Мишка брел не торопясь и раздумывал, не поговорить ли с Жоржем о работе на эфелях Верхнего. Прииск, говорят, за два года дал немалое количество золота при отработке грязной водой. Какие же богатства лежат брошенными в нечисто промытых песках! А сколько нетронутых мест у бортов, которые старатель обходил из-за бедного содержания. Хорошее бедное! Мишка сам прекрасно знал, какое содержание алданцы считают недостаточным. Управляющий ищет контрабандистов, утайщиков — не плохое дело, — но надо прекратить небрежность в работе, заинтересовать бить забой до борта, где золота всегда меньше, вот что надо в первую очередь. А если запустить драгу!
Мишка заметил в толпе клетчатую фланелевую рубаху и блестящую цепочку на груди, повернулся и пошел прочь. Его остановил окрик. Развязно ухмыляясь, старатель Иван подошел вплотную.
— Что же на свадьбу так и не позовешь?
— Приходи, мне не жалко.
— Известно, тебе-то нечего жалеть. Ты в прибыли.
Мишка сам того не желая, возмущаясь самим собой, заговорил заискивающим тоном:
— Приходи, отчего же. Нам делить нечего. Если ее воля — она и от меня уйдет. Держать насильно человека нельзя…
Иван прищуренными глазами смотрел на Мишку и наслаждался лепетом и беспомощностью здоровенного, могучего парня. Мишка продолжал:
— Приходи, правда. Оно не свадьба, конечно, а так вечеринка вроде. Что на стол поставим, все выпьем, покушаем.
Иван выплюнул окурок.
— Что вы там поставите. Бадью с водой и таску с торфами на закуску.
Мишка побледнел.
— Ты смеяться, Иван, подожди.
Спиртонос сделал серьезное лицо.
— Нельзя смеяться? Ну, не буду. Раз нельзя — не имею права.
Мишка пошел прочь, радуясь, что Иван будет тоже на Верхнем, можно быть спокойным за Мотьку. Скандалист там напьется и раньше завтрашнего утра не явится на Нижний.
На Верхнем было уже полно. Приискатели, празднично разодетые, группами сидели на кучах перемытых мелких камешков — отвалах, на пнях, на зеленых ковриках уцелевшей травы, на бортах сплотка. Ноги в сапогах, в ичигах, в чунях беспечно покачивались; велись оживленные разговоры. Людям хотелось забыть заботы и труд, чувствовать себя в ином мире хоть на час.
Сплоток шел по подножью сопки смелой плавной линией. Взвивался выше на каждой следующей сопке, и все короче и туманней делались черточки, пока совсем не терялись в голубом полдневном мареве. Как будто кто-то взял и набросал эти уверенные линии на картине, изображающей хребты и суровую тайгу. Не чувствовалось напряженного труда, потраченного на грандиозное сооружение. Шесть километров уложенных и притесанных плотно друг к другу плах! Мишка бывал на Ортосале, горной речке, которая хлынет сегодня в искусственное ложе, оживит оба прииска, избавит приискателя от саней с деревянными ящиками, от красных полос на плечах, даст правительству новые пуды золота, покроет все недочеты и прорывы в планах, о которых говорил управляющий Нижнего прииска. Бурная, сердитая река смиренно побежит по дорожке и будет работать на человека. Будет со временем колыхаться в котлованах, отражать белые борта драг, двигаться по ключу, и три раза перемытые пески вновь дадут урожай дорогого металла, дорогого не только по его свойствам, но и по количеству труда и лишений, затраченных на его добычу…
Мишка толкался в толпе. Услышав разговор о Бодайбинских приисках, обрадовался, подошел и снял шляпу, приветствуя горняков. Они совсем недавно пришли на Алдан и ругали порядки.
— Если бы не Лена эта Голдфилдс, махнули бы назад, даром что ноги еще не поджили. Был членом союза, а сюда пришел — стал бродягой, старателем. Копай землю, найдешь — твое, а не найдешь — тоже твое.
Они с трудом представляли себе, как это можно остаться вне союза, на положении каких-то игроков в счастье, не обеспеченных зарплатой. Мишка, уже привыкший к Алдану, смотрел на них с улыбкой, как на избалованных детей. Он вступился за Алдан, в который врос уже и вложил силы и кровь.
— Уйти не хитро, а вот сделать так, чтобы Витим позавидовал Алдану — это да. Нет, я не собираюсь уходить отсюда.
— Хорошо моете, наверное?
— Ничего подобного. Моем плохо, а уходить не хочу.
— А мы вот неделю ищем дырку, куда бы всунуться.
Один из горняков, с хитрецой в глазах, подмигнул Мишке и отвел в сторону.
— Тут, я вижу, надо шкурку менять. Ты не посоветуешь какого-нибудь подходящего человека? Другом будешь.
Мишка чувствовал ладонь на своем плече. Взял горняка под руку и кивнул остальным. Вся компания направилась на розыски Жоржа, которого один знал лично, а другие слышали о нем.
— Вот так дела, смотрителем сделался. Ну и ну. Давай его, товарищ.
Они направились на поиски Жоржа, смешались с толпой.
22
Федор Иванович и Лидия держались поодаль. Смотритель хмуро поглядывал на старателей и, предчувствуя неприятную встречу с кем-либо из бодайбинцев, знавших его, готов был каждую минуту сбежать с толкучего рынка, как он называл сегодняшний день на Верхнем.
Так и случилось. Супруги только что уселись на траве и, расстелив салфетку, принялись за завтрак, который Лидия взяла с собой, — Мишка, четыре горняка и Жорж подошли к ним. Жорж, наступая на салфетку, протягивал руку.
— Лида, здравствуй. Федору Ивановичу, другу — нижайшее. — Жорж успел уже основательно выпить ради праздника.
Мишка и ребята остановились в отдалении и недоброжелательно смотрели на Пласкеева. Один громко сказал:
— Этот зачем здесь? Что он делает, интересно? Неужели некому дать ему в шею? Ишь, забрался. Воробьев еще нет на приисках — не прилетели, а он — уж тут как тут!
Мишка неловко чувствовал себя перед Лидией за грубость шахтеров, но вдруг и сам не устоял перед соблазном вставить слово.
— Еще за орту не отвесили ему до сих пор, — пробормотал он и потупился.
Федор Иванович как будто не видел ничего, кроме нарезанного ломтиками белого хлеба и откупоренной банки с рыбными консервами. Жорж подсел к Лидии и что-то шептал на ухо. Ее лицо вспыхнуло.
— Отстань! — рассмеялась она. — Хлебнул и куражится, думает, идет к нему.
Федор Иванович укладывал на хлеб кусочек сыра и продолжал делать вид, что не замечает Жоржа. Вдруг поднялся на ноги, оправил пиджак и снял картуз. Бросилась в глаза торопливость, с какой он проделал все это. Недалеко по толпе пробирались начальствующие лица: главноуправляющий, помощник, инженеры, техники. За ними тянулись смотрители и нарядчики. Жорж незаметно исчез. Поза мужа с выпрямленными руками вдоль тела воскресила в памяти Лидии первые визиты управляющего Тин-Рика, необычные разговоры за столом, камень в окно и рекомендательное письмо…
Лидия сидела, охваченная воспоминаниями. Свернув салфетку, Федор Иванович спрашивал, что ока намерена делать дальше: остаться здесь, в сторонке от толпы, или пройти ближе к центру празднества.
— Неужели тащились сюда, чтобы закусывать! — Лидия вскочила и заторопилась к наскоро устроенной трибуне.
На высокий шест взвился флаг и затрепетал на ветре. Внезапно, даже заставил вздрогнуть, оркестр грянул «Интернационал». Местный дивизион совсем недавно получил инструменты, они блестели медью и серебром, такие же ясные и зычные, как звуки гимна. Лидия тискалась ближе к трибуне, Федор Иванович следовал безропотно за ней.
Первым говорил секретарь парткома. Лидия поднималась на цыпочки, бесцеремонно опиралась на плечи приискателей, чтобы разглядеть Шепетова. Она где-то видела этого рябого сутулого человека. Вспомнила рабочий клуб, освещенный тусклыми лампами.
— Это говорит тот самый, который был у нас, — шептала она мужу. — Зачитывал он интересный договор рабочих с Эльзото. Я очень хорошо его помню. Электричество Тин-Рик не дал в клуб…
Шепетов на трибуне, украшенной флагами и полотнами, под огромным небом казался ниже ростом, узким в плечах, словно мальчуган, размахивал руками. Высоким резким голосом он старался пересилить ветерок, который относил слова к сопкам. Было досадно, Лидия готова была лезть дальше. Но вот ветерок упал, и каждое слово сделалось отчетливым и даже слишком резким. Странно, слова казались обычными, но какой-то иной смысл выступал за каждым словом, огромный и захватывающий. Лидия понимала этот другой смысл происходящего, но уверенность в том, что в толпе никто его не понимает, огорчала ее. Молчание тяжелой настороженной толпы золотоискателей давило ее. Шепетов внезапно оборвал и закончил:
