— Третья часть знаменитой орды. Должна гордиться. Самые отборные товарищи.

Первые стаканы водки были выпиты с церемониями. Самый старший из гостей, худой седенький приискатель, поднял свой стакан и торжественно произнес:

— Кто не пьет до дна, тому не видать добра! Будем здоровы!

Высоко запрокинув голову, он влил себе в рот водку. Остальные точно так же истово запрокинули головы, словно подражая ему, выпили, стаканы поставили подальше от себя, точно не собираясь больше пить, и, морщась, покашливая, закусили сначала хлебом, затем несмело взяли вилки и потянулись к закускам, предпочитая колбасу.

Начался пир. Словно спешили куда-то, только и слышно было звяканье бутылок и чавканье ртов. Лидия выпила несколько рюмок и, заметив, что лица гостей вдруг странно изменились, а разговоры сделались непонятными, решила, что пить больше не надо. Заставив вздрогнуть, рванулся аккорд на трехрядке, из-за стола повскакивали, загалдели. Запомнилась коричневая рука на скатерти и под ладонью раздавленный кусок колбасы. С края стола свалилась бутылка. Удивительно — звона разбитого стекла она не слышала, только видела, что смахнул бутылку шахтер, снимая пиджак.

Гармония захлебнулась, задрожали половицы, заморгало пламя в лампах.

— Э-э-х, делай. Лидку давай на середину!

Ее подхватили от стола. Круг расступился. Она выкинула руки кверху и пошла. Гармония старалась обогнать мелькающие ноги плясунов, но удары каблуков перегоняли захлебывающиеся звуки и торопили дальше. Жорж наскочил на стул и вместе с ним ударился о стену. Не обращая ни малейшего внимания на грохот и крики, Мишка в валенке и сапоге сосредоточенно выделывал фокусы, пристально приглядываясь к своим ногам. Морщился от боли в отбитом пальце, но не желал уступить хозяйке квартиры.

— Родимая, поддержись!

Лидия вскрикивала, и ее голос, словно голос наездницы, скачущей в цирке на галопирующей лошади, подхлестывал общее возбуждение. Плясали все, никто не оставался безучастным свидетелем. Если глянуть поверх голов — получалось впечатление непрестанной толчеи. Гости разгулялись. Им нравилось топать подковами по крашеным полам так, чтобы раздавался звон и дребезжание, чтоб колыхались занавески. Это был бесшабашный пир, обычный среди приискателей, лишь перенесенный в приличную квартиру с зеркалом, диваном, затейливой горкой и этажерками.

Вдруг стало тихо. Все хлынули к столу и столпились плотной кучкой возле Жоржа и шахтера без пиджака. Они стояли разделенные столом, на скатерти валялись карты; когда успели начать игру — неизвестно. Жорж одной рукой придавил колоду, а в другой держал три карты и раздельно говорил в тишине:

— У тебя, друг, были, я знаю: десятка, туз и шестерка. Шестерку ты бросил под стол, а мои — вот гляди. — Он показал карты желающим. — Десятка, девятка и семерка. Твой перебор. Ты все время так играл.

— Врешь! — крикнул шахтер без пиджака.

— Давай просчитаем колоду, — возразил Жорж.

Шахтер пытался выхватить карты у Жоржа, но тот, защищаясь, начал их считать и швырять считанные на стол. Вокруг спорщиков все теснее сжималось кольцо, и, видимо, не все из невинного любопытства присутствовали при ссоре. Чья-то рука вырвала карты у Жоржа. Несколько человек откачнулись к стене от удара наотмашь. Жорж на секунду остался один, торжествующе выкрикнул, что он прав, если ему не дают сосчитать колоду, но вдруг схватился руками за голову. По полу рассыпались осколки черной пивной бутылки. И словно ветром выдуло гостей — они исчезли, оставив дверь открытой.

Лидия упала на колени возле раненого. Мишка Косолапый, единственный, кто не удрал, подал воду. Кое-как помыли черные густые, как мех, волосы и завязали туго полотенцем. Жорж бормотал ругательства. Покачиваясь, разыскивал куртку, напялил до половины плеча и, не застегнув пуговицы, занялся поисками куда-то запропастившейся шапки.

— Жорчик, не ходи, они тебя изобьют пьяного.

— Пусть попробуют.

— Ты на Алдан, я слышала?

— Собираемся.

Лидия достала шапку из-за комода и кинула ему к ногам.

— Можешь отправляться!

Жорж в повязке, как в чалме, с шапкой в руке, не оглянувшись, захлопнул за собой дверь. Шаги по сеням стихли. Наступила тишина. Лидии показалось, будто ей лишь представляется, что открылась дверь и вошел Николай.

Мигалов разделся, перешагнул порожек в гостиную, окинул взглядом стол, весь залитый и перепачканный, полы, загаженные окурками, и прошелся, потирая руки. Лидия ждала, что возмутится, шваркнет чем-либо об пол, начнет ругаться, но он присел на стул, подвинулся к столу, достал кусок хлеба с тарелки, принялся жевать. Руки, красные от холода, четко выступали на белой скатерти. Наверное, стоял под окнами и ждал конца пиршества. Заторопилась, предложила водки, но Николай покачал головой. Ему необходимо было сейчас же засесть за работу. Он очистил угол стола, вытер салфеткой и положил перед собой лист бумаги.

— Неужели ты собираешься писать? Сейчас будем ложиться. Я тебя укрою хорошенько, ты согреешься.

Он пошевелил карандашом. Напрягаясь, с усилием написал:

Рука замерла на листе бумаги: дыхание Лидии, слышное в пустой комнате, замораживало мысль. Начинало нарастать раздражение. Он поглядел на нее. Взгляды их встретились.

— Ты ждешь, чтобы я исчезла с глаз?

— Мне необходимо, Лида, к утру статью написать.

— Не статью тебе надо, а выдохся ты, дружок, вот что я тебе должна сказать! Если бы не выдохся — все статьи полетели бы к чертям! Покойной ночи. Можешь заколотить дверь гвоздями.

Николай испытывал настойчивую потребность откровенно поставить перед собой вопрос об отношениях с Лидией. И однажды, с особенной ясностью представив всю безнадежность, запутанность и ненужность существующих отношений, идя из редакции домой, всецело отдался своим мыслям. Необходимо придти к какому-то выводу и решению… Но странное дело, чем больше думал и чем ближе подходил к дому, обшитому серым тесом, контуры первоначальных намерений становились все туманнее. Вместо Лидии, о которой думал, с которой не сложилась жизнь, все яснее выступала перед ним Лидия, которую он знал раньше в первые дни близости, вернее, какой она казалась ему тогда. Он требовал от себя справедливости по отношению к ней: она слишком много работает, устает, отсюда ее странности. Что было бы с ним без ее помощи? Конечно, он не сумел бы выйти на дорогу. Чувство огромной благодарности за ее участие в его первых робких шагах, за ту веру, которую она вдохнула своими похвалами его работе, разгоралось светлее. Каждое слово, всегда сказанное с тактом и ласковостью, каждый жест, каждый поступок вспоминались как неоцененная им в достаточной мере готовность на жертву для него. Шел снег. Звездочки снежинок мелькали мимо лица, цеплялись за ресницы и размещались по ворсу, собирались на рукаве грубошерстного пальто. Дружные и ласковые, они растрогали Мигалова. В конце концов жизнь очень хороша, только надо суметь видеть ее, суметь ошелушить с нее грубую кору. И он задумался о том, как бы вытянуть Лидию из холодной пустой квартиры. Надо предложить ей корректорскую работу в газете. Стоит лишь подтолкнуть ее на первую ступеньку, а там сама побежит — не догонишь. Что-то бодрое и свежее, как снежинки на рукаве, рисовалось ему. Искреннее раскаяние приятно переливалось в груди. Решительно свернув в Торговую улицу, забежал в магазин, купил наливок и конфет.

Лидии не оказалось дома. Ожидая ее, не развязывал подарков — пусть сама повозится в кульках. Заложив руки в карманы, прогуливался по пустой комнате взад и вперед и все громче насвистывал. Лидия не приходила. Расстроенный ушел на редакционное совещание. Вернулся поздно. Ее не было и, судя по нетронутым сверткам на столе, — не приходила. Охватил страх. В пальто, снятом с одного плеча, с болтающимся низко рукавом зашагал по комнатам, заглядывал под кровать, за печь точно она могла подшутить и спрятаться. Шаги гулко раздавались в помещении. Задремал лишь под утро, склонив голову на стол, как пассажир на вокзале.