Камилла включает кран. Я поднимаю малыша и крепко держу его так, чтобы попка свисала над раковиной. Неудивительно, что он ныл! Как, бл*дь, кто-то может быть счастлив, гуляя в таких условиях?

— Подгузник, — приказываю я, вымыв и промокнув кожу полотенцем.

Благодаря Камилле, один из них волшебным образом появляется на пелёнке.

— Гм, — бормочет она. — Извини, я понятия не имею, где перёд, а где зад…

— То, что ты делаешь на работе, в миллион раз сложнее, — уверяю её. Я устраиваю попку ребёнка и раскрываю подгузник, аккуратно укладывая его между бёдер. — Вот. Видишь? Как нечего делать.

— Вау. Ты… способный.

— Я говорил тебе, что у моего лучшего друга двое детей. Безрассудный дурак. — Я затягиваю липучки на подгузнике и стою, созерцая свою законченную работу.

Несмотря на чистоту, малыш продолжает хныкать. Я меняю тактику. Беру его на руки и начинаю укачивать, расхаживая взад-вперёд, как в своё время меня учили Каролина и Ник.

— У моих друзей тоже есть дети, но я так и не научилась… чтобы…

— Чтобы…? — Я приглашаю её продолжить.

Но она не произносит ни слова.

Камилла стоит посреди моей ванной комнаты, и её глаза наполняются эмоциями, которые я не могу расшифровать.

Неподвижная. Она внимательно рассматривает новорождённого. Меня.

А потом снова новорождённого.

Ручная граната перестаёт плакать. Убаюканный в моих руках, Але издаёт серию заразительных трелей, и я чувствую, как мои губы самопроизвольно раздвигаются.

— Вау, — повторяет Камилла.

— Врождённый талант. Я знаю.

— Ты когда-нибудь думал, о собственных детях?

Её прямой вопрос, настолько классический, что граничит с раздражением, в другое время никогда бы не получил того ответа, который собираюсь дать.

— Несколько редких раз, да, — признаю, продолжая укачивать малыша, — А ты?

Краем глаза я замечаю, как сильно она прикусывает нижнюю губу. — Много, много раз.

— Так вот почему с задницей не пошло?

— Задница?

— Твой бывший. Которого твои родители до сих пор хранят дома в буфете за стеклом.

— А, ты видел. — Её взгляд устремляется в пол. — Нет. То есть, да. В последний раз мы не очень тщательно соблюдали меры предосторожности, и на мгновение показалось, что я… но тревога была ложная. Просто задержка. Оказалось, разочарование для меня, стало огромным облегчением для него. Он признался мне, что ему невыносима мысль стать отцом. Что это навсегда разрушит его жизнь. А потом также выяснилось, что он размышлял и не был убеждён продолжать ли жить вместе, потому что всё становилось очень серьёзно. Он не чувствовал себя готовым к… ну, в общем, ко всему.

— Мудак.

— Что ты сказал, прости?

— Всякое бывает.

— О Боже, прости, я… Я не знаю, что на меня нашло! — Камилла преображается, прикрыв рот руками, будто только что очнулась после сеанса гипноза с открытыми глазами. — Пожалуйста, не обращай внимания. Давай вернёмся к оскорблениям друг друга.

— Конечно, Камилла. С завтрашнего дня мы возвращаемся к оскорблениям, но сегодня мы против одного. И против него, — подчёркиваю я, поднимая человеческого детёныша между нами, — нам понадобится всё сотрудничество, какое только возможно.

Ками обдумывает на полпути между опасением и подозрением.

— Каков план?

— Накормим его в надежде, что он уснёт. Закажем ужин для нас. Работаем.

— Звучит здорово. Но сначала я должна спросить Беа, не против ли она, чтобы я осталась здесь, — сдерживает меня. Как бы спрашивая, всё ли со мной в порядке.

Я крепко держу ребёнка, прижимая его к груди.

— По-моему, это справедливо. Действуй.

***

Не знаю, что меня больше удивляет: то, что я пригласил к себе своего заклятого врага, зная, что она права — то есть, что это плохая идея и не стоит ей потакать — или то, что стервозная подружка Камиллы согласилась, пусть и с миллиардом рекомендаций, доверить любовь всей своей жизни на три часа девушке, которую она обожает и уважает, но которая ни черта не смыслит в детях, и человеку, который никогда не давал ей ни малейшего повода для доверия.

Или что нам и правда удавалось работать, производя как можно меньше шума, потому что малыш в какой-то момент посчитал мою кровать достойной заменой своей, дав нам часовую передышку.

Или что Камилла, на пороге моей квартиры, ошеломлённая, обороняющаяся, с накормленным и отдохнувшим малышом в коляске, и изменённым планом действий в чрезвычайных ситуациях от имени обоих уже отправленным клиенту, прежде чем уйти, неожиданно произнесла «спасибо, Эдоардо».

Но нет.

Конечно, больше всего меня поразило то, что я по собственной воле заказал ей чёртову веганскую пиццу.

Камилла

За огромным, во всю стену окном кабинета так темно, что кажется, наступила ночь.

Однако часы на экране компьютера показывают только одну минуту шестого.

Пятница перед Рождеством — это буйство иллюминации, натянутой над улицами Милана, гудки автомобилей и закутанные в тёплые куртки прохожие. Они спешат по тротуарам к Порта Гарибальди, с полными пакетами подарков, купленными в последнюю минуту. Сегодня последний рабочий день перед новогодними каникулами.

То есть, исключая из уравнения вечеринку Videoflix, которую отдел кадров организовал сегодня вечером в штаб-квартире, я закончила свой рабочий год ровно минуту назад.

Это имеет одно и только одно значение.

Перемирие.

С завтрашнего дня меня ждут десять замечательных дней, которые я проведу в пижаме в тишине квартиры за просмотром сериалов и читая накопившиеся романы. Буду принимать долгие расслабляющие ванны с ароматическими пенами, извлечёнными из глубины шкафчика. Единственных запланированных социальных перерывов — два. Обед у моих родителей и встреча Нового года с Гретой, Беатриче и их семьями.

Десять прекрасных дней, без непрекращающихся войн, без стратегий Эдоардо, которым необходимо противостоять, без доминирующего опрометчивого влечения.

Возможно, я даже смогу проспать подряд десять часов. Рай.

Выстраивая такой сценарий, я выключаю компьютер и совершаю ошибку — бросаю взгляд на человека, с которым делю кабинет.

Через стол, за разноцветной башенкой из папок, в светло-голубой рубашке и с рукой, зарытой в волосы, Эдоардо сосредоточен на рыночном отчёте. Он не отвлекается даже тогда, когда я встаю со стула, надеваю сумку на плечо и поправляю перекинутую через руку парку.

С тех пор как два дня назад я побывала с новорождённым в квартире Эдоардо, он стал более надменным и аристократичным, чем обычно.

Пока везла Але к его маме, я подумала, что часы, проведённые в квартире Эдоардо были призывом к «прекращению огня». И очевидно, при свете дня мы оба пожалели, что зашли так далеко.

Мне хотелось отругать себя за то, что почувствовала, как сжалось сердце на пороге его дома, но, когда увидела, как Эдоардо заботится об Але в своей порно-ванной (он был таким настоящим и человечным…), что мне стало невыносимо. На мгновение мой компас сошёл с ума. Полностью. На миг я совершенно забыла перед кем стою.

Я сосредотачиваюсь на очаровательном беспорядке в кабинете, и воспоминания постепенно исчезают. Остаётся только сегодняшний день, ехидные подколы, тошнотворное напряжение, царящее с тех пор, как здесь появился он.

В моём списке предрождественских выходных остались только два пункта, которые нужно вычеркнуть: «купить подарки для Джои и Але» и «раздать улыбки и поздравления на корпоративной вечеринке, показывая ДГБ, насколько я готова к сотрудничеству, как он и ожидает от меня». И тогда я смогу вздохнуть с облегчением, снять маску и на время забыть обо всём этом.

Выхожу из кабинета и бодрым шагом направляюсь к лифтам.

Офис Videoflix суматошно готовится к вечеринке. В дополнение к ёлке у входа и гирляндам в коридорах, отдел кадров решил превратить все места общего пользования в зимнюю страну чудес. Повсюду белые портьеры, замысловатые гирлянды и блестящие искусственные снежинки, в сопровождении репертуара из классических рождественских мелодий.