— Плотника поставлю — на первый случай сляпает шкафчик и полочки, а потом подвернется столяр — закатит нам буфет, гардероб. Все в наших руках.

Он заботливо приподнял уголок холстины, вделанной в раму вместо стекол, и припал глазом к отверстию: не терпелось взглянуть на разведку. Достаточно было беглого взгляда, чтобы определить — разведка хотя и начата, но замариновалась: сквозь деревья в долине виднелись совсем реденькие шурфы{47}. Он рассеянно кивнул головой на просьбу жены помочь ей и повернулся к помощнику.

— Ну, как, есть что-нибудь?

— А то разве нет, — сказал младший смотритель, желая порадовать начальника. — Только шурфами трудно пробрать — торфа мощные. Ни один путем не добили. Рабочих нехватка. Никто не идет на разведку. Теперь бурами{48} живо прощупаем. На площадке каждый может стоять и «бабой» стукать.

Федор Иванович приглядывался к малому, похожему на приказчика из скобяной лавки, и глаза его щурились.

— Есть, говоришь? Откуда же ты узнал, если не добили ни одного шурфа?

— Разве не видать по породе. Да и пробы, конечно, мыли.

— Ты работал на бурах? На каких?

— Приходилось и на эмпайрах, и на кийстоне стоял.

— То есть как это приходилось?

— Чернорабочим. Ставили и стоял.

— Ну, дорогой, так и говори, что не работал. «Живо прощупаем». Не знаешь, а говоришь. Буром скорее обогатить можно. Желонка{49}, брат, требует знания и внимания.

И малый сообразил, что надо переменить фронт. Он мгновенно учел обстановку: не расхваливать надо ключ, а по возможности корить. О причинах не задумывался, какое ему до этого дело.

— Известно, шурфом вернее, — сказал он. — В трубе ничего не видно, а шурф всю требуху выворотит — смотри, пожалуйста.

— То-то и есть. Мы говорим — легко, а коснется до дела, наворочаем, не расхлебаешь. Участок к эксплуатации представлен, смета готова, все в цифрах рассчитано, а золота нет и не бывало. Участок нерентабельный, а на него произведены несоответствующие затраты. Надо все применять по смыслу: и шурфы, и буры. Как ты забрался на разведку?

— Да как? Был тут смотритель, пожил и ушел на деляну, на Незаметный. Остался я руководствовать.

— Молодцы, нечего сказать. Ну вот что, дорогой, ты у меня подзаймешься. Только брось свою привычку говорить о том, чего не знаешь…

Помощник с уважением кашлянул в ладонь.

Федор Иванович, лишь только вступил на привычную служебную тропу, подтянулся, глаза заострились, бородка подалась вперед. Он попросил сейчас же провести его по работам. Его протертый брезент быстро замелькал меж деревьев. У каждого шурфа Пласкеев недовольно морщился, ворчал. Линии местами оказались, слишком редкими, местами — очень густыми, дистанция между шурфами выводила из себя.

— Кто тебя научил такой частокол тыкать? До второго пришествия будешь долбить на одном месте!

Только пятью шурфами прошли торфа мощностью в пять-семь метров. Самое примитивное устройство подъема породы очепами не могло дать иных темпов. Пробы брались беспорядочно, как вздумается. Это обстоятельство подтверждало уверенность, что разведка хотя и начата, но еще не могла дать никаких оснований к заключению или даже предположению о богатстве ключа. Бирки — колышки с надписями — валялись в грязи, сбитые ногами с кучек, записи стерлись, невозможно восстановить, с какой глубины проба бралась. Он деланно ругался, размахивал руками и, наконец, приказал спустить себя в один из шурфов. В полутемном колодце, среди мокрых осклизлых крепей, зорко озирался и, стараясь тщательнее разглядеть богатые напластования и наносы, совсем вплотную совался к стенке носом, словно нюхал ее, хватал руками, разминал в пальцах ил и глину, ковырял колышком, поднятым с пола, и весь напряженный, чувствуя испарину на лбу, снял картуз. Ему вспоминался вчерашний разговор с Лидией. Да, он волен в жизни и смерти ключа. Он привык извлекать пользу из дела, доставать металл из неведомых ключей, делать богатство из груды щебня. Когда-то было безразлично — для кого, потом постепенно с повышением по службе понял, что интересы хозяев — его собственные интересы. Праздничные наградные, наградные за экономию — за обмер рабочих… Радость от нового открытия или удачно сошедшейся подземной проходки были знакомы ему. На мгновение он ее испытал и сейчас — в этом шурфе.

Смотритель встрепенулся и недовольным голосом крикнул вверх:

— Поднимайте же, черт вас возьми совсем. Оглохли, что ли!

В другом шурфе, добитом до скалы{50}, совсем не оказалось золотосодержащих песков. Шурф оказался за бортом{51}.

Пласкеев тяжело задышал от волнения, охватившего его, и, успокоившись, похвалил:

— Эту линию надо продолжать.

Помощник удивленно взглянул ему в лицо, но начальник продолжал тоном, требующим внимания.

— Где не надо — набили частокол, а где надо пощупать, — оборвали линию. Видишь, тальвег{52} делает изгиб. Если тут нет золота — его нет нигде на этом ключе. Слушай, что тебе говорят, и не таращь глаза.

— Но в десятом дошли до хороших знаков… — не удержался малый и покраснел от смущения.

Федор Иванович повернулся к нему и смерил взглядом.

— За такую работку — под суд. Ты не ведаешь, что творишь. Под суд, говорю!

Помощник, окончательно смущенный, всем своим видом выразил раскаяние. Смотритель благодушно пошутил и оглядел долину. Он безошибочно определил место, наиболее благоприятствующее образованию древних наносов. Именно в этом загибе водный поток, делая поворот, замедлял скорость, наносил россыпь, которую покрывал затем пластами осадочных пород. Делая вполне справедливые указания и подмечая действительные упущения вперемежку с выдуманными, не основанными ни на чем, Пласкеев старался подавить помощника своими знаниями и опытом, поработить и уничтожить его инициативу до конца, чтобы раз и навсегда в дальнейшем он не смог мешать.

В конторке он похлопал смущенного помощника по плечу и указал пальцем на неразборчивые цифры в журнале и на валяющиеся в полном беспорядке капсюли с пробами.

Помощник стоял у столика бледный. Неправильное и неряшливое ведение записей было преступлением Он только сейчас понял, что по его журналу и перемешанным без пометок пробам, раскиданным по комнате, трудно будет разобраться. Он считал, что ключ несомненно будет разрабатываться, поэтому не придавал значения мелочам… Он попробовал оправдаться, но Пласкеев резко оборвал его:

— Ты уничтожил все показатели разведочных работ. Как же вести детальную разведку? Где у тебя содержание? Ну, — снисходительно снова похлопал он малого по плечу, — ничего. Хорошо, что я приехал, а не другой. Я понимаю, убытка ты никому не причинил. Долина твоя все равно гроша ломаного не стоит.

— Неужели гроша не стоит? — уже весело спросил помощник.

— Гнездышки, конечно, будут выпадать, а среднего содержания не выдержит, даю руку на отсечение. — И смотритель деловито закончил: — Пока можешь идти.

— Чайку не выкушаете, я приказал чайник согреть? — спросил малый. — Не откажите откушать у меня.

— Нет, благодарствую, — ответил сухим тоном смотритель и повернулся спиной.

В домике Лидия стояла на табурете и подвешивала гардину на окно. За время его отсутствия пустая комната превратилась в уютную и теплую, словно в ней жили много лет чистоплотные люди. Стол накрыт скатертью, поставленные друг на друга два табурета, задекорированные плюшем, изображали туалетный столик с зеркалом и флакончиками, по стенам красовались симметрично расположенные, вышитые гарусом кармашки.

— Раздевайся, Федя, сейчас будем обедать, потом чай пить.

— Ну, ну, хозяюшка, угощай на новоселье.

Весна шествовала в солнечном блеске и звездном сиянии. После полосы метелей и ночных дождей установились нескончаемые погожие дни. Ранними утрами похрустывал еще ледок под сапогами, но стоило солнцу взойти над сопками — все распускалось, текло, дышало теплым паром. Появились навозные кучи, обнажилась щепа возле мостов, построенных зимой; бугры земли курились ароматами первых весенних дней; лужи, льдинки сверкали миллионами бликов. Торопливые ручейки соединялись, ширились; бурные потоки в отводных канавах с каждым часом поднимались выше, выплескивались за борта и разливались до поселка. Порожки домиков подмывала мутная желтая вода, косые темные прямоугольники дверей, распахнутые настежь, отражались в ней, как в зеркале. Пешеходы балансировали по брошенным наскоро плахам и камням, и взмахи рук казались приветствием весне. В золотом уголке, на золотых пашнях, наступала страда, когда день кормит год. Весну ждали, для нее пришли за тысячи километров, для нее грызли мерзлую стальную землю кайлами, вели длинные отводы, в ожидании весенних дней, несли каторжный труд в пятидесятиградусные морозы, недоедая и недосыпая в землянках, палатках, низеньких вонючих бараках.