— Да. Но Ша-Цу забыл, из-за чего напал. Он больше не причинит вам зла, но вы должны отпустить его и остальных драконов, как мы и договаривались.

— Ты не смей нам ставить условия! — уже прорычал советник, совсем непохожий на заискивающего недоросля. — Мы выслушали твою дерзость и согласились помочь. Думали, ты беззлобный, как Саландига. А ты решил Чашу уничтожить! Тебе мало оказалось! Ты кто у нас — Аватар?!

Последнее резануло по сердцу, но Фео смолчал. Советник же, указывая на него пальцем, поднял голову.

— Он покусился на наш дом, на наше достояние! Убейте его!

— Стой! — гаркнул Ирчинай, и птицы, готовые спикировать, лишь встрепенулись. Холод, впрочем, так и расползался, пробирая до костей. Стоять гордо уже не получалось.

— Ты можешь лишить воспоминаний? — спросил он уже довольно спокойно, и Фео кивнул. — Тогда ты сам забудешь о Чаше Жемчугов и заставишь забыть о ней драконов. Так и быть — убирайтесь. Все сегодня увидели, что наши помощники легко оборачиваются против нас.

«Помощники. Какое лицемерие».

— Чаша погибнет! — заверещал шар, и глаза его налились гневом. — Ирчинай! Ты забыл про своё племя?!

— У нас нет выхода, Менге. Феонгост — святой воин Силинджиума. Убив его, мы вернее обречём себя. Пусть уйдёт, но до того оборвёт все нити с Чашей. Для себя, для драконов, для Наму и её детей. Для вас больше не будет рыбьего племени. Как только мы убедимся, что он всё сделал, уйдём из Нанрога навсегда. Поверхность приносит нам только боль.

— Но… — начал Фео, и тут же его перебил Менге:

— Ты сам не оборвал нить с поверхностью. Сам страдания принёс в наш город. Ты знаешь — за это нужно расплачиваться.

— Да. Изначально во всём виноват я.

Птицы опустились на камни и стали Живущими. Больше от их тел не тянулся мороз, но глаза оставались холодны. Вперёд шагнул тот самый оборотень с повязкой на глазу.

Все молчали, только ледяной ненавистью окатывали Фео. И слов-то не было, чтоб оправдаться, утешить. Как так — уничтожить целый город? Не проклятием, как Каталис, не взрывом, как Тенджин, а нелепой случайностью. Город чудовищный, жуткий, но пристанище для племени. Все натерпелись ужасов, и Фео на месте юноши видел растерзанную рыбу.

— Позвольте мне сказать, повелитель, — одноглазый поклонился Ирчинаю. — За свою жизнь я видел много предательств. Даже Аватар, со слов этого человека, предал Живущих. И всегда мы несли боль в себе, не отвечали злом на зло, — затем повернулся к Фео. — Я поверил тебе, увидев твой свет. Он исцелял, как и свет Аватара. И ты повторяешь его путь, разрушая наш мир.

— Это неправда! — крикнул Фео: он не имел права на дерзость, но не мог сдержаться, услышав подобное. — Я — не он.

— Я знаю, ты не хотел, чтобы так вышло, — невозмутимо продолжил оборотень. — И Аватар, думаю, не хочет того, что происходит. Я был с ним знаком. Он желал всем счастья, и ты желаешь. Но ты не выдержал ношу.

Фео бросился бы на оборотня, чтобы хоть кулаками, хоть чарами объяснить тому, что наделал Эллариссэ, но злоба вдруг испарилась. Осталась пустота, нечуткая ни к холоду, ни к чужому гневу. Фео не видел, как, выломав иглу из шубы, на него набросился Менге, как его задержал Ирчинай, как перешептывались оборотни, вторя словам одноглазого, как он что-то ещё говорил правителю.

— Вы его не тронете, — произнёс кто-то, и на голос Фео слабо повернул голову. Позади него стоял Ша-Цу.

Многие оборотни выгнули спины, как хищники, готовые броситься на жертву, но не более.

— Это добрый человек. Он не заслужил смерти. Отравить вас хотел я, мстите мне.

— Ты не забыл? — сурово спросил Ирчинай.

— Феонгост может лишать памяти. Но он ошибся. Я помню, что сделал, и не жалею об этом. Убейте меня, если вам нужна месть, я не хочу жить.

Фео старался просто дышать. Вдох-выдох. Чтобы самому не упасть и не умереть. Воздух же стал чист и свеж, как после грозы.

Всю жизнь Ша-Цу провёл во лжи. Не смог разрушить город и выбрал гибель, потому что нельзя оставаться в таком жестоком мире. Сердце Фео рвалось, и муки наполняли пустоту. Значит, ещё чувствовал.

— Никто не умрёт, — тихо произнёс Фео, ещё едва различая лица перед собой. — Не надо никого убивать. Жизнь легко оборвать, а вернуть нельзя.

— А что скажешь про наш город, человек?! Ты его можешь вернуть? Можешь?

Менге пылал гневом, и воздух вокруг него раскалился. Оборотни попятись, а Фео только лицо вытер.

— Я договорюсь с принцем Нэйджу Шакиларом. Вы сможете дышать, — и, уже глядя на одноглазого, добавил. — Если вы поможете сородичам, мы всё решим!

После этих слов оборотень отступил на шаг, а лицо спрятал в тени. Вместо него ответил Менге.

— Не тебе ставить нам условия! Я лучше стану рыбой и лишусь разума, чем пойду на поверхность после всего, что пережил! Это ты, Ирчинай, все века рвался наверх. Участь сына тебе не стала уроком, теперь и правнуки — уроды, и ты зло приволок сюда. Я отрекаюсь от тебя, как правителя!

Плюнув под ноги Ирчинаю, Менге развернулся и ушёл, а толпа расступилась на его пути. Прежде грозный и уверенный в себе правитель стоял подавленный и не смотрел, как один за одним его подданные повторяют за Менге. Гас свет кристаллов свода-полусферы, и, казалось, город погружался в сумерки. Рыбы не просто покинули вождя — оставили то, что было дорого им столетия.

Последним спину Ирчинаю показал одноглазый.

— Знаешь, человек, — произнёс он, не глядя на собеседника. — Если есть у тебя дар видеть минувшее, то ты должен был понять, что такое Чаша для нас. Место, где мы укрыты и можем жить по своим порядкам. Там, на земле, нас давно не ждут, а стоит нам показаться — так ловят ради продажи «волшебной шкуры» те, кого ты зовешь нашими сородичами. Легенда о Сиане и Гайэране родилась из наших слёз. Думаешь, мы не тосковали по дневному свету? Но стоило поймать его глазом, — как на нас кидались, чтобы забить, истерзать. Аватар понимал это, потому не спускался в наш город, сохранив наш покой.

— Ваш покой держался на лжи и рабстве, — Фео очень хотел отступить, но силой заставлял себя не сходить с места и держать спину прямо, а голову поднятой.

Тут оборотень обернулся:

— Ты действительно не Аватар и никогда им не станешь.

Фео смотрел в пронзительно голубой единственный глаз оборотня, тогда как у большинства радужки карие. Здесь же будто Силинджиум обрёл тело. Темнел свод, а глаз будто излучал собственный свет, походя на голубую звезду в сумеречных небесах. Он не становился звериным — наоборот, его ясность поражала, и Фео едва не отвёл взгляд. В этом глазу он видел больше, чем в Осколке Прошлого, потому что святыня бесчувственна, она не отразит сожаление, печаль, злобу, которая не может найти выход. Не мог оборотень метнуть костяное копьё второй раз, встретив исцеляющую силу, напоминавшую об Аватаре. Но пришлось поверить, что Эллариссэ предал Землю. Это тоже Фео прочёл во взоре оборотня.

Послышался горестный волчий вой, и Фео, вырвавшись из плена осуждения, бросился к дому Намунеи, не дожидаясь, пока обездоленные сородичи нагрянут к ней, чтобы отомстить нарушительнице покоя. Её и детей нужно увести скорее. Если бы всё просто оказалось напрасным… Ком в груди Фео был больше сердца, давил камнем, и слезами его вес не облегчить.

Взлетел и Ша-Цу, рёвом кликая драконов, а оплёванный Ирчинай так и стоял.

— Идёмте с нами, наверх! — крикнул ему Фео.

Ему не ответили, а меж тем поднимался ветер. Сначала будто бы от крыльев ящера, но нет — разыгрывалась буря, и свистела она, вторя волчьим голосам. «Грааль ветров», — вдруг подумалось. Фео, не отвлекаясь, вновь окликнул Ирчиная, и тот, как очнувшись, тихо произнёс:

— Ты не предал тех, кому обещал помочь, но предал я. Дай остаться здесь, я и осушу эту чашу.

— Нет уж, — проскрежетал сквозь зубы Фео, — вы пойдёте со мной! Не ради мира и себе подобных! А потому что я не хочу больше горя! Хватит боли! Хватит! Мучений!

Последние слова прогрохотали над всем городом.