Вот и подвернулся случай навестить тетушку Анастасию и повидаться с Таюшкой. К тому же как раз завтра ко мне на «Запорожце» должен приехать Олег, шофер Суходрева. Суходрев дал мне машину, чтобы я смог поехать в Скворцы, — мне надо было побывать в районной газете «Заря коммуны». И я подумал: мы переночуем в Скворцах, на другой день, в субботу, направимся не в Привольный, а прямо в Богомольное.

В Скворцах со своими делами я управился быстро, ночевать в районной гостинице мы не стали, и уже в густых, наползавших с поля, сумерках въехали в Богомольное. Я распрощался с Олегом и пешком отправился к Кучеренковым. Над притихшим селом повисла однобокая луна, в полумраке, как бы издали приветствуя меня, светились два оконца. По-осеннему пахло сухим, запыленным бурьяном. Низкая изгородь, давным-давно сложенная из тех каменных серых плит, какие здесь привозят со степных буераков, во многих местах была разрушена, не было ни ворот, ни калитки, а в забурьяневшем дворе — ни сарайчика, ни сажка. В глубине двора стояла хатенка под шиферной крышей, и когда я, пройдя по протоптанной в бурьяне дорожке, приблизился к дверям, то услышал ласковый женский голос:

— Юрочка! Посиди, мой ласковый, еще на горшочке! Посиди, деточка! Ну кому кажу — посиди!

— Бабуля, я и так уже долго сидю, — отвечал детский голос. — Надоело сидеть.

— А ты посиди еще. Ах, какой непослушный космонавт!

— Я послушный, а сидеть не хочу.

Я постучал в дверь и вошел в комнату. По всему было видно, моя тетушка Анастасия никак не ждала меня в этот час. Она оставила мальчика сидящим на горшке и молча повалилась на меня, обнимая слабыми руками и плача. Потом она отошла, удивленно посмотрела на меня со стороны, как бы все еще не веря, что это вошел я, и темными кулачками, по-детски, начала вытирать мокрые глаза, что-то говоря и заикаясь. Не трудно было понять ту ее радость и то ее удивление, которые она испытывала в эту минуту. Я же смотрел на плачущую женщину, и мне казалось, что я вошел не в ту хату, в какую надо было мне войти, и что это была совсем не та тетушка Анастасия, которую я знал, — стой поры, когда мы виделись в последний раз, она так постарела и изменилась, что ее трудно было узнать. Одетая по-будничному в старенькое платье, без косынки, совершенно седая, с сеточкой морщинок у глаз, она была похожа на тех еще молодых, но рано увядших деревенских женщин, о которых говорят: ее состарили не годы, а горе и нужда.

Белоголовый, большеглазый мальчик, — я уже догадался, что это был сынишка Таисии и правнук моей бабуси, — в коротенькой, повыше пупка, рубашонке, оставил свое место на горшке и сказал:

— Бабушка, я уже посидел.

— Ну и молодчина. Давай я тебя подотру. — Анастасия взяла тряпку и занялась внуком, говоря: — Миша, а это наш Юрочка, мой внучек. А тебе как он доводится, я и не знаю. Не иначе — ты ему двоюродный дядя, а он тебе двоюродный племяш. Так, а?

— Одним словом, родич, — сказал я. — Ну, здравствуй, Юрий!

— Привет, — сказал Юрий, смело подавая руку. — Меня звать Юрий. А тебя?

— Михаил, — ответил я. — Значит, мы с тобой родичи.

— Во-во, родаки, — за внука ответила Анастасия. — Такой растет баловник, такой шустряк!

— А я вовсе не баловник и не шустряк, — возразил Юрий. — Я — космонавт. А ты кто?

— Твой гость, — не зная, что ответить, сказал я. — Вот взял да и приехал к тебе в гости.

— И правильно сделал, что приехал, — серьезным тоном сказал мальчик. — Хочешь, и ты будешь космонавтом?

— Да что-то, признаться, не очень хочется.

— Боишься, да?

— Вот так всегда, чуть что — я космонавт, — сказала Анастасия, уже успокоившись и повеселев. — Имя ему дали, как у Гагарина, так он и считает себя космонавтом. Мы в детстве такое слово и слыхом не слыхали, а теперешняя детвора все слова знает наизусть. Я работаю в детском садике, так там такого от них наслышишься…

— Зато в детстве вы знали, как пасти овец, — сказал я. — Тоже дело непростое.

— Эту науку мы, верно, знали, — согласилась Анастасия. — Миша, как же хорошо, что ты приехал. И Тая будет рада. Она тебя ждала завтра, а зараз что-то задержалась на работе, наверное, на собрании. Но скоро будет. Ты пока посиди, я быстренько управлюсь с космонавтом. Ему пора спать. Ну, космонавт, моя радость, давай помою твои ножки, да айда в полет, то бишь в постель!

Пока моя тетушка занималась своим внуком, я сидел на табуретке и невольно рассматривал небогатое и неказистое жилье моих родичей. Хата была как хата, таких вековух на хуторах и в селах еще сохранилось немало, только покрыта не соломой, а шифером. Небольшая передняя комната с земляным чистым полом. Раньше тут обычно находились новорожденные телята, поросята, спасаясь от зимних стуж. Теперь же здесь ничего этого не было. Стояла газовая плита, выделяясь своими белыми, как у сороки, боками. Обеденный стол был покрыт узорчатой клеенкой, рядом с ним — деревянная лавка, на ней — ведро с питьевой водой, возле ведра — эмалированная кружка, привязанная, как собачонка, на тонкой цепочке. Высокие, тянувшиеся по лесенке, цветы в горшках запрудили оба окна, на стеклах — неяркие ситцевые занавески. Из передней одна дверь вела в ту комнату, где Анастасия приготовляла в «полет» своего юного космонавта, были видны две кровати с узкими проходами между ними, вторая — в комнату, в которой, наверное, жила Таисия.

Прошло какое-то время, и появилась Анастасия, тихонько прикрыла за собой дверь, села со мной рядом и сказала:

— Ну вот, и готов наш космонавт. Улетел!

— Уснул?

— Только положила в кровать, а у него и глазенки закрылись.

— Как поживаете, тетя? — спросил я, чтобы не молчать.

— Можно было бы жить и лучше, да уже некуда, — невесело улыбаясь, отшутилась Анастасия. — Не по-людскому сложилась моя жизнюшка, вот в чем беда. Была еще молодая — муж бросил, осталась с тремя малыми детишками, ну и хлебнула горюшка. Теперь все мои главные беды остались позади. — Она, как я заметил, нарочито говорила со мной весело, очевидно, желая показать, как она рада была моему приезду, и все же и в ее глазах, и на лице я постоянно видел какую-то странную, прочно заматеревшую тоску. — Все три дочки выросли, Надя и Вера рано повыходили замуж, и удачно. Славные достались им муженьки. У Нади — агроном, человек смирный, хозяйственный, не пьет, не курит, у Веры — учитель, собой мужчина уважительный. И Надя и Вера живут при достатке, в ладу, детишек позаимели. Они близко от матери, в нашем же крае. Надя в Кочубеевском районе, тоже в совхозе, а Вера — в Изобильненском, в самом райцентре. Квартира у нее как городская, вода горячая. А я тут, в Богомольном осталась со старшей да вот с космонавтом. Как говорится, ничего, живем-можем. Внучек Юрик — радость моя, славный растет парнишка, смышленый и хоть малость шустроватый, а ничего, послушный. Иной раз гляжу на Юрика, когда он называет себя космонавтом, и, веришь, Миша; думаю: «А что? Может быть, вот такой разбышака подрастет да и умчится на какую-то другую землю». Кто их знает, что у них в такую пору на уме. Его тезка, когда был дитём, ить тоже, сказывают, был большим разбышакой, не мальчуган, а пружина. И что свершил, а? — Заматеревшая тоска в ее глазах и на лице улеглась еще плотнее, и Анастасия спросила: — Как там поживает моя сердешная маманя? Оставили ее одну, горемычную. Пока подрастала ее шестерочка, то все мы находились близко, можно сказать, рядышком, держались за ее подол, а зараз осталась маманя одна. Анисим тоже на хуторе, а бывает у нее редко. А из Богомольного и вовсе не находишься. Видно, такая горькая участь всех матерей. И она больше всего тревожится не о нас, а о Толике. Мы-то тут, считай, рядом, а Толик — бог его знает где, аж в каком-то Конго. И чего он туда забрался?

Я сказал, что Прасковья Анисимовна собирается поехать к сыну в гости.