— А тебе Шепетов наговорил, наверное, про меня? Да, я стоял за союз здорово.

Собрание заговорило, задвигалось. Шепетов постучал карандашом по столу. Выступил техник Трунин. Он с явным удовольствием рассказывал о механизмах, доставленных последним транспортом, — дражных частях, динамо, типографском станке, нефтяных катках для утрамбовки каменного щебня на дорогах. Шепетов сначала сам слушал охотно, но, видя, что техник так вошел в азарт, что не кончит до полуночи, все чаще стал поглядывать на него и делать карандашом знаки: подержав вертикально, клал на стол, давая этим понять, чтобы кончал. Затем выступали с вопросами Мигалову и Трунину; раздавались восклицания, а иногда от удачного слова — и смех.

— Надо так сотворить, товарищи, чтобы даже по ошибке никто не назвал Алдан окраиной, вот как надо постараться! — узнала Лидия Мишкин голос.

Поднялся Шепетов. Пригнувшись вперед, подождал, пока перестанут переговариваться, кашлянул несколько раз, приложив ладонь к губам. Он подхватил Мишкины слова, брошенные с места, напомнил, что если о машинах можно так горячо говорить, никак не остановишь, — действительно сложная и интересная штука машина, — то партийцам надо еще горячей думать и говорить о своей работе, которая важнее в тысячу раз любой машины. Ведь все включается в партийную работу, как все речушки и золотоносные ключи вливаются в Алдан. Все дано для того, чтобы сделать край действительно культурным и передовым в промышленном его значении…

Секретарь еще не кончил, а Мигалов уже встал из-за стола и начал потихоньку, чтобы не мешать, пробираться к выходу. Лидия угадала его намерение. Тоже поднялась, прошла к двери и, опустив голову, ждала. Опять видела приближающиеся валенки. Тихим голосом, почти шепотом, совсем не тем, каким давеча пытался с ней разговаривать об успехах, он сказал:

— Может быть, пройдемся?

Она вспыхнула и ответила одними ресницами. Мнимая пустота, будто овладевшая ею, наполнилась горячим чувством радости. Щеки ее обжег огонь.

На улице было светло от взошедшей луны. После душного собрания показалось не так холодно, но по визгу снега под валенками Мигалов заключил, что такого мороза не было нынешней зимой, которую он провел с самого начала под открытым небом. Он остановился и поднял воротник на барнаулке Лидии. Она склонила голову к его груди, чтобы было удобнее это сделать.

— Руку не потревожь.

— Я осторожно.

Они прошли вдоль ключа до конца поселка. У последнего зимовья стояли и лежали верблюды.

Мигалов сейчас же узнал Самоху, взял Лидию под руку и повлек к нему. Верблюд грелся: раскачивался и переступал ногами. Тут же стояла упряжка оленей, привязанная к нартам. В туманном морозном свете картина казалась фантастической. Что-то неожиданное и вместе с тем трогательное было в соседстве верблюда и оленя возле придавленного в снег жилья с одним, едва светящимся окошком. Не удержался и погладил взъерошенную шерсть на боку Самохи.

— Север и юг, — сказала Лидия. — И оба чувствуют себя неплохо.

Мигалов понял: она — бодайбинка, он — южанин, но обоим хорошо в этот январский морозище. Забыл о больных пальцах, обхватил ее голову, закутанную в треуху и воротник, и поцеловал в холодные отдающиеся губы. Взял за талию и повернул назад в поселок.

Опять шли медленно и почти не говорили. И не надо было слов. Каждый испытывал радость от близости, от прикосновения одежды от осторожных толчков на шагу. Слишком много было у каждого, о чем хотелось бы сказать: молчание понималось лучше слов… Между тем, становилось не на шутку холодно. Мороз находил малейшую прореху в меху и совал свое жало. И ни у нее, ни у него нет комнаты, куда бы можно было спрятаться. Лидия потянулась к Николаю бледным от луны лицом и комично сложила губы:

— Бедненькие мы мерзляки. А весна не скоро. Как у тебя насчет квартиры?

— Обещали на днях. Но вот какое дело — я просил не спешить, ведь тут нет гостиниц, придется теснить кого-нибудь. Тебе очень холодно, скажи правду?

— Мне хорошо.

Перебрасываясь редкими словами, они прошли еще немного по совсем пустой улице. Тени их на снегу сливались.

Стояла тишина. В немногих искренних и самых обыденных словах они с каждым мгновением приближались друг к другу, и двухлетняя разлука начинала казаться выдуманной. Инстинктом обходили больные места, понимали с полунамека мысль друг друга и, пока луна коснулась сопок, узнали один о другом все, что больше всего нужно было знать.

Она коротко рассказала о любви Пети. В ее словах звучало искреннее сожаление о случившемся, как о большой непростительной ошибке. Мигалов пошутил:

— Надо вылечить парня. Хотя бациллу любви никакой мороз не берет, а надо вылечить, если он такой на самом деле, как ты рассказываешь.

— Не язви хоть для первой встречи.

Несколько раз пробовали расстаться и снова шли. Наконец, поспорили, кто кого должен проводить. Лидия ни за что не хотела оставить это право за Николаем, новичком и гостем на Алдане Он услышал дрожь в ее голосе и позволил довести себя до квартиры Шепетова.

Оставшись одна, Лидия поняла, как она прозябла и пустилась бегом. Шаги четко отдавались в тишине, как будто кто-то торопливо бежал рядом. Повторялись мгновения переживаний, испытанных когда-то. Будучи гимназисткой, такой же точно морозной и лунной ночью бежала по тротуарчику в Бодайбо и также как будто кто-то бежал в один шаг. Откуда торопилась, почему так радостно было, не помнилось, но как сейчас хотелось в полной мере отдаться нахлынувшим чувствам. В радостном сознании было то же: произошло что-то необыкновенно важное в жизни. И так же как тогда, хотелось поскорее прибежать домой и наедине с собой вспомнить каждое слово, каждое движение, каждый миг…

Лидия с Мигаловым почти не встречались. Он не искал встречи, откладывая ее до лучших времен будучи чрезмерно занят в профбюро, парткоме и особенно в типографии. И только когда становилось невмоготу от тоски, Лидия устраивала минутные свидания в новом срубе под крышей из теса, с земляным полом в ухабах. В будущей типографии день и ночь бушевали железные печи; по стеклам текли потоки, пахло глиной. Николая можно было застать там до девяти утра в большой половине, где слесари под руководством Трунина монтировали станки, или в машинном отделении, где котельщики клепали котлы с оглушительным грохотом. Прыгали по доскам, брошенным через лужи, добиралась до него и, удовлетворенная кивком головы, стояла в сторонке. Если он, увлеченный, забывал, что она еще тут, — уходила без обиды.

Знала о занятиях Николая с механиком, о вечерних курсах, которые он сам сколотил, и где читает лекции по политэкономии, была на заседании профбюро, на котором он поставил вопрос об организации курсов по подготовке кадров младшего надзора из лучших горняков. От того, что Николай так жадно работал, она, словно не желая отстать, за две-три недели сделала столько, что самой не верилось: побывала на всех приисках: притащила с собой делегаток, просиживала с ними целыми днями, чтобы крепко пристегнуть к делу. Дни проходили в нервном подъеме. Даже не было времени подумать о близости весны, — третьей на Алдане.

Однажды она спросила Николая, сидящего на корточках, возле станка:

— Мишка номер второй, как дела с газетой и квартирой?

— Газета — скоро, а о квартире не узнавал. Говорят — сохнет, потом будет, наверное, мокнуть, — он потянулся к ключу в руке монтера. — Подожди, куда же ты гайку крутишь, я что-то не пойму? Ах, да, правильно, опрокинутый винт — в обратную сторону… Никак не могу запомнить. Надо шайбу спилить. Давай, я живо смахну.

Лидия ни словом после первой встречи не обмолвилась о Пете, но он однажды сам вдруг вспомнил:

— А где тот молодой человек, что-то его не видно? Петя, кажется?

— На Орочоне работает.

— Ага.

— Что значит «ага»?

— Я хотел попросить тебя дать материал для первого номера.