На стенах висели Деревянные маски животных. Видимо, Намунея принесла их на память о лучших временах.

Уже будучи второгодником, Фео много читал о возвышении человечества и всё никак не понимал, почему Каталис и столица не пробудили хаос, хотя враждовали постоянно. Фео спросил об этом у отца и тут же пожалел. Для Гиддеона эта тема была болезненной, однако он ответил спокойно: «Потому что Каталис, при всей ненависти к столице, при всех ограничениях для её жителей, при своей отчуждённости всегда держался на тонкой грани, что не позволяла ему отделиться от царства людей и начать войну. Магистры — гордецы, но не дураки. Осознают, что Зеркало даровано всем людям», — он особенно надавил на слово «всем». Фео хорошо запомнил это.

В темноте, тишине и холоде пугало ощущение близости жуткого погружения, теперь в море. Фео не представлял, насколько его хватит и как далеко придётся спускаться в рыбьи города, ещё и говорить что-то. Над головой будет многометровая толща воды, каждую секунду — борьба за жизнь.

Стало тяжело дышать. К горлу Фео подкатила тошнота, и он, превозмогая, забрался на сундук целиком и свернулся калачиком, как мальчик. Совсем не мягко, даже шуба не спасала бока. Опытный алхимик сумел бы что-нибудь сделать, но сейчас даже мыслить подобным образом не выходило.

«Однажды, — вновь зазвучал в голове голос отца, — Земля будет освобождена от Скверны, и свет всех Живущих умножит могущество Неру. Разделив свою сущность, он откроет Колодезные врата и с Духами отправится творить новый обитаемый мир, а мы, люди, последуем за ними».

«Почему именно люди?» — поинтересовался тогда Фео.

«Потому что у нас есть способности всех народов, и мы одни можем выйти за грань мира, воспользовавшись дарами».

«Люди сами боятся этого. Будто станут похожими на Адзуну, а теперь ещё и на Аватара».

Отец грустно улыбнулся, и его взгляд потускнел.

«Люди всегда чего-то боятся, даже самих себя и того, что дано им Неру и Духами. У человечества измельчали мечты, Фео. На заре истории мы рвались освобождать земли, но быстро насытились тем, что отвоевал для нас Аватар. Теперь желания людей не простираются дальше расчёта по долгам с Эю и Нэти. Незачем быть сильнее, когда всё на блюде подано, когда можно освоить один дар, а остальное сделают другие. Это расчеловечило нас».

«Я всегда слышал, что единственная причина — срок нашей жизни. Никто не хочет хватать по верхам», — Фео очень хотел сказать, что отец сам не стал учиться чему-либо, кроме магикорства, но хватило ума сдержаться, а ещё не хвастать своими пусть неудачными, но всё же состоявшимися уроками алхимии у Ратибора.

«Ты сам ответишь на этот вопрос так, как подскажет твоя жизнь».

«Слишком часто я растворяюсь в прошлом, — подумал Фео. — Наверное, это признак взрослости, а может, и близости смерти». Он ощутил, что ему не хватает глубокого осознания всего, что произошло с ним за последние месяцы, и обретённая истина не вдохновляла. Фео увидел ценность собственной жизни в чужих глазах, во взгляде того, кто настрадался, но не мог понять, как быть? Что он даст людям?

«Знаете, я понял, что всё у меня было неплохо, я не ничтожество, и моё существование вдохновило бывшего перводемона. Вот теперь я святой воитель, это ещё одно очко за то, чтобы сделать меня царём. Тогда вам не придётся отдавать Лиёдари, эльфы просто целиком поглотят нас». Фео невольно передёрнуло.

Сон был беспокойным и прерывистым. Только Фео проваливался в темноту, как тут же вздрагивал и просыпался. В итоге всё же забылся надолго, и видение стало ярким и объемным. Обезображенный Шакилар брёл по серой пустыне. Кожа сползала с его пальцев и свисала до пят; обуглившаяся одежда прилипла к телу, изъеденному ожогами. Он повернулся лицом, и из его чёрного рта посыпались черви.

«Гронд Силин!» — крикнул Фео, но сам себя не услышал, а Шакилар смотрел на него провалами глазниц, в которых шевелилась тьма.

В ужасе Фео вскочил и рухнул на пол. Заскрипели старые доски, а холод, тянущийся из щелей, привел в чувство. Фео взобрался обратно и потер виски, постепенно убеждая себя, что это лишь страх. Не ведая, где друзья, он смертельно боялся потерять их, особенно Шакилара. Одновременно в привязанности виделось проклятие. Все друзья погибли. Ратибор, Гилтиан… из-за Фео.

«Я больше никому не дам умереть. Сам умру, если нужно!»

В Осколке закружились серебристые вихри. Божественное присутствие успокоило, укрепило мысли.

Чтобы занять себя в оставшиеся часы, Фео решил заглянуть в прошлое Нанрога. Щиты здесь раньше стояли только над крупными поселениями, а сейчас развеялись, открывая секреты человеку.

«Проклятие… надо узнать, как оно сработало изначально».

— Покажи мне день, когда оборотни впервые были прокляты! Орэ Неру Гронд Силин!

Серебристый свет поглотил всю комнату. Фео почувствовал облегчение, душой уносясь из тесной и душной землянки на просторы, свободные от демонического ужаса.

Перед собой он увидел невероятно огромный расписной чум, может, выше отцовского дома. Из отверстия наверху тянулся дымок, добавляя светло-серую краску в персиковые цвета закатных небес. Цвели поля, и Фео потянулся к пышному вереску, сулившему спокойные сновидения, но не смог его коснуться, эфир не позволял. Стало горько: ни аромата медвяного не уловить, не ощутить мягкости лиловых лепестков. Только видом их наслаждаться, отгоняя мысли о снегах, что накроют весь Нанрог, и ночи, что воцарится над землёй. Пока же будто бы ничто не говорило о грядущей беде.

Из чума вышла женщина в свободном платье до пят, поверх которого — длинный расшитый разноцветными нитями толстый жилет. Рукава у платья пышные, манжеты в жемчугах. На ногах — кожаные туфли, на голове — высокий убор, тоже богато украшенный жемчугом и монетами. На белых пальцах блестели серебряные перстни с самоцветами. Женщина явно не трудиться собиралась, но одевалась ли она так всегда, Фео не знал. Предположил, что скорее да, ведь за ней вышли ещё женщины, одетые попроще, но у каждой на груди вышита лисица, как у и их госпожи. Напевая на неизвестном языке, разошлись по полям, а госпожа села на деревянную скамью у чума и положила руку на довольно большой живот.

Она отдыхала, слушая жужжание шмелей, и Фео опустился подле неё, разделяя усладу. Женщина понятия не имела, что какой-то путешественник во времени расположился поблизости, ещё и самодовольный такой, будто забывший об ужасах настоящего. Ухватившись за эту мысль, Фео помрачнел.

Женщина сняла шапку: видимо, день был жаркий. Ни волоска не шевельнул ветерок на её чёрной прилизанной макушке, но колыхались травы. Фео не понимал, чего ждёт, и потихоньку начал унывать. В чум заглянул — никого. Богатое убранство впечатляло — каждый узорчатый ковер стоил дороже дома Фео. Это не считая расписной утвари, кованых сундуков, золотых и серебряных украшений, лежащих на зеркальных блюдах. Не сразу Фео сообразил, что это заготовленные подарки: будь они хозяйским добром, их бы так не оставили. Вздохнув, он продолжил ждать. Уже подумывал ускорить время, как вдруг услышал соколиный свист.

Птица опустилась в вереск, и из поля поднялся мужчина. Он был немолод и коренаст, но в чертах его узнавался Хоуфра.

— Не идёт никто, — коротко произнёс он и скрылся в чуме; Фео юркнул за ним.

Саландига, вождь из оборотничьих преданий, сел в углу, скрестив ноги под огромным черепом, каких не бывает ни у оборотней-оленей, ни тем более у обычных. Ветвистые рога походили на куст шиповника, но каждый сучок заканчивался железным шипом. На рогах лежала Секира Бурного Моря. Как струна перед надрывом, она дрогнула, ощутив чужое присутствие в эфире, и Саландига уставился на Фео, но, в отличие от Ситинхэ, не мог по-настоящему выцепить пришельца взглядом.

— Не высматривай их каждый час, приляг, отдохни. Нечего себя изводить, — услышал Фео голос женщины.

— По шепоту волн я отыскал их город, но привратники не пустили меня, велев послание оставить им, а уж они передадут. Теперь я жалею, что не остался, чтоб знать наверняка. Может, годы пройдут, прежде чем решатся…