— Ты что здесь делаешь?

— Моя барак покупай, твоя ступай.

В голосе китайца слышалась тревога, словно ему угрожала опасность.

— Я тебе дам «ступай»! Такой же хозяин, что хочу, то и делаю в землянке.

— Моя барак покупай, артель домой пошла, твоя ступай, — заговорил китаец еще торопливее.

И Жорж понял, в чем тут дело. Китаец, оказывается, не напрасно встревожился, он мыл землю, поднятую с пола. Признаки добычных работ были налицо: маленький отвал в углу, около торчал наполовину окунутый в воду лоток.

— Ага, вон оно что, молодчага!

Жорж насмешливо растянул губы и, не торопясь, освободился от своего груза.

— У кого же вы приобрели землянку, разрешите узнать?

— Моя покупай, артель ступай, барак бери.

Жорж шагнул к лотку, присел на корточки, вытянул из воды и взглянул. На дне ютилась щепоть чистого золота. Когда-то просыпанное богатыми старателями, оно было втоптано в земляной пол и поджидало смышленого счастливца. Удачливые гуляки пировали здесь в первые годы загремевшего Алдана и не считали нужным нагнуться за рассыпанной горстью.

Китаец, весь напряженный, следил за каждым движением Жоржа.

— Здорово, — говорил Жорж, — в тепле, в сухоте моешь. Люди ноги и руки морозят, а он без торфов, без забоя поковыривает, и горя ему мало. Пожога не надо, таскать из разреза не надо. Купил, говоришь? Ну, брат, я тоже купил. Тоже буду мыть.

Не обращая ни малейшего внимания на протестующую речь хозяина землянки, соображая, где больше возможности на достачу, он наложил земли в свой лоток и приступил к промывке. Земля мигом растворялась в воде, промывка в несколько минут была закончена. Громко выругался; на дне лотка — ни крупинки. Вторая порция дала слабые признаки. Только третья порция дала значительную добычу, несколько золотников. Ощеряя бледные десна, высыпал золото в тряпочку, затянул узлом, и, довольный удачей, обратился к хозяину, не смущаясь его горящим взглядом:

— Купи у меня землянку. Или продай, все равно.

Китаец тяжело дышал и не ответил на насмешку.

— Сколько возьмешь отступного? Твой барак продавай?

Китаец с визгом в голосе крикнул.

— Моя барак покупай, твоя уходи!

— Моя барак покупай, твоя к черту пошел!

Жорж хотел спрятать узелок в карман, но китаец цепко схватился за него. В борьбе за несколько золотников они ломали пальцы друг у друга, затем, оступившись в ямку, повалились на землю, царапались, тяжело сопели и мычали от напряжения. Тряпочка разлетелась в клочья, и золото рассыпалось, облив руки холодком, словно струйкой воды. Они дрались не только за это рассыпавшееся золото и то, которое намыл китаец, но за право владения всей землянкой, так как только победитель сможет продолжать дальнейшую добычу в тепле возле печки. Каждый из них в минуту схватки вообразил, будто борется за настоящее богатство, за настоящее счастье, наконец, доставшееся в руки после долгих поисков. Растерзав тряпицу, два врага, лежа на полу, схватили друг друга за горло. В полутьме слышалось хрипение, как будто мучилась лошадь, задавленная перевернувшимся хомутом. Оба чувствовали, что борьба ведется с равными силами и нет надежды на легкую победу. Наконец, они ослабели и, словно по уговору, разом разжали пальцы и отодвинулись друг от друга подальше. И снова Жорж поставил вопрос: продаст ли китаец землянку или, может быть, купит ее у него. Китаец выразил желание купить. Его уступчивость Жорж принял за поражение и поставил новое условие: сначала он промоет рассыпанное золото и только тогда будет говорить о цене. Перемыл весь верхний слой на полу и принялся оттаивать свои пески. Промывка краденых песков дала несколько крупиц. Если бы не счастливый улучай, — быть бы голодному. Он благодушно ухмыльнулся.

— Наш с тобой прииск куда богаче. Ну так сколько же даешь отступного за землянку? Так и быть, черт с тобой, бери.

Китаец пошевелил губами, высчитал что-то и твердо назначил два золотника. Жорж расхохотался. Китаец, возмущенный, закричал:

— Твоя брала много штука, твоя нехороший человек. Три штука бери, ладна? — деловито спустил он тон. — Три штука — много нада стучи, многа — таскай.

— Ну, давай. Пользуйся моей добротой. Пойду в зимовье — все равно проиграю.

Китаец сочувственно приблизился к обидчику.

— Зачем играй? Кушай нада. Зачем играй!

— Не везет мне, брат, в последнее время. Терканда Ходил, понимай? В карты тоже — лучше заранее вынь из кармана и отдай без игры. Может быть, с тобой прокинем? Давай? Вот увидишь, что проиграю. Все равно кому не проиграть, а ты малый хороший.

Но китаец качал головой:

— Не надо играй. Кушай нада.

— А черт ее дери с твоим кушай! Заладил, сорока.

Жорж стал решительнее собираться. Он уже не мог спокойно сидеть в землянке, стоило лишь представить игру на нарах в зимовье, горячую закуску и чай. Он выполоскал лоток, дал ему обтечь и на прощанье похлопал китайца по плечу.

— Пошла играй. Некогда мне, а то бы посидел, поболтал с тобой часок-другой.

Случайная удача в землянке на целый вечер сделала лоточника Жоржа центром внимания среди забулдыг в зимовье, но на следующий день он пожалел о своей излишней горячности в игре и щедрости в угощеньях. Он с горечью понял, что лоточничество не может дать ему и сотой доли той независимости и свободы в средствах, которые были до проклятой Терканды. Снова бродил он по ключу с лотком под мышкой, так же озирался, хитрил, и по-прежнему гнали его, как вора. Неудачи продолжали преследовать когда-то бойкого черноволосого шахтера. Редкий день он имел возможность съесть горячее. А голод переносил он очень трудно, боялся панической боязнью, как будто вновь переживал то страшное, что случилось в тайге по пути с Теркандинских ключей. Глаза завистливо блестели на возчиков, всегда много евших с мороза. Запах поджаренного мяса щекотал ноздри и вызывал головокружение.

Не раз, проходя мимо конторы Нижнего, он видел толпу желающих попасть на хозработы — зимнее затишье гнало на верный заработок у треста, — и его мечты шли уже дальше: хотелось непременно попасть на Орочон, где, по слухам, хорошо зарабатывают на подъемном золоте. Два самородка уже сдали с нового богатого прииска.

И вот он, наконец, собрался. Это утро было для него радостным, как переход из темной просечки в светлый штрек. На насмешливую улыбку зимовщиков он не хотел даже отвечать. Расплатился за ночлег и кипяток и вышел в путь. Два-три километра продолжалось хорошее расположение, но чем дальше, тем труднее стало двигаться по дороге. Изгибы просеки казались нарочно придуманными для того, чтобы раздражать его бесконечным заманиванием все дальше и дальше в тайгу. Сопки расплывались в глазах, словно жидкое тесто на столе. Сказались результаты голодовки и невоздержанной жизни. Все чаще присаживался он на бревне или камне. Тайга, как запутанная колючей проволокой изгородь, стояла непроницаемой стеной. Чтобы скоротать пятнадцатикилометровый путь, пытался представить себе свое новое житье-бытье на Орочоне. Оно представлялось похожим на бодайбинское, привольное и богатое. Шахты, шуровка, светлые бараки, своя постель, столовая в которой можно взять две и три порции — были бы деньги.

При прииске, несмотря на сильные морозы, шла оживленная стройка. На хозучастке суетился народ. Непрерывным потоком тянулись обозы с крепежным лесом, строевыми бревнами и дровами. По-настоящему вы глядели подземные выработки. Бойкая жизнь сказывалась в каждом звуке счастливого прииска, которому суждено расцвести в плодородной золотой долине. Жорж остановился возле длинной очереди, уходящей в двери конторы, и спросил человека в пестрой дохе:

— Как, есть золотишко в шахтенке?

— А то ты не знаешь, — недружелюбно отозвался человек. — Не открыли бы хозяйских, если бы не было. Только нашему брату не попасть — горняков берут в шахту, бодайбинцев.

Жорж засуетился: бодайбинцев принимают! Ну, конечно, кто же иначе, как не бодайбинцы, поведут подземные работы по всем правилам? Не амурцы же, старатели. Он тянулся к дверям, толкался локтями. Его хватали за пиджак, крыли по-шахтерски.