Забывчивость длилась недолго. Постепенно Фео догадался, что перед женщиной лучше прикрыться, хотя её не смущала его нагота. Из-за слепоты или потому, что в зверином обличье оборотни не одеваются, а тут разве шерсти чуть меньше.

— Что произошло? — спросил он, когда перебрался в кровать и укрылся.

— Тварь Океана Штормов поднялась по реке. Такое случается. Им всё равно, солёная вода или пресная. Они мёртвые.

Коричневый полумрак маленькой комнаты навевал воспоминания о трюме, и до сих пор Фео казалось, что кругом вода. Как на корабле. Волны готовятся затянуть свою жутковатую песню. Только Намунея разрушала эту иллюзию.

Сама она переоделась. Вместо кожаного костюма не ней было бежевое шерстяное платье, расшитое красными и синими нитями. На груди — брошь: осётр из белой кости с перламутровыми плавниками. Волосы заплетены в две тонкие косы, на которых подвешены серебряные кольца. Намунея отдаленно походила на Митчитрию: стройная, маленькая, с каштановыми волосами. Но лицо другое, круглее, разрез глаз уже. Оборотница.

— Вы как Ми… — невольно вырвалось у него, но он поправил быстро, — как Миро.

— Он мой сын, — кивнула она. — Но на Сумаю всё же сильнее похожа.

Она присела на край кровати, и Фео разглядел и морщины на её лице, и седину, коей оказалось немало. Древностью от Намунеи не веяло, но возраст ощущался. Она гораздо старше Шакилара и Гилтиана. О годах Фео не спрашивал. До сих пор не мог справиться с чувством, что разрывает легкие. Снова закашлялся.

— Они выросли здесь, у подножия гор, в этом доме. Те, кого нигде не принимали. Слишком большая пропасть выросла между оборотнями после второго проклятия. Отверженными стали не только родичи демонов, но все, кто связан был с виновниками. Через три сотни лет Ядовитая здесь каялась, но не Хоуфра…

— Он здесь. Вернулся, чтобы спасти свой народ.

Намунея вздрогнула так сильно, что едва не упала.

— Он пришёл с вами? Из плена? Отвечай!

— Не совсем. Хоуфра помогал освобождать сородичей. Мы все здесь ради вас.

Тяжело и глубоко она дышала, а Фео не понимал, что с ней. Будто жар охватил. Царапина от Осколка могла и воспалиться, и другие раны тоже. Вряд ли чудовище из Океана отступило без боя, и вряд ли жалило без яда. Фео, прикрывшись одеялом, взял Осколок и произнёс:

— Вихрь времён.

Его поглотило воспоминание, чужое и вязкое, как смола, обжигающе-болезненное. Он будто сам ощущал боль от сотен ран. Битая чайка пробиралась сквозь лес ледяных столбов к реке, чтобы нырнуть в ещё не затянувшуюся полынью и уйти на дно, где надеялась найти спасение уже в обличье рыбы, а затем уснуть. Фео не знал, как и почему угадывал мысли чайки, но без труда узнал в ней Намунею. Нарастающая метель гнала её вперёд, и Фео шёл следом, не в силах помочь. А ледяной лес разрастался, и трещала его громада под собственной тяжестью…

— Простите меня, — сказал Фео, а Намунея с растерянным видом кивнула.

Может, она ещё не вернулась в настоящее, а бродила где-то в прошлом, куда невольно пустила Фео. Он же, пользуясь её отчуждением, быстро оделся и лишь тогда громко позвал.

— Госпожа Намунея, что случилось в тот день? Почему до сих пор проклятие не снято?

— Если бы я знала, Феонгост, — рассеянно ответила она, — демоны бы не явились к нам. Я лишь надеялась, что рыбы, увидев тебя, перестанут считать нас обреченными и придут на помощь в трудный час. Но… мы сами себе не помогли. Я не пошла за детьми. Никто не пошёл.

— Вы боялись вечной зимы.

— Среди нас во все времена был только один храбрый, а остальные…

Фео ослабил её голос, и Намунея начала крутить головой, не понимая, почему стихла против воли. Затем посмотрела на Фео. В её сине-серых глазах плескалось возмущение, но ледяное, как северное море.

— Простите. Просто хватит клеветать на свой народ. Я мало знаком с оборотнями, но не бывает так, чтобы все оказались трусами. Сейчас вы должны сразиться за себя, другого времени не будет. Не сразитесь — тогда смерть предпочтёте жизни. А мы не для этого, рискуя жизнями и теряя друзей, вытаскивали ваших детей из Даву!

Что-то постоянно скреблось в стене. Фео поморщился, сначала подумав на мышей, а затем ощутил тошноту, вспомнив о демонах. Только бы не они! Их тени тянулись на многие километры, а тревога терзала сознание, шептала, что не всё так просто. Чем больше Фео размышлял о единении оборотней, тем быстрее таяла надежда на успех. Понимал, что сейчас может себя расшевелить едва-едва. Неведение судьбы друзей давило на него, пробуждало желание метаться и биться. Почему не родился эльфом с всевидящим взором? Фео поморщился, мысленно прокляв человеческое бытие, но через пару секунд устыдился. Чтобы не случилось с друзьями, он обязан идти вперёд. Ради всех.

Намунея что-то искала на полу, а там метались белые мышки, на шкурке которых — крохотные синие руны. Секунда — и перед матерью Миро и Сумая, битые, обмороженные, тяжело дышащие, но главное — живые. Дети бросились в объятья Намунеи, а она только всхлипывала и шептала:

— Простите меня… простите меня…

— С другого конца мира мы бы пришли на тепло нашего дома, — сквозь слёзы произнесла Сумая.

В душе Фео загорелся свет. Ещё невидимый для других, но тёплый. Настоящий.

— Энь Тэ. Гронд Силин, ­— и положил ладонь на глаза Намунеи, чтобы она обрела зрение и увидела детей, как он заново увидел мир после исцеления от Руми.

Миро и Сумая, прежде отстранявшиеся от благодати Неру, потянулись к ней. Им нужен был такой же, как они — с покалеченной душой, но выбравший жизнь.

— Опишите мне побережье. Я телепортируюсь туда, и мы встретимся. Дальше скажешь, в какой части моря поселились рыбы. Я нырну за ними.

— Мы с тобой, — сказал Миро. — Города лежат глубоко и опасностей там не мало.

«Нет. Только Намунея», — хотел ответить Фео, но, глядя в полузвериные глаза брата и сестры, передумал. Это их бой, за их родину. Они должны идти. Его первую мысль, пусть иначе, озвучила сама госпожа.

— Нет. Рыбы в вас видят отверженных и не примут.

— А придётся, — ответил Миро.

Намунея вздохнула и опустила взгляд.

— Ты что, замёрз?

Язвительный тон Сагариса злил Эллариссэ сильнее, чем собственное бессилие. Демонический вихрь стих, а Феонгоста оборотни так и не привели, решив схорониться в иглу и уснуть. Как животные.

«Они и есть животные», — подумал Эллариссэ и тут же уловил мерзкую ухмылку Сагариса. Нельзя с ним давать слабину, он только и ждёт, чтобы выцепить что из сердца.

— Знаешь, — протянул Сагарис, — вспоминаю я порой твою бытность. Как ты трясся над свободой воли, доверял всем, считал, что сами справятся. Как, по-твоему, справились?

Мёртвый и хитрый. Отвратительный. Эллариссэ мечтал о том, как избавится от демона. Сотрет в порошок, чтобы тот не восстал никогда. Но потом, когда всё закончится.

— Нет. Но я не жалею.

— Ты так любишь Унгвайяра, но не захотел быть на него похожим, создавать империи. Разве это не лицемерие? Или… погоди-ка… ты себя считал не царём всех Живущих, а богом? Как Великий Дух, только наставлял? Посмотри, к чему привели твои наставления. Оборотни, те, что ещё не ушли, не проснутся, эта земля не расцветёт.

— Ты испытываешь меня? Ждёшь, что я взорвусь? — Эллариссэ действительно едва не взрывался. — Не дождешься. Отыщи Феонгоста или Драголин и приведи. Живыми.

— Даже с перстнем ты не сможешь приказывать мне. Ищи сам. У меня другие планы, — зевнул Сагарис и исчез.

Ветры выли в пещере, а колючий холод пробивался даже через броню Скверны. Эллариссэ ежился. Раз за разом думал, а не разверзнуть ли земные недра, чтобы вышла лава и потеплело? Была мысль ещё хуже — попросить Ару развести пламя, да только где она?

«Ни света, ни Древа. Кто я теперь?» — Эллариссэ посмотрел на свои руки. Потрескавшиеся, воспалённые, исчерченные сетью морщин. Не так выглядят руки владыки мира. А зелья всё меньше.