— Я уже решила, Силинджиум. И сейчас ты в меньшинстве.

Последнее слово эхом отозвалось в сознании Элу, и ликованием — в сердце. Сквозь слёзы он смотрел на покровителей своего народа и остро чувствовал их поддержку, даже от спокойного и безликого Магикора. Другие Великие Духи слушали с интересом, и никто — к радости Элу — не защищал позицию Силинджиума. Быть может, он, как самый могучий, и не нуждался в заступничестве. По-прежнему его подбородок лежал на кольце жезла. Силинджиум казался или притворялся отвлечённым, в отличие от искрящейся Аэлун, которая ни то что не села — наоборот, вплотную приблизилась к Духу Времени, отделив его от Элу, но и сквозь её фигуру он мог наблюдать Силинджиума.

— Слова каждого из вас мудры и обоснованы, но я приму сторону порядка, — произнёс кто-то негромко, но суть ранила слух.

Элу перевёл взгляд на Левантэ, богиню Жизни. Не столь ослепительная, как Аэлун, она походила на Живущую, пусть и одну из красивейших. Платье пестрило лоскутами осенних цветов. В каштан её волос вплетены были каштаны, и много разных орехов Элу заметил в её венце. Чуть подрагивали стрекозиные крылья. Левантэ чуть клонилась влево, к своему товарищу по творению Анариоту-солнцу и будто отстранялась от Лингвэ, Духа Земли.

В тишине она продолжила:

— Благодаря Творцу всё живое несёт в себе свет, именно он гонит прочь мрак. Стихии привязаны к свету, и чем ярче он, тем могущественней Живущий. В слиянии энергий Неру и Колодца существует мир, и Неру — стержень, опора. Кто мы без его разума? Призраки хаоса, необузданной первовселенной. Но истинные наследники его могущества — Живущие на Земле. Неру дал им невообразимо много силы. Она спит до поры, пока свет души не засияет земной звездой. Так Живущий не только себя усилит, но преумножит энергию, дарованную ему, и передаст её Земле. Это задумал Неру изначально, и только это необходимо для победы над Тьмой. Чтобы передать энергию Лариосе, мы должны вычерпать её из каждой души, ослабив её. Когда где-то прибавляется, где-то убывает. А чтобы Лариоса выдержал груз всех стихий, нам придётся не просто усилить его Корень, а вырастить новое Мировое Древо. Лариоса станет Аватаром Неру. Потрясающе и одновременно удручающе. Это не только наш подарок, но жертва всего мира. Может, кажется, что крупица света, искра — ничтожно мало, никто и не заметит? Ошибаетесь. Это — возможности роста, сопротивляемость не только чистой Скверне, но предшествующему ей греху. Один или сотни тысяч? Вы видели, что простой Живущий, не избранный воин, способен на многое. Я желаю пройти этот путь до конца.

Аэлун сбросила мглу как покрывало и разрубила её лучом света, но не возразила, а потом и вовсе села на место без всяких слов. Опустился на трон и Магикор, а Силинджиум улыбнулся.

— Только богине Жизни, что хранит Древо, ведомы такие материи. Её суждения полнее моих. Если не найдётся никого, кому есть, что сказать, то вопрос будет закрыт. Тебе, Лу Лариоса, придётся попросить о чём-то не столь великом.

— Да как?! Да я… Так нельзя!

— Тихо! — скомандовал Змей, и Элу невольно осунулся.

Айдо пополз вперёд, к подножию парящего трона Силинджиума.

— Величества! — произнёс Змей. — Я смиренно прошу вас ещё раз заглянуть в сердце этого эльфа и мой разум. Полвека я горел в пустыне Амала, пока не добрался до обитаемых земель. И никто из живых не сострадал мне, как Элу. Он лечил меня, хотя я потяжелел и надолго онемел, для него я был чудовищем, тварью, подобной тем, что шлёт Океан Штормов. Я долго шипел и шуршал для местных селян, но они разбегались. А Элу не испугался.

— Айдохведо… — шепнула хрупкая девушка в коротком белом платье без всяких вышивок и украшений. Богиня Небес Афелиэ, госпожа Змея.

«Может, она выскажется?» — подумал Элу. Однако именем Змея Афелиэ и ограничилась, подниматься не стала. Только растерянность была на её лице, и за это Элу возненавидел богиню. Как могла она быть столь робкой с такой властью? Левантэ выступила против Аэлун, хотя меркла рядом с ней. Говорила без жара, но отстояла свою правду и право лишь её народа, фениксов, носить метку исключительности. Тут Элу поймал взгляд хрустальных глаз Аэлун и отыскал в них то, что чувствовал сам. Обиду и попранную гордость. Погасла надежда.

«Хоть кто-нибудь ещё… хоть кто-нибудь…»

— Ваше величество! — Змей повернулся к Левантэ. — Я полз на брюхе по огненным пескам. Уже полуслепой, я видел мир Скверны. Она не остановится, пока всё на Земле не омертвеет. Живущие одни противостоят злу. В Абероне я узнал о Казни Мира. Что, если она повторится?

— Теперь у Живущих есть артефакты, — возразила Левантэ. — А главное — понимание собственной силы. Народы не слабы, Айдохведо.

— Однако им понадобилась великая жертва, — наконец снова вступила Аэлун, — без неё не справились бы. Каждый из нас это признал, когда ответил на призыв Руны.

— Руна отдавала, а не брала, — покачала головой богиня Жизни.

— Однако её энергия не вернулась Древу! Хоть кто-нибудь из нас горевал об этом? Все признали, что сделанное — правильно! Почему второй раз мы не можем решиться, пугаясь чего-то?

Гордыней Аэлун и Левантэ были похожи, но и только. Стихии, которые они воплощали, лежали на предельно далёких друг от друга гранях бытия. Богини никогда не примирятся, не сойдутся во мнении. Элу в напряжении ждал, хотя душащая тревога ослабила хватку.

Левантэ что-то произнесла неслышно, а Силинджиум кивнул, лицо Аэлун почернело.

— Я верю в него, — ответила она тихо. — И твой позор с ним не повторится.

— Радужный Змей Айдохведо, — заговорил Силинджиум раньше Левантэ, — мы услышали тебя, однако наравне с Великими Духами решения ты принимать не можешь.

— Зато я могу, — прогрохотало откуда-то снизу.

Невольно Элу попятился, глядя, как космические пространства под его ногами пошли рябью и окрасились в однородно тёмно-синий, глубокий, как морская бездна. Потускнели золотые огни зала, прежде усеянные звёздами своды словно затянуло дымкой. Перед Элу поднялась фигура: не Живущий, не зверь. Некто высокий, в полтора эльфийских роста (при том, что немного горбился), носил рыжие коралловые рога на голове не то волчьей, не то дельфиньей. Уши его прикрывали ракушки, из-под которых свисали зелёные водоросли. Одет Дух был в длинный балахон. Не удержавшись, Элу всевидящим взором заглянул за спину Духа. Всю её усеивали кораллы, губки, моллюски всевозможных форм и расцветок, добавляя красок тусклому звероподобному существу. Под полами его балахона с шумом плескались волны.

«Его следы всегда мокрые», — вдруг подумалось Элу. Это было воспоминание о рассказах селян-лиёдарцев, никогда не видевших моря, но наполнивших свою голову историями из загорной страны Эю. Эльфы молились Великому Ойнокорэйту, хотя он не был их покровителем, но веровали, что он один сдерживает мглу, ползущую с запада и занявшую многие земли. Мгла эта — Океан Штормов. Злейший враг всего живого.

— Твоё желание исполнится, но ты вернешься на Землю и поможешь одолеть Океан, — вновь прогрохотал Великий Дух.

Глаза Элу округлились, перехватило дыхание. На пару секунд он растерялся, и чуть придя в себя, так и не посмел поднять глаз на Ойнокорэйта, лишь на колени перед ним опустился.

— Д-д-да…

— Я знал, как страшна Тьма, оставшаяся в мире Неру задолго до предательства Адзуны. Если мы можем передать силу, что расчистит землю для заселения, то обязаны это сделать.

— Брат мой, — вмешалась Левантэ, — чтобы такую силу удержать, нужно ещё одно Мировое Древо. Оно поглотит слишком много энергии. Подумай ещё раз. Эта энергия будет неотчуждаема по нашей воле.

— И только Лу решать, что будет с ней, — добавил Силинджиум. — Сейчас будущее — хаос.

— Я хаос вижу каждый день, Силинджиум. Вижу лицо ужаса, выплавленное из сотен тысяч живых существ — жертв Океана. Я, стоя здесь, не позволю упустить шанс его одолеть! Не позволю ему больше терзать мой народ телесно и душевно, зная, что есть надежда прекратить издевательства над ним!