— Может полицию вызвать? — меняет вдруг свой тон на заботливый.

Что? Зачем?

Она думает, меня изнасиловали.

— Нет… Я по согласию, — зачем-то откровенничаю с ней.

— Первый раз?

Качаю головой утвердительно.

Она наклоняется под прилавок, достает и ставит на стол коробочку с Мирамистином.

— Это ещё возьми, обработаешь.

— Спасибо! Но у меня дома есть, — отказываюсь.

— Тогда это, — берёт с полки упаковку презервативов и подаёт мне. — Подарок.

Беру и прячу в карман.

— Благодарю…

Мама встречает в дверях. Взволнованная.

— Почему так долго? Я уже вся извелась.

— Мам, я не маленькая. Не нужно за меня переживать, — с трудом скидываю ботинки, нагибаться больно.

— Погоду видела? Аварий по городу пруд пруди. Это что кровь? — поворачивает мою руку к свету.

На рукаве белой куртки здоровое кровавое пятно. Видимо я испачкала, когда ставила руку на сиденье.

Как я его раньше не заметила?..

— Егор открывал банку с чипсами зубами и порезал губу, — вру. — Представляешь, оказывается, можно бумагой порезаться. Я помогала ему кровь остановить, вот и вымазала рукав.

— Руками открыть нельзя было? — хмурится мама.

— Да, понтовался просто, — улыбаюсь. — Я пойду приму ванну и спать. Устала…

Сегодня я принимаю именно ванну, а не душ. Набираю полную и лежу, пытаясь смыть с себя придуманную грязь. Теперь я понимаю, почему женщин раньше такими считали, после потери девственности. Ты действительно чувствуешь себя будто вывалянным в чем-то отвратительном. Это на уровне подсознания. Это грех…

Но поздно раскаиваться — дело сделано. Оттерев, всё тело как следует, я обрабатываю свою рану, как и посоветовала девушка в аптеке, Мирамистином. Закидываю в рот таблетку. Она права, это гораздо дешевле, чем воспитать ребёнка. Пустую упаковку кидаю в ведро для мусора, на дно, чтобы мама не заметила.

Мои сны этой ночью кошмарны. Они раз за разом отправляют меня в машину к Гордею. Заставляют всё пережить снова и снова.

Ненавижу тебя, Калинин! Ты меня сломал и уже не починить.

Через пять минут урок Калинина и у меня начинается мандраж. Руки трясутся так, что всё вываливается из них. Я уже второй раз карандаш на пол роняю.

А он спокойно сидит за стеной сзади и в ус не дует, что меня перед нашей встречей так колбасит.

— Макс, у тебя всё нормально? — смотрит заботливо Егор.

Сегодня я решила на уроке сесть с ним за одну парту. Думала, что не буду волноваться с другом рядом.

Фиг там! Всю трясёт от страха.

— Да, Макс, ты с утра странная… — поворачивается к нам Линка. — И вчера ни разу не ответила на сообщения.

— У меня вчера был тюлений день.

Я действительно весь день провела в постели, вставая только в туалет и за чаем. Лежала и жалела себя… Свои больные душу и тело. Кажется, на меня накатывает депрессия.

Мама несколько раз порывалась со мной поговорить — не вышло. Под вечер хотела вызвать врача, не нравилось ей моё состояние. С трудом пришлось уговорить её успокоиться и не паниковать. Тогда она позвонила отцу, и тот быстро нашёл слова поднять меня из кровати и поесть впервые за день.

Звонок, как железом по стеклу, режет слух и душу. Сейчас я увижу глаза Гордея. Но в них ничего… Он, как ни в чём не бывало, вышел из своей препараторской и начал свою лекцию.

Красивый весь, сука! Вместо привычных костюмов сейчас на нём синие брюки и голубая рубашка, рукава которой закатаны по локоть, а верхние три пуговицы расстёгнуты и обнажают кусочек груди. Черт! Что ж ведёт-то так, а внизу живота теплеет и зудит?

Он холодный, как снеговик. От него так и несет морозом. Такого равнодушия в его глазах я никогда не видела. В них бывало всё, кроме отсутствия интереса.

Ни разу даже не взглянул на меня, я словно отсутствую. Пустое место…

" Ты же этого и добивалась… "

Но не так же! Он даже не страдает.

У меня будто ангел и дьявол сидят на плечах, и один победно радуется, а второй в панике не понимает — как так можно.

Егор берёт мою руку и прижимает к своей щеке. Делает это непроизвольно, мне так показалось, даже не смотря на меня, внимание на Калинина. А меня от его жеста немного покоробило. Я медленно отнимаю руку и прячу под парту. Фролов с обидой в глазах поворачивается ко мне.

— Мы на уроке, — шепотом оправдываю свой поступок.

Он улыбается, находит руку под партой и сжимает мои пальцы. Такой нежный и тёплый, а у меня полное отсутствие радости, которую я последнее время испытывала рядом с ним. Её вытравили из моей души… Всего одна ночь и я совершенно другой человек.

Я смотрю на пальцы Калинина, которые скользят маркером по доске, рисуя какую-то схему. Дальше на запястья, сильные предплечья с выступающими синими венами. Выше и выше, до расстёгнутого ворота рубашки. В голове всплывает воспоминание, как я запускала туда руки и гладила его гладкую кожу. Голова начинает кружиться.

В расфокусе ловлю его взгляд. Ледяной, с надменной ухмылочкой. Отворачивается и продолжает что-то рассказывать.

Почему чувства такие острые, как лезвие бритвы? У меня даже ком в горле встаёт, который дышать мешает. Подкатывает тошнота. Зажимаю рот и, не спросив разрешения выйти, бегу в сторону туалета.

Меня выворачивает наизнанку. Голова кружится ещё больше и ужасная слабость. Накатывают слёзы. Я сползаю по стенке на пол в бессилии.

— Макс, что случилось? — хватает меня за руку, выросшая, будто из-под земли, Макарова.

Но я только реву и мотаю из стороны в сторону головой.

— Это из-за Калинина, да?

Я всё так же молча киваю головой.

— Что он сделал? Обидел? — не на шутку разволновалась Линка.

— Мы переспали… — выдавливаю из себя сквозь слёзы.

Линка плюхается рядом на пол и прижимается ко мне головой. Она в шоке.

— Во дела…

— Он даже не смотрит… Как можно быть таким бесчувственным?..

— А что он после… этого… сказал?

— Что любит…

— Может ты что-то не так ответила или сделала?

— Да… Что ничего в нашей жизни не изменится…

— Макс! — Поворачивается ко мне и хватит за плечи. — И ты теперь жалуешься? Сама его отшила, ещё и после секса.

— Но должно же хоть что-то у него внутри шевелиться. А у него в глазах ничего нет…

— Ох, Макс… Я думаю там такое, что Калинин просто охреневает сам. Вот и не видно этого в глазах.

— Думаешь? — шмыгаю носом и вытираю слёзы.

— Уверена на двести процентов, — поднимается и подаёт мне руку. — Вставай. Пойдём по кофе выпьем, думаю, Горыныч не обидится, если мы к нему на урок не вернёмся.

— У меня деньги в классе остались.

— У меня есть.

— Как ты вышла, кстати? — успокаиваюсь и начинаю приходить в себя.

— Он мне кивнул, чтобы я за тобой шла. А говоришь, ему плевать…

С каждым днём всё холоднее. Зима вот-вот наступит, чуть больше недели осталось. Тоскливое время. Я даже новогодние праздники не люблю, они на меня грусть наводят. В одном кино героиня назвала своё состояние осенью синдромом опадающих листьев. Так вот у меня сейчас синдром лежащего снега. Или метели. Вот так же внутри что-то громко стучит, как за окном, и воет моя душа, будто ветер.

Где мои пять стадий принятия? Если думать здраво, то я где-то на четвертой. Но предыдущих трёх я что-то не помню.

— Пошли гулять! — раздаётся жизнерадостный голос подруги в трубке.

— Ты погоду видела? Там ветер. И темно уже…

— И что? Неделю сидишь дома уже. Вдвоём погуляем, — понимает, почему я отказываюсь.

Мне сейчас трудно с парнями общаться. Егора держу на расстоянии вытянутой руки, не подпускаю, но и не даю свободу. Как собаку на коротком поводке.

Гулять вечером? В темноте? Видимо сеансы с мамой неплохо помогают Макаровой.

— Хорошо. Я скоро выйду, — потираю свежую ссадину на подбородке.

Сегодня были районные соревнования, я пропустила удар, получила по морде и проиграла. Филипчук рычал как лев. Соперница была гораздо неопытнее и слабее меня, а я безрассудно профукала победу, задумавшись на мгновение о Калинине.