Но было в её полузверином взгляде нечто, внушавшее Хоуфре тревогу.

— Ты их точно не видела? Слишком холодно говоришь, они же твои племянники.

— Ты мне больший племянник, чем они.

Это было произнесено с такой злобой, что Хоуфра невольно отвёл взгляд.

— Ядула, давай-ка начистоту, раз мы заодно. Ты точно не видела их? Сама говоришь, что вырвала из бури всех наших.

— Только шаман различит в голосах ветра указания. Я не шаманка. Вот ты бы и мог постараться, раз так волнуешься за них. Но я думаю, что они живы, а мы правильно поступили, что не бросились их искать. Они моложе нас и проклятие не жалит их так сильно.

— Значит, проклятие…

Тут Хоуфра заметил, что она без рукавиц. Сколько не грела воздух, всё одно мороз общипал, изранил, кожа посинела. Посомневавшись секунду, Хоуфра протянул Ядуле свои, а воронью фигурку крепко сжал.

— На, бери. Что медлишь?

Ядула посмотрела с удивлением.

— Думала, ты меня ненавидишь.

На это Хоуфра не ответил. Он пытался угадать иглу вождя или хотя бы его приближенных, но все они были одинаковы, входи в любую.

— Как ты поняла, где спит Хоржаг? — поинтересовался он.

— Скорбящие всегда уходят на край. Ты не знал? В остальном я понадеялась на чувства.

«Шаман различит в голосах ветра указания». Есть в ней сила таинственная, непонятная. Хоуфра не мог для себя объяснить, что это, но порой чувствовал то же самое.

Бесцеремонно Ядула выбила снеговой заслон ближайшей иглу и проскользнула в лаз, Хоуфре оставалось только последовать за ней.

Внутри было тепло. К счастью, иглу оказалась обитаема, и семейство не ушло в спячку. Тусклым взглядом они изучали Хоуфру и Ядулу, поджимали тонкие губы и качали головами.

— Конец мира близок, раз вы явились вместе, — произнёс старейший.

Он походил на Хоржага, но не утратил черт Живущего: волосы пустил до пояса, но не заплетал, что говорило о тягчайшей скорби; украшения тоже все снял, оставив лишь нашивку с овцебыком, дабы сохранить память о себе; его одежда была некогда цвета оленьей кости, но теперь земляного — давно её не менял. То же с его дочерью, рядом с которой мелкая и постаревшая Ядула казалась внушительной.

Хоуфра опустился перед ними на колени.

— Я виноват, — произнёс он и обернулся на Ядулу. — Я один.

Она бровь подняла, от чего её лицо сильно сморщилось.

— Не ты один, — выдохнул старейший. — Все мы. За это платим теперь вечной зимой. Усни, Хоуфра, и быть может, мы доживём до света новой жизни.

— Так нельзя! Если не сразимся сейчас, никакого света новой жизни не увидим!

— Успокойся, Хоуфра, не сотрясай мой тихий дом. Мы и так знаем, что Аватар теперь против нас, и это нас не удивило. Час расплаты за нашу слепоту настал. Мы состязались за власть, тогда как нам досталась бескрайняя земля и никому не было тесно; мы нити разорвали между племенами, когда нуждались друг в друге. Твой отец многое понимал, но и ему не хватило смирения. Иди спать, Хоуфра. Даже с Секирой Бурного Моря ты не одолеешь Аватара.

— Я не один! Со мной — Воины Света из разных стран! Фатияра Симерион из Эю принесла Сердце Руны, Нэйджу Второй — Пламя Земли, Феонгост-магикорец — Осколок Прошлого. Весь мир поднялся против Аватара, и если мы не встанем, если не сразимся за свою землю, то мы её недостойны!

— Мы и так её недостойны.

Наконец Ядула решила вмешаться, хотя прежде собиралась говорить первой. Она опустилась рядом, но на родича глядела чуть свысока.

— Ваши внуки многое пережили. Они ещё живы и наверняка укрылись в горах. Не хотите бороться за себя и родину — сразитесь за них, а не скорбите, пока ещё можете им помочь.

Женщина заёрзала, в глазах её блеснул свет, а старейший не сдвинулся. Со стороны казалось, что и не дышит.

— Если так, то приведи их. Пусть с ними уйдёт, кто может, за море, а я останусь, не подняться уже, — сказал старейший, а женщина потянула руку к его плечу, но опустила и уставилась на шкуры под собой.

Ядула зашипела так громко, что даже Хоуфре захотелось её унять.

— Тебе не нравится мой ответ, Ядула? Я угасаю, но хорошо помню, какой ты была раньше, как горела властью. Тебе мало было даже нашего сильного племени. Ты ушла против моей воли к Хоржагу в наложницы, и всегда, где интрига или чужая боль — оставался твой след. Это ты погнала Сильфу-наследницу, это ты бросила своего сына и моего внука на гибель. У тебя нет права никого судить, Ядула. То, что ты бессовестно вернулась и сдалась в плен, даже слова Хоуфры — с тебя вины не снимают.

— Кто-то должен был лететь за детьми, раз ты и всё племя спало! — зарычала Ядула, и подалась вперед, будто намеревалась ударить отца, но Хоуфра сжал её запястье.

— Тихо, — шепнул он. — Лучше не станет. Пойдём, Ядула.

Её пришлось вытащить из иглу, хотя она всё ещё желала разобраться с отцом и даже превратилась в змею, чтобы выскользнуть из рук Хоуфры, но он её удержал. Ему тяжко было унять её гнев и свой, но злоба не могла помочь, и не без стыда Хоуфра признал, что слова старейшего про дочь ему понравились.

— Яровата с отцом явно не согласна, — сказал он, когда Ядула прекратила брыкаться. — Скажешь ей, что я пошёл за детьми, а её возьмёшь к лисам, совам и воронам.

— Ты действительно думаешь, что старому пню внуки нужны? Да он сгнил внутри, ты его ничем не убедишь!

— Демоны с ним. Остальные за нами потянутся, когда поймут, что хоть малый, но шанс у нас есть. Мне сейчас некому довериться кроме тебя, Ядула.

«Какой же я лицемер, — Хоуфра чуть повернул голову и отвёл взгляд. — Хорошо, что она не может слышать мои мысли».

— Ты хочешь к отверженным? — поинтересовалась она. — На демонов и племя отца посмотреть.

— Это тоже. Нам сейчас все нужны. А с отверженных всё и началось.

Он похлопал её по плечу, и Ядула чуть улыбнулась. В тот момент она будто бы стала моложе, хотя мгла искажала черты.

— Древняя, как мир, музыка ветра… мы слышали её, когда пробудились. Это играла Афелиэ, перебирая тонкими пальцами струны небесной лиры. Она благословляла нас на жизнь и дарила просторы, такие же бесконечные, как её владения. Это не только земли Нанрога, но и моря, и высь… мы не могли поверить, что всё это наше. Чем мы заслужили, ещё будучи никем? Но в своём сердце я отыскал ответ. Дитя любят не за что-то.

Сначала мы жили одной общиной, между нами не было различий. Лишь со временем каждый нашел для себя обличье наиболее любимое, что легло в основу племён. Мы могли становиться кем угодно, но, чтобы идти осматривать тундру, каждому нужен был кто-то, близкий по духу. Многим хватало и востока, ведь Океан Штормов пугал, а драконы сдерживали его. У кого-то жажда исследования оказалась сильнее страха. Тогда думалось, что мы удержим нити родства, но или Нанрог оказался слишком велик и суров, или мы сами не сумели сохранить близость. Я сам не пытался ничего изменить. Новые цели и борьба увлекали меня, и я не заметил, как те, кто делил со мной быт, стали «другими». Был я, моё оленье племя, соседи — рыбы и медведи — и остальные. Может, скажешь ты, так и должно быть?

— Мне сложно сказать, как должно быть, господин О-рон, — ответила Фатияра. — Все фениксы тоже вышли из одного города и расселились по Эю, но ничто не отличало нас друг от друга, кроме звучания имён, и то со временем затёрлось. Я тому пример. Вот у эльфов всё иначе. Три племени очень друг на друга непохожи были, но в итоге объединились.

О-рон фыркнул, как настоящий олень. Затем продолжил:

— Беда пришла к нам раньше, чем мы ожидали, и то был отнюдь не Адзуна. Нам стало тесно не только на земле, но рядом с теми, кто хоть чуть, хоть чуть отличался от нас. Кто-то пустил слух, что медведь придёт ночью и разорвёт оленя, потому что не учует в нём сородича. Может, рыбы, которым медведи были противнее нас. Сначала шутили, но триста раз повторённая ложь становится истиной. В чумах поселился страх. Многие думали, что Саландига увёл своих, чтобы в полноте освоить силы природы, особенно дикие в глубинах тундры. Эту выдумку он сам скормил остальным после Казни Мира. На самом деле мы прогнали его. Решили, что у нас больше прав на берег, нам нужнее. Саландига огрызался и хотел убить меня, вызвав на поединок, но в последнюю минуту отказался. Сказал, что не станет вредить сородичу. Что пусть его заклеймят позором, зато он про себя будет знать, что не пролил кровь. Я смеялся ему вслед, когда он уходил, не понимая, какая кара падёт на меня и всё моё племя.