Было в сих [пленниках] четыре вещи, весьма далеких от состояния прочих мавров, коих захватывали в сем краю. Первая — что, оказавшись в сей земле, они никогда более не старались убежать, но, напротив, со временем вовсе забывали о своей [земле], как только начинали ощущать добрые свойства сей; вторая — что они были весьма верными и покорными слугами, без злонравия; третья — что они не были столь же склонны к сластолюбию, как прочие; и четвертая — что, начав пользоваться одеждами, они обыкновенно по собственной воле ходили весьма нарядными, вследствие чего весьма услаждались одеждам пестрых (divisadas)[234] цветов. И такова была их [любовь к] нарядности (loucainha), что они подбирали лоскутья, кои у прочих уроженцев [сей] земли выпадали из сайю (saios)[235] и шили из них свою одежду, получая от сих [лоскутьев] радость, словно то была иная вещь, большего совершенства.

Наилучшим же было то, как уже мною сказано, что они по доброй воле становились на путь религии, в каковой, после своего вступления, обретали истинную веру, в коей и встречали свой конец.

Теперь же посмотрите, каковой должна быть награда инфанта пред ликом Господа Бога за то, что принес он таким образом подлинное спасение не только лишь сим, но и несметному множеству иных, коих в сей истории вы в последующем сможете встретить!

После того, как дележ был таким образом завершен, прибыли к инфанту капитаны прочих каравелл, а равным образом и некоторые доблестные [люди] его дома, молвив:

— Сеньор! Поскольку вам известен великий труд, что Лансароти, ваш слуга, предпринял в сем предыдущем деянии и с каким усердием он его вершил, вследствие чего Бог дал нам столь добрую победу, как вы видели; а также поскольку он хорошего рода и человек, заслуживающий всякого добра, мы просим у вас как милость, дабы вы пожелали своею рукой сделать его кавалейру, ибо вы видите, что он заслуживает сего по всякому разумению.

— И если бы даже он того не заслуживал, — молвили те капитаны каравелл, — представляется нам, что оскорблением было бы для нас, коли он, будучи нашим предводителем и столько потрудившись пред нашими очами, не получил бы за сие какой-либо почести, превосходящей ту, что была у него прежде, за то, что он доблестный [человек] и ваш слуга, как ранее мы сказали.

Инфант отвечал, что то было ему весьма угодно, и что даже почитал эту их просьбу за великую услугу, ибо чрез то подавали они пример прочим, что желали быть предводителями доблестных людей и потрудиться ради своей почести.

И посему он тотчас же сделал там Лансароти кавалейру, наградив его многими милостями, как того требовали его заслуги и доблесть. И равным образом прочим принципалам сделал приумножения по преимуществу, таким образом, что, сверх первоначальной прибыли, они сочли свой труд хорошо возмещенным (bem despeso).

Дурным делом было бы, коли мы, продолжая нашу историю, не отметили бы неудачи наших людей так же, как и добрые их свершения; ибо говорит Туллий[236] в своих книгах, что среди великих задач, стоящих перед историком, главным образом надлежит ему не забывать об истине и, записывая правду, ничего не должен он в ней преуменьшать. И воистину, помимо того, что он [таким образом] свершает должное, сие делается не без великой пользы, ибо случается так, что люди получают немалые предостережения чрез чужие неудачи; да и древние мудрецы изрекли, что блажен тот человек, что получает наказание чрез чужие беды[237].

Посему надлежит знать, что сей Гонсалу ди Синтра о коем мы сейчас намереваемся говорить, был эшкудейру, с малых лет воспитанный при дворе инфанта (мне думается, он был его стремянным). И поскольку был он человеком, отличавшимся добрым ростом тела и великим мужеством, инфант весьма его возвысил, неизменно поручая ему дела славные и великие.

И некоторое время спустя по прибытии Лансароти приказал инфант снарядить одну каравеллу, в каковой направил того Гонсалу ди Синтру капитаном, предупредив его перед отбытием, чтобы он отправился прямиком в Гвинею и ни в коем случае не совершал противного.

Каковой [Гонсалу ди Синтра], следуя своим путем, достиг Белого мыса. И, подобно человеку, жаждущему снискать славу, и желая выдвинуться сверх прочих [побывавших здесь], он сказал, что хотел бы, все же, отправиться на остров Эржин [Аргуин], каковой оттуда был весьма близко, где, как ему казалось, он при малой опасности мог бы обрести некоторое число пленников.

Прочие стали сему противоречить, говоря, что он не должен был поступать так никоим образом; ибо, вовлекшись (ca tremetendo-se) в подобное дело, он поступит дурно дважды, scilicet: во-первых, преступит веление инфанта, а во-вторых, задержится, потратив время без всякой пользы; посему им надлежит продолжать путешествие, неизменно держа путь на Гвинею, каковая есть земля негров.

Он же, как человек, коего смерть приглашала найти там свой конец, отвечал, что задержка будет незначительной, и что в подобных случаях не должно во всем следовать велениям сеньоров; и тотчас же приказал морякам направить путь к оному острову.

И думается, что, прибыв ночью, они были почуяны, так что, выступив утром, не нашли никого, кроме лишь одной девочки, каковую забрали на свой корабль.

И оттуда они отбыли на другой остров, что находится там поблизости, где взяли [лишь] одну женщину, ибо тем же самым образом были раскрыты по прибытии туда.

Гонсалу ди Синтра вез туржиманом (torgimam)[238] одного юношу азанеге[239], нашим языком владевшего уже в немалой степени, какового дал ему инфант, велев ему учредить над тем хороший надзор. И представляется, что вследствие недостатка бдительности тех, кто имел его на попечении, и главным образом предводителя, для которого поручение должно быть тем большим, юноша, найдя для сего время и место, сбежал от них одною ночью и перебрался к тем островитянам, каковым передал известия обо всем, что ведал по противниках.

И хотя они и узнали о том, кем он был, его предостережение не оказалось столь незначительным, чтобы они сразу же пожелали ему во всем поверить. И, дабы удостовериться воистину, один из тех [жителей] взялся идти с лживым притворством [к кораблю], взывая с берега, чтобы они его приняли, ибо он желал отправиться с ними в Португалию; и затем, оказавшись среди них, изобразил свои [притворные] жесты (almenaras)[240], показывая, что по причине великой тоски, что имел он по своим родным и друзьям, каковые уже пребывали в сем королевстве, он не сможет жить иначе, как только среди них; и каковою в дальнейшем ни пожелал бы Бог сделать его жизнь, он будет весьма рад прожить ее, — только бы ему снова узреть тех и общаться с ними.

Прочие [наши], как люди, мало насторожившиеся его обманом, были ему весьма рады; однако же нашлись некоторые, сказавшие, что не были довольны таким приходом, ибо он казался им лживым. И по причине сказанного последними они приставили к мавру некоторую охрану, хотя и была она малою. Но на вторую ночь мавр выказал больше осмтрительности при побеге нежели прочие — при его охране; и он ушел столь крадучись (passamente), что так и не смог быть нашими почуян, да и, говоря по правде, они мало о том помнили.

Однако когда было о том узнано на следующий день, все сочли себя весьма обманутыми, и тотчас сказали своему предводителю, что то не были знаки, могущие сулить им захват добычи в сей земле.

— Ибо — молвили они, — на обоих островах, куда мы прибыли, нас раскрыли; юноша сбежал от нас; один-единственный мавр смог нас обмануть; поистине, мы не те люди, что могут свершить какое-нибудь великое деяние.