— Извини, не до разговоров было.

— Это правда, да? То, что Калинин в тюрьме?

— Нет, пока в обезьяннике сидит. Ты откуда знаешь?

— Вся школа на ушах. Менты приходили, его искали. Говорят, он человека до полусмерти избил.

— Преувеличивают. Слушай, ты уже свободна? — подхожу к своей машине.

— Да, а что?

— Подъезжайте с пацанами в кафе на Московской, там всё и расскажу.

— Лады. Скоро будем, — бросает трубку.

— Вот это дела, — протягивает Лавров, услышав мой рассказ. — Мы можем чем-нибудь помочь?

— Чем вы поможете? Проберетесь к нему в больницу и дадите звездюлей? Нет. Не хватало вас потом ещё вытаскивать, — откидываюсь на стуле.

— Было бы круто.

Официантка приносит ещё по чашке кофе мне с пацанами и латте для Лины.

— Наши отцы землю роют, чтобы его оттуда освободить. Мой даже компромат какой-то на губера нашёл. Не удивляюсь, там если копнуть, то столько дерьма можно найти.

— Да все они во взятках и воровстве погрязли, — задумчиво произносит Егор. — Извини, Макс. Про твоего батю я так не думаю, — смотрит виновато.

А я думаю. У отца нет бизнеса, а деньги откуда? Зарплата? Не смешите меня.

— Ничего…

— Никогда бы не подумала на Калинина, что он может быть таким вспыльчивым, — произносит Линка.

— А я бы подумал, — трёт скулу с синяком Фролов.

Мы все слегка посмеиваемся над ним.

— Он всегда такой сдержанный был, строгий. А тут…

— Это маска… — смотрю на дно пустой чашки, пытаясь разгадать тайну кофейной гущи. — Он не такой. Скорее на нас с вами похож, как подросток. И это не отставание в развитии — просто характер. Дерзкий, наглый и порой абсолютно обезбашенный. И заводится с пол оборота.

— Макс, ты несёшь романтическую херню, — прерывает меня Кирилл. — Раньше я за тобой этого не замечал. Влюбилась?

— А если так, то что? — поднимаю на него глаза.

— Ничего. Это нормально в нашем возрасте, — кидает взгляд на Егора. Тот сидит темнее тучи. — Ты согласна со мной, малышка? — слегка щипает Линку за талию, приобнимая.

— Придурок, — шлёпает его по плечу. — Конечно, нормально.

Фролов неожиданно встаёт, громко с шумом отодвигая стул и молча уходит.

— Блин… Не надо было при нём, — жалеет его Макарова.

— Жизнь боль, а любовь не всегда взаимная, — произносит с горечью Лавров.

— Да ты поэт, Лаврик, — удивляюсь.

— Вот, слышала? — обращается к Линке. — А ты говоришь со мной никакой романтики.

— Посидите немного, я пойду с этим надутым индюком поговорю. Пора нам, наверное, объясниться, — иду вслед за Фроловым.

Он стоит на пороге, заложив руки в карманы брюк, и смотрит куда-то вдаль.

— Егор, — вывожу его из задумчивости.

Он нехотя поворачивается ко мне на мгновение, потом снова возвращает взгляд на прежнее место.

— Ну, извини, что так получилось. Сердцу ведь не прикажешь. Если бы ты раньше о своих чувствах признался, то всё могло быть иначе…

— А я их до появления Калинина и не замечал, — произнёс вкрадчиво с легким вздохом. — Увидел в лагере, как он на тебя смотрит, и вдруг стал ревновать ни с того ни с сего. Я ненавижу его, Макс, — поворачивается ко мне.

— Тогда и меня должен…

— Тебя? Нет! Тебя я люблю…

— А я его. Прости…

— Тебе хорошо с ним? — неожиданный вопрос.

— Не всегда. Иногда он меня пугает двоякостью своего поведения. И злит из-за чрезмерной откровенности, — хочу быть честной с другом. — Но с ним рядом я другая…

— Тогда желаю счастья, — смотрит вымученно, с болью в глазах.

Быстро сбегает с порога и удаляется от меня, забирая с собой частичку моей души, которую я ему отдала за годы нашей дружбы. У меня в глазах снова появляются слёзы, которые я пытаюсь сморгнуть, пока не потекли. Опять я превращаюсь в рохлю.

Я не хочу терять друга.

— Данилыч, я вины с сына не снимаю, но и твой — не ангел небесный, — произносит в сердцах Калинин старший. — Он девочку хотел изнасиловать!

— Вот именно, мою дочь, между прочим, — замечает Виктор Иванович.

— Ой, Витя, твоя дочь сама не подарок, — отмахивается губернатор, раскинувшись в шикарном кресле своего кабинета.

— Да, Макс — не божий одуванчик, но и не девка подзаборная. Ему что шлюх мало? Этого добра вокруг него как грязи. Что к моей то полез?

— Вообще-то она была не против…

Двое Калининых и Ермолаенко переглянулись и дружно засмеялись.

— Макс? Ну да! — разрывается от смеха Славка.

— Ну, он так сказал… — понял, что произнес ерунду Мерзликин.

— Моя дочь — честная и невинная девушка, — процедил серьёзно Ермолаенко, забыв о веселье.

— Да что ты? Скажите ещё, что с Гордеем у них просто дружба, — издевательским тоном. — Что он тогда за неё драться полез? Свидетели слышали, что он говорил, что мой Максим прикоснулся к "его девушке", — ткнул пальцем в стол. — Я ведь Дэя ещё совсем мелким помню, на коленях его держал. А он вырос и такое отмочил. Без обид, Петя, но сам натворил, пусть сам и расхлёбывает.

— Про твоего тоже самое можем сказать, — огрызнулся Калинин. — И статья там поинтереснее будет. А в тюрьме таких не любят. Ты же в курсе. А если пресса пронюхает…

Губернатор сжал челюсти.

— Данилыч, я своей дочери верю. Да и синяки я лично видел. Тебе фото показать? У меня с собой. На бедре чёткий отпечаток руки. Твоему отпрыску повезло, что ты ему эту тачку купил — тесная она. На улице Макс бы из него бифштекс сделала.

— Она и так ему чуть кадык не сломала, — как-то обречённо проговорил Мерзликин, опустив глаза в стол. — Говорила мне мама в детстве, не таскать паршивых щенков с улицы. От них только грязь и блохи… — задумался. — Через пару часов выпустят вашего Гордея, я распоряжусь.

— А дело? — прищурился Ермолаенко, барабаня пальцами по папке с компроматом на губернатора, отчего тот нервно сглотнул.

— И его закроют… — согласился он.

— Вот и отлично, — заулыбались все трое. — До встречи!

— Что он такое про щенков странное нёс? Я не понял, — спросил Славка, когда они шли по коридору администрации.

— Я тоже, — удивился отец Макс.

— Сын у них не родной, усыновили они его маленьким совсем, — пояснил Петр Дмитриевич.

Гордей.

— Калинин, с вещами на выход, — произносит дежурный, открывая дверь камеры.

У них получилось? На совсем отпускают или на время?

Полицейский провожает меня до дежурки, там ждут отец и Славка.

— Забирайте. — Бросает небрежно и уходит.

— Пап? — смотрю на родственников.

— Гуляй, Вася! И не вздумай больше на таких людей нарываться, — цедит отец. — Сделал, называется подарок ко дню рождения.

Мы выходим на улицу, и я вдыхаю полной грудью воздух свободы. Сырой и прохладный. Почти октябрь на дворе. Деревья постепенно становятся голыми, а мир тусклым и серым.

На стоянку на скорости влетает автомобиль, из него выскакивает Макс и бежит ко мне. Подхватываю на ходу и приподнимаю, а она виснет на мне и чмокает несколько раз в губы.

— Прекращай, Макс! — ругаюсь. — От меня несёт, как от мокрого пса. Мне срочно надо домой в душ, — отпускаю её.

— Можно к вам в гости? — смотрит умоляюще то на меня, то на Славку.

Отец и брат с улыбкой глядят на нас.

— Я, пожалуй, у родителей сегодня переночую, — заявляет брат. — Поехали, пап! Успокоим маму.

— Привет ей! — бросаю им вдогонку.

Папа приподнимает согласно руку и уходит к своей машине.

— Погнали домой, — слегка шлёпаю её по заднице, чем очень удивляю.

Чем ближе мы поднимались на лифте к нашей с братом квартире, тем больше озадаченной становилась Макс.

Господи, ты всерьёз приняла слова Славки? Он, конечно, идиот: сделал такой толстый намёк, но обещание всё ещё в силе.

— Проходи, — пропускаю её в прихожую и закрываю дверь.

Она нерешительно топчется на месте, потом разувается. Я помогаю ей снять куртку.

— Осматривайся, а я ненадолго. Надо смыть с себя тюремный дух, — скрываюсь в ванной.