— Придут, ты им щедрот наобещал. Не карауль каждую минуту. Отдохни, не слушай голоса. Даже шепот порой раздражает.

— Да, да…

— Господин мой, ты в порядке?

Женщина шла к нему медленно через весь гигантский чум, охая, и опустилась на колени рядом с мужем. Положила свою ладонь на его, посмотрела в глаза, но он её будто не замечал. Фео стало стыдно за такое поведение, совершенно не мужское; представить было невозможно, чтобы Ратибор так вёл себя с Митчитрией, даже будучи взволнованным.

— Я бы снова ушёл под воду, да как тебя оставить? — тут Саландига всё же очнулся, повернулся к жене и улыбнулся.

— Я же не одна. Меня поддержат, если вдруг чего…

— Нет, госпожа моя. Муж должен быть с женой в такое время. Если уж чего… наши дни длинные. Ещё успеем договориться.

Как мягко это прозвучало, как звенела надежда в голосе, но в ней скрывалась горечь — эхо будущего.

Фео услышал пение снаружи и выглянул, чтобы увидеть ритуальный танец девиц, которые готовили его к погружению в шаманское таинство. Саландига вышел на их зов и гортанно запел, развеивая тишину синей ночи молитвой. Он просил о разуме — это колдовское слово отчётливо слышалось в оборотничьем языке — и единстве. Он кружился возле костра, и стрекочущие рыжие искры были его музыкальными инструментами. Песня увлекала, и скоро Фео потерял счёт времени. Ему думалось, что он существует в танце и мелодии вечно и нет ничего вне их. Уже не девушки, а звери, вышитые красными и синими нитями на белом полотнище, мелькали перед его глазами. Птицы хлопали крыльями, хищники разевали пасти, готовились вцепиться в плоть зазевавшегося человечка, а он завороженно наблюдал за ними. А потом они слились в одного сказочного зверя: многокрылого, многоногого. Он парил в небесах, плескался в море и властвовал на земле. Под его крыльями гуляли ветры, под хвостом били волны, из глаз летели снежные искры.

«Такое единство Саландига представлял себе?» — подумал Фео и почувствовал, что ему нравится видение, что он радуется, наблюдая за чем-то могучим и беззлобным. Существом Неру, а не тварью Океана, несущей смерть. Кому, как не оборотням желать такой силы, чтобы свой материк освободить от мглы. И Фео понял, что на месте Саландиги желал бы того же самого.

Мистерия окончилась, а Фео долго не мог прийти себя, позабыв, что находится в прошлом. Лишь то, что он не уловил запахи дыма и дотлевающих трав, навело его на нужные мысли. Фео вздохнул. Ощущение беды вернулось, потому как день не закончился, и именно сейчас должно было случиться то, ради чего состоялось это путешествие.

И Саландига, и его девичья свита ушли спать на разные половины чума, отделенные друг от друга деревянной перегородкой. Фео отчего-то испытал облегчение, поняв, что девушки не являются гаремом верховного шамана, хотя не редкостью было в семье наличие одной, а то и двух наложниц в тех племенах, где женщин больше мужчин. Две жены, с одной стороны, и неплохо… сердце бы не разрывалось между Митчитрией и Эдельвейс. Усмехнувшись, Фео помотал головой.

Трава тихо зашуршала, и подняли голову змеи, почти невидимые во мраке, но яркий рунический узор выдавал их. Несколько секунд они смотрели на звёзды янтарными глазами, затем вползли в шатёр, а Фео, забывшись, попытался ухватить их за хвосты.

В тёмном чуме один из гадов пополз к Саландиге, второй — к Секире Бурного Моря. Мягкие ковры поглощали звук, и Фео, затаив дыхание, наблюдал, что будет. Он поднял щит, и свет Магикора позволял ему разглядеть хоть что-то. Змея приготовилась к броску. Ещё миг — и её сжал крепкой рукой Саландига.

— Я знал, что вы придёте. Надеялся, правда, что после рыб.

Сообщник гада прыгнул к Секире, но не долетел — схватила за хвост уже жена шамана, такая же ловкая. Остальные девушки достали мерцающие кристаллы и со страхом наблюдали за бьющимися змеями.

— Я ослаблю ваше дыхание, и тогда выслушаю вас, — добавил Саландига и, сняв Секиру с рогов, взмахнул ей. Змеи упали, как кожаные ремни, и несколько секунд Фео сомневался, что они вообще живы.

— Ну?

— Ты… — прошипел один змей, приняв облик Живущего, довольно молодого и крепкого мужчины с бритой головой, что для оборотней большая редкость.

— Ну я.

— Не понимаешь, что творишь… — он плюнул на ковер; в ответ раздался рык жены шамана. — Или понимаешь… но тебе духовной власти мало. Хочешь всех подмять под себя и Хоржага.

— Рыб позвал, — второй кинул к ногам Саландиги деревянную табличку с надписями. — Ты помнишь, что они сделали? Помнишь, откуда взялся Ирчимэ?

— Именно для того, чтобы не было подобных Ирчимэ, я хочу объединить племена. Посмотрите вокруг: все, кроме нас, живут одним государством. Даже народы эльфов, не похожие друг на друга, объединились, а беда к ним пришла от того, что были порознь; как и мы. Демоны не зародились у фениксов и драконов, потому что они поняли, что вместе сильнее.

— Ты или плохо зришь сквозь эфир, либо забыл, откуда Адзуна, — ответил ему второй. — И в гордыне своей, отмеченной Ойнокорэйтом, думаешь, что сможешь убежать от судьбы, а она тебя всё равно нагонит.

— Ты хочешь… поднять одно племя над остальными… у тебя нет на это права.

— Поэтому вы пришли убить меня и похитить Секиру? Думаете, у вас прав больше?

— Не больше. Мы все равны. Ни ты, ни твоя жена не выше других. У вас нет права решать за всех.

— Зачем ты слушаешь этих убийц? — вступила женщина. — Это черви, отказавшиеся от дома! Они не часть своего племени, раз обрили головы, а сами по себе. Не о чем с ними разговаривать!

— Тупая баба, — оскалился на неё первый, за что получил от неё под бок пинок и заскулил.

Саландига поднял табличку, и в глазах его отразилась глубокая тоска. Так мог смотреть лишь неисправимый идеалист, чья вера пошатнулась, и его замысел отторгают настолько, что готовы убить.

— Не стану проливать кровь в своём доме, даже зная, что вы расправились с послами рыб. Не я, а вы предали всех нас. Я вновь отправлюсь за рыбами, и, как только прибудут новые послы, я представлю вас им, и они сами выберут вам кару. Вы из зависти лжете себе, что я жажду больше власти, но это не так. В знаках природы я вижу, чего на самом деле желает она для нас. Через тридцать дней, когда все племена будут в сборе, Аватар выберет нам единого вождя, а я, если не стану таковым, передам ему Секиру и уйду на покой.

Вдруг Саландига закашлялся, а змей резко вскочил и вонзил в его шею костяной нож. Шаман захрипел. Выронив табличку, он попытался оттолкнуть убийцу, но не смог. Второй набросился на женщину, но ту плотно укрыл туман. Ничего не разглядеть.

Казалось бы, вот и всё. Саландига вдохнул воздух в оборотней, а те не пожалели шамана и сделали то, за чем пришли — убили его. Так и появилось проклятие. Но что-то не давало Фео покоя, слишком уж просто получалось. Может, так и должно быть, раз отчаянные головы отреклись от собственных корней, решившись на такое дело.

Пришлось снова отправиться в прошлое.

Кристаллы светили очень тускло. Даже удивительно, что верховный шаман не смог раздобыть получше — торговля с драконами шла бурно уже в те времена. Конечно, Саландига мог звериными глазами смотреть на мир, если нужно, но всё же странно.

— Вихрь времён, — произнёс Фео, и действо замедлилось.

Рука женщины легла на Секиру, которую Саландига сжимал в правой руке, и шаман стал задыхаться, а грудные клетки змеев раздулись, убийцы вскочили. Фео ещё раз изучил момент. Не показалось. Изменилось и лицо женщины на хищное, демоноподобное.

Тяжело вздохнув, Фео опустился на сундук. Женщина, жена Саландиги… быть не может.

«Она — лиса, дочь Хоржага. И прислужницы — лисицы. Это многое объясняет».

Фео не заметил, погрузившись в раздумья, как в землянку пробрались Намунея с детьми.

Оборотни принесли ещё еды и воды, и Фео был не прочь пожевать. Он успел проголодаться, и пища помогала отвлечься от гнетущих мыслей и фантазий, в которых Хоуфра непременно узнает, кто предал Саландигу. Предательство — самый страшный грех. Когда бьёт в спину тот, от кого не ожидаешь…