А он что же? Колхозный счетовод. Для учительницы, да еще в начальной школе, это немало. Сам Василь несколько лет назад, хоть и не очень успешно, окончил семилетку, потом какие-то шестимесячные курсы. Больше знаться с наукой не пожелал, не любил себя ничем утруждать. Помогала ему природная сметка. И колхозные дела он повел так, что быстро стал известен как работник толковый и способный.

Каждый выходной, если Галя не могла приехать, Василь отправлялся к ней сам. Но все это нисколечко не мешало ему весело проводить время дома и спокойно кружить головы другим девчатам.

Василя любили в селе за веселый нрав, за умение найти подход к человеку, поговорить уважительно о том, что кому интересно. С дедами-политиками разглагольствовал о политике, сообщал последние газетные новости, крутил вместе с ними цигарки и затягивался едким самосадом. Старой бабке, куда бы сам ни спешил, улучал время, чтобы помочь, загнать во двор непослушных поросят или донести от колодца до порога ведро воды. Потому-то, хоть и считали, что у Василя с Галей дело решенное, не очень в общем-то корили его за гулянки.

— Молод еще, — говорили бабы, — пускай только женится, остепенится. У Гали характер материнский, там мужик и не пикнет, будет сидеть как мышь под веником. А тоже был с форсом — не подступись. Скрутила.

После танцев Василь пошел провожать Аню. Никого это не удивило. А, кого только он не провожал! Сегодня Аню, вчера Катю, приедет Галя, будет сиднем сидеть у нее, носа не высунет.

Аня Валошка не принадлежала к числу сельских красавиц. Рослая, плечистая, она могла осилить любую работу и в поле, и на гумне. Уже давно все ее подружки переняли городские завивки и моды, Аня же, как заплетала ей, девчонке, мать две косы, так до сих пор и не изменила прически. Не очень-то разбиралась и в том, что ей больше к лицу, что идет, а что совсем не идет. Просто шила себе сама узкие темные юбки и светлые блузки. И удивительно, как бы ни менялась мода, в своих простых нарядах она всегда выглядела стройной и ладной.

После смерти отца Аня, старшая из оставшихся шести детей, взяла на себя самую трудную работу и в поле, и по дому. Но природа не поскупилась для нее на свои краски. Щеки горели как маков цвет, а из губ, казалось, каждую минуту может брызнуть густой вишневый сок. Вот только глаза, источавшие синее тепло, словно чуточку удивленные, были грустные, наверно, отсвечивало в них нелегкое детство, да и юность, не такая уж щедрая на радости.

Аня с Василем остановились у ее хаты. Разговор как-то не клеился, она никак не могла понять, почему не находит в себе сил оттолкнуть эти нетерпеливые руки, что происходит с ней в этот сегодняшний вечер, почему сразу не отправила домой его, совсем еще ведь мальчишку. На три года моложе ее.

Василь же не обращал внимания на Анино замешательство, говорил что-то, к чему она и не прислушивалась, а потом притянул ее к себе, стал целовать.

Она еле высвободилась из его рук.

— Сдурел ты, что ли? А Галя?

— Что мне Галя? Пускай и она целуется, я разве запрещаю? — засмеялся Василь.

Этот смех вызвал у нее двойное чувство. Разум успел подсказать: так же вот будет он смеяться и над тобой. А сердце? Оно не сумело возмутиться.

— Неизвестно, что бы ты все-таки сказал тогда. — Ане так захотелось еще раз услышать, что в этот вечер над ним только ее власть.

И Василь подтвердил это:

— А если мне, кроме тебя, никого больше не надо!

Аня так и не заснула в эту ночь. Обжигали огнем следы поцелуев Василя, она проводила пальцами по лицу, дотрагивалась до шеи, до груди и словно ощущала его горячие руки.

С того вечера внешне ничего не изменилось. Аня, как и всегда, с первыми лучами солнца уходила вместе со своим звеном в поле, как и раньше, со всем справлялась, всюду успевала, как и раньше, душой болела за неполадки. И все равно рядом в душе, в мыслях постоянно был он. Кто-то пошел в контору проверять трудодни за месяц — это связано с ним (он же там, в конторе). Бригадный учетчик Гриша черкнул что-то в свой блокнот — и опять все имеет прямое отношение к нему (он же привез в воскресенье эти блокноты из города). Хлопцы собираются пойти в субботу на вечеринку или в соседнюю бригаду, или у себя что-нибудь затеют — и там он будет. Всюду он, и ничего без него.

Девчата, кто из зависти, а кто так, ради красного словца, не упускали случая поддеть Аню, позлословить насчет нее и Василя. И она не сердилась на них. Подумаешь, пусть себе болтают. Только бы говорили о нем, хоть с утра до вечера. Иногда кто-нибудь из пожилых женщин, всего уже навидавшихся на своем веку, предупреждал:

— Смотри, девка, не угоди с этим ветрогоном в беду.

Аня старалась свести все к шутке:

— Раньше то и дело женихов мне сватали, а когда несколько раз прошлась с парнем да посидела вечер какой, уже носом вертите.

— Ходить-то ходи, да не заходи далеко…

А мать дома поедом ела:

— На что он тебе сдался? В солдатах еще не отслужил. Да и Галька учительницей приедет. А ты что, четыре класса — и вся твоя наука.

— Не ваша забота, — резко обрывала Аня.

— Моя будет забота, когда в подоле принесешь…

Аня старалась не слушать этих слов, убегала в поле, в огород. А Василь? Он не отходил от Ани на вечеринках, каждый вечер поджидал ее за гумном у заросшего душистым аиром пруда, шептал слова, которым сам не придавал никакого значения, и нет-нет да наведывался к Гале в педучилище. А потом и сама она вернулась домой. И Василь продолжал свою двойную игру.

Аня все это видела и все понимала, но пересилить себя не могла.

А осенью, когда кончали уже лен стелить, зашушукались в селе бабы:

— Анька, поглядите, как раздалась. Ей-богу, неспроста это…

День за днем, неделя за неделей, и не спрятаться уже было, не сделать вида, будто ничего не случилось.

Мать Анина почернела как земля. Сама Аня изменилась так, что не узнать ее. Можно было целый день трепать рядом с ней лен или стоять у молотилки и не услышать от нее ни одного слова. Казалось, мысли свои и рот заперла она на тяжелый замок и отпереть его нет никакой силы.

В селе теперь все жалели Аню, а Василя ругали на чем свет стоит.

После того как он совсем перестал заходить к Ане и снова стал приударять за Галей (а она, приехав домой и увидев все своими глазами, съездила в район, попросила назначение в соседнее село), ездить к ней на велосипеде каждое воскресенье, не вытерпела даже мать Василя.

— Чем же все это, скажи ты мне, кончится? — наступала она на сына. — Кто твоих детей будет воспитывать, кто их подберет?

— А где они плачут, мои дети, что-то пока не слышно! — попытался он отшутиться.

Но мать разбушевалась еще больше:

— Скоро услышишь! Ты что же это, обесславил девку, а теперь прячешься по углам, другой голову морочишь? Бери Аньку к себе в хату или сам иди в примаки.

— Еще чего не хватало, нужна она мне тут, в хате. Я вот-вот в армию уйду.

— Хоть к черту на рога, только не оставляй так ее, не срами на всю жизнь. Иди в сельсовет и запишись, чтоб люди знали: есть у нее муж, а у твоего дитяти отец. Такой отец… — презрительно кинула мать напоследок.

Что думал и что чувствовал Василь после этой стычки с матерью, никто не знает. Только через неделю он догнал Аню на улице и без лишних слов сообщил:

— Сегодня перейду к тебе. Готовь поллитру, свадьбу играть будем…

Издевался он или правду сказал, она не поняла, да и не хотела понимать. Ждала только одного — лишь бы пришел.

И Василь пришел и прожил в Аниной хате три месяца. В армию его взяли в январе, а в марте Аня родила дочку. Не дождавшись от Василя письма с именем для дочки, пошла сама в сельсовет и назвала девочку так, как давно подсказывало ей сердце, — Надежда.

Три года для женщины, которая одна воспитывает ребенка и живет ожиданием, изрядный срок. Так и у Ани. После того как на свет появилась Надюшка, стыд, который до этого пригибал ее, кажется, до самой земли, сник, развеялся как дым. Надюшка стала для нее всем: надеждой, гордостью, опорой.