— Ты жив, — выдохнула она и закрыла глаза. — Прошёл по тончайшей нити и не упал в пропасть. И себя спас, и других.

— Вы хорошо обучили меня, — только и смог ответить Фео.

Руми улыбнулась, но тоже с трудом.

— Ты сам справился. Я лишь немного подсказала. А теперь смотри, и себя излечить не могу.

Фео выхватил Осколок и выкрикнул заклинание. Последнее, что растворилось в белом свете — лицо изувеченной женщины, которая продолжала бороться.

Видение открыло ему далекие времена, о коих теперь он вспоминал без ужаса. С высоты демонического роста смотрел он на Руми. Свет окутал её фигуру, но не исказил черт: они остались земными, мягкими.

«Я помогу тебе, Аймери».

Ни время, ни смерть не помешали Фео отыскать Руми.

Она выдохнула с хрипом. Ей и легкие обожгло, а сейчас — сердце Фео. Не сумел. Опоздал. Как с Гилтианом.

— Я хочу погулять, — сказала Руми, но Фео выкатить себя не дала — позвонила в колокольчик.

Под сенью старой ивы, что свешивала косы в лотосовый пруд, Руми велела слуге привести Фатияру и Шакилара. Их ждали молча, глядя на мерцающую в солнечных лучах рябь и только-только распускавшиеся цветы. Город накрыло проклятием перводемонессы, и нынче осенью началась весна. Фео чувствовал пульсирующую боль земли, листвы, воды: на себе они ощутили холод полотна первобытной вселенной и накопленную за все эпохи злобу. Но жизнь победила.

Шакилара будто вырезали из бумаги, настолько он стал тонким и серым. Старость и ожоги исказили его красоту. После гибели Гилтиана он говорил мало: лик был куда красноречивее. Руми коснулась ладони принца и что-то сказала тихо, Фео не услышал; Шакилар выпрямился и произнёс:

— Истинно, вы — святая. Нельзя прожить без гнева.

— На тебя мне злиться не за что. Надеюсь, Сого поймёт всё, как нужно.

— Мой зять очень мудр. И беззлобен.

Руми кивнула. На её ладонь села стрекоза, яркая, похожая на бирюзовую брошь.

— Я отправлюсь в Ливнер завтра, чтобы быть с Симерионом.

— Он бы не хотел… — начала Фатияра, но замолкла, поймав суровый взгляд матери.

— Может, и не хотел бы. Но и я не хочу сидеть, пока мои родные воюют. Если хочешь, чтобы я отпустила тебя в Нанрог, то сама дай мне уехать.

Фатияра коснулась кожи Руми. Стрекоза не упорхнула. Только сейчас Фео понял, насколько похожи мать и дочь. В обеих — энергия жизни, бьющая ключом, неиссякаемая. Даже в Руми, которая уже ходить неспособна, а не сдаётся.

— Отец настрадался о тебе, и я тоже. Дай знать, что ты вне опасности, и нам будет к кому вернуться.

Всё вокруг стихло, и Фео старался лишний раз не дышать, чтобы не отвлекать никого. По лицу Руми было видно, что просто так она уступить не готова. Однако спор не продолжился, и, ощутив, что напряжение спало, Фео поинтересовался у Шакилара:

— Когда мы летим?

— Тоже завтра. Тянуть не за чем.

— Сколько дать подмоги? — спросила Руми. — Тебе и госпоже нужно себя поберечь, ваши силы ещё пригодятся.

— Две дюжины на смену. Оборотни, кроме Хоуфры, на своих крылах лететь не могут, а нам только до северной границы Нэти добираться больше недели.

— Ясно, — в глазах Руми блеснуло пламя. — Соберу к вечеру.

Она позвонила в колокольчик.

Хотя и Фатияра, и Шакилар вызвались помогать Руми, та велела им отдыхать.

— Я пока ещё царица Эю, — усмехнулась она в ответ на возражения, — так что не перечьте. У нас ещё будет время сегодня.

Всё равно Фатияра ушла с ней, а Шакилар замер. Может, вина его ещё поедала.

— Странно это, — произнёс Фео, взволновав зеркальную гладь плоским камнем.

— Что именно?

— Мысль мелькает, будто я такой могущественный… из чана вышел, засиял, гигантский лес на голых камнях вырастил… могу время останавливать и вспять обращать… будто бы никого сильнее меня нет во вселенной, а толку-то? Жизнь такое зеркало, что, если разобьётся, не собрать ни алхимией, ни ещё какими чарами. Ничем. Даже с властью над временем я не успею вовремя. Сто хрустальных садов бы прошёл, чтобы вернуть Гилтиана, но даже хаосу не преломить закон Неру. Я сам так сказал одному безумцу, который хотел воскресить сына.

Шакилар помолчал с полминуты, затем ответил:

— Я бы умер вместо Гилтиана. Он был сильнее меня и сражался отчаяннее. Что ж… Теперь, когда я увижу Аватара, то без сожаления убью его.

С удивлением Фео посмотрел на принца, но чувство быстро померкло. Не было сил гореть, внутри по-прежнему царили холод и мрак.

— Эллариссэ убил моего отца. Тогда у меня был друг Ратибор, он поддерживал меня. Когда его не стало… я ощутил дикое отчаяние. Казалось, оно в клочья меня разорвёт. Я любил жену Ратибора и ничего не смог дать ей … даже слова тёплого, но сверх её горя болью не грузил. Так остался один среди толпы, и она была моим маяком, долгом. Я боролся только ради неё, её царства, будущего. В одно хотел верить: что, пока в моих руках Осколок, пока я жив сам — никому не дам погибнуть. Я себя обманул. Тупица. Теперь и Гилтиана потерял. Каждого, кто повернулся ко мне душой, ожидает гибель.

— Понимаю, почему так думаешь, и знаю тех, кто думает также. Глупость. От всего мира не закроешься, а что тебя любят — счастье. Мы ещё сразимся за него.

Чуть дрогнули уголки губ Шакилара, будто он хотел улыбнуться, но не сумел. Раны — телесные и душевные — помешали.

Краски ясного дня не были яркими. Их словно пеплом припорошило, и он покрывал землю, душил молодые ростки. Какую-то брешь в тоске пробила речь Шакилара. Фео опустился к воде и вновь в отражении увидел другого. Аймери. Только сейчас его облик вдохновлял, а не подавлял.

Жемчужный карп подплыл совсем близко, хвостом подняв рябь. «Корми меня», — на немом языке требовала рыбина, хлопая пастью. Так напомнила Фео про его собственный голод. Шакилар от обеда не отказался, хотя ответил, что прежде навестит госпожу. К трапезной Фео направился один.

В коридоре он заметил знакомую сгорбленную фигуру, и в душе всколыхнулась тревога. Женщина прошаркала мимо, глядя в пол. Мерно покачивались серебряные кольца. «Ядула», — вспомнил Фео её имя. Ей дали свежую одежду, помыли и причесали, но по-прежнему от неё веяло духом ядовитых подземелий Кнуна. В тонкой кисти она зажала что-то похожее на деревянный брусок.

— Перестань следить за мной, — произнесла женщина бесцветным голосом, когда Фео был уже прилично позади, но невольно он вздрогнул.

Через пару секунд добавила:

— Хоуфра.

Из-за кадки выбежала белая мышь и тут же превратилась в грозного воина оборотней.

— Нечего тебе здесь расхаживать! — прорычал он.

— Я больше не в плену. И права указывать мне у тебя нет.

— Отвечай наконец — как оказалась у демонов? Решила там найти пристанище своим гнилым костям?!

Фео стыдился того, что обернулся и смотрит, но уйти сил не хватало.

— Нет, Хоуфра, нет. Меня с моей земли забрали, и где мне быть, если не на ней? Некому петь горевальные песни о моём сыне, кроме ветра, и я вернулась. Чтобы плач мой достиг замка Афелиэ.

— Тебе бы знать своё место, Ядовита, и помнить свою вину! Мы оба пролили кровь, оба себя поставили выше любимых и за то изгнаны! Ни в каком виде у нас нет права вернуться в Нанрог! Из-за вечной зимы…

Ледяными, как бездна на краю мира, глазами смотрела на него Ядула.

— Ты свою дорогу выбрал. Остаться вдали. Грызть себя. Я же возродила свой дом, чтобы горящий очаг гнал тьму из моей души, чтобы вода смыла кровь с моих рук.

Она подняла руку, и Фео понял, что брусок — это деревянная игрушка. Довольно грубый лисий тотем, перетянутый поперёк пёстрой лентой.

— Но что я скажу моему сыну, когда увижу его свет в долине снов? Что казнилась, истязалась, когда в нашем доме гуляли сквозняки, а народ выл от горя? Без малого шага нет большой дороги. Я вернулась. Не сразу, не через год и не десять, но меня приняли в племя. От презираемой я поднялась до старейшины и, когда пришло время настоящего искупления, отдала своё тело за другого на поругание демонам.