— Никаких обид.

Как всегда, холодная улыбка не охватывает всё его лицо, словно на нём дрейфует порванная маска. Улыбающийся лёд внизу и суровый голый лёд вверху.

— Босс, я пошла. Увидимся позже на собрании. — И Сьюзи исчезает в коридоре за дверью. Блокировка ручки в механизме замка грохочет как звук только что сработавшей смертельной ловушки.

В кабинете, где слишком мало квадратных метров, остались только мы с Эдоардо, изолированные от всего мира. Стоим, разделённые коробкой, которую он держит в руках.

Мы наслаждаемся глухой тишиной, звуками быстрых шагов, топающих по коридору, гулом машин, проезжающих десятью этажами ниже.

— Итак, её оставишь себе ты или я? — подшучиваю над ним, нарушая тяжёлую атмосферу. — Если хочешь знать моё профессиональное мнение, тебе следует оставить себе. Я считаю, что силиконовый Чужой улучшает твоё настроение, не говоря уже о способности общаться с другими людьми.

Поверх коробки Эдоардо оглядывает меня с головы до ног. Взгляд долгий, полный надменности и приглушённого осуждения, от которого покалывает каждый сантиметр моей кожи.

— Ты их слишком балуешь.

Его фраза нарушает временную передышку, как слетающий с век сон.

— Потому что отношусь к ним хорошо? — спрашиваю фыркнув.

— Ты ведёшь себя слишком по-матерински. И ты нарушаешь границы. Ты позволила себя обнять.

— Какой я ужасный человек. Люцифер придерживает для меня место по правую руку от себя, чтобы вместе править в аду.

Рывком он сбагривает злосчастный картон в мои руки.

— Это будет иметь неприятные последствия для тебя.

Последнее, что он произносит, прежде чем снова начинает игнорировать меня, имеет жуткое послевкусие жестокого обещания.

И я знаю, знаю, что не должна таращиться на него, пока он устраивается за своим столом, за барьером из цветных папок, с превосходством бога, который управляет даже кислородом в комнате. И я также знаю, что не должна задаваться вопросом, какие чёртовы проблемы сделали Эдоардо таким высокомерным, бесчувственным и холодным.

И всё же на несколько мгновений моё любопытство зависает в воздухе, как бездарный акробат, подвешенный над его словами, прежде чем предсказуемо рухнуть на землю.

Эдоардо

— Дай угадаю: ключевое слово было «трезвость».

— Или «простота».

— Почти без права на ошибку, я бы рискнул даже «смирением».

— Почему не «встреча со старыми знакомыми без обязательств»?

— Эдо, Ник! Вы здесь!

За украшенным пирсом, в конце длинного коридора, предназначенного для приёма гостей, появился женский силуэт. С такого расстояния я мог разглядеть только элегантное платье цвета синий электрик, облегающее талию и расклёшенное в пол, а также причёску светлых волос, которые отражали оттенки цветных прожекторов, пока она приближалась к нам.

Для сегодняшнего мероприятия компания по инсталляциям не поскупилась на детали, но меньшего я и не ожидал.

— Пойдём, — пробормотал Ник, оказавшись рядом со мной. — Через полчаса мы будем пьяны.

Я ухмыльнулся. Уверен, мой лучший друг будет. Я, к сожалению, не могу себе этого позволить.

Последний взгляд на спокойную гладь моря позади меня, на частное водное такси, которое удаляется в ласкающее Венецию тёмное небо, а затем на моё предплечье ложится рука и опускается, чтобы обхватить запястье. Хватка нежная, пальцы тонкие. И в одно мгновение я чувствую, что меня словно отбросило на месяц назад, в другое состояние, в другую жизнь.

— Как я рада тебя видеть! — Аристократичные руки соединяются на моей шее, и я рефлекторно обнимаю девушку за талию, притягивая к себе и вдыхая её запах. Никаких сюрпризов. Ни мяты, ни ванили. Это «Шанель».

Она пользуется только «Шанель».

— Виктория.

— Эдо, — повторяет она. Потом проводит указательным пальцем по моему виску и приподнимается на носочки, чтобы оставить поцелуй на моей щеке. — Твоя бабушка ждала тебя час назад.

— Как уже говорил моему матриархату по телефону — у меня в Милане есть работа, где я должен присутствовать, — отвечаю ей. Вивьен возвращает каблуки на пол и быстро обнимает Ника.

— У тебя есть работа, которую ты можешь бросить. Или купить, — уточняет она, окидывая меня весёлым взглядом, — и с какой стати ты пришёл на день рождения своей бабушки с ноутбуком?

Я бросаю ей многозначительную гримасу.

— Я мужчина, готовый ко всему.

— Не беспокойтесь. Не стесняйтесь флиртовать, словно меня здесь нет, — комментирует Ник, ступая на вход в историческое здание к портего. — Я упоминал, что через десять минут буду пьян? (Прим. пер: Portego — типичный архитектурный элемент венецианских дворцов, представляет собой высокий зал, переложенный балками).

Вики просовывает руку между моими бицепсами и грудью.

— Отсутствие жены опустошает его, — доверительно шепчу ей на ухо, сопровождая девушку внутрь.

— О, могу себе представить. — Виктория прикрывает рот свободной рукой, скрывая звонкий смех. Невозможно не заметить под мерцающим вокруг нас светом, насколько гармоничны её тонкие черты лица. — И отсутствие детей тоже, — продолжаю я, — маленьких вредителей, одержимых демонами.

Виктория снова смеётся. И тут же замолкает, потому что мы переступаем порог главного зала особняка, одного из тех, что остались бабушке после распада семьи. И который в его нынешнем состоянии мне трудно узнать. С потолка свисают хрустальные украшения вперемежку с лепестками, которые кажутся, зависли в воздухе. Дорожка из композиций с благоухающими розами окружает круглые столы, покрытые дамасскими скатертями, с украшениями в центре и сервированные посудой настолько высокого класса, что они заставили бы Ками покраснеть от возмущения.

В дальнем конце зала из двух фонтанов струится вода по обе стороны от сцены, на которой в окружении деревьев из муранского стекла играет оркестр.

Гости занимают отведённые им места, порхая где-то между первым и тысячным блюдом ужина.

Виктория ведёт меня к главному столу. Три свободных стула отличают его от других, где все места заняты. Меня не удивляет, что никто не пропустил или осмелился появиться с опозданием на одной из самых ожидаемых вечеринок того, что осталось от исторического джет-сета Венеции. (Прим. пер: от англ jet set — совокупность людей из богатых слоёв общества, проводящих жизнь в путешествиях на авиалайнерах по всему свету).

— Эдоардо, — раздаётся строгий голос бабушки, когда она замечает меня. — Подойди и поцелуй меня.

Я повинуюсь. Оставляю Викторию занять место за столом (уверен, что скоро увижу её снова, нам наверняка приготовили места рядом), и наклоняюсь, чтобы обнять бабушку. Я целую её в щеку, но не спешу отстраняться. И она тоже не торопится прервать наши объятья.

— Ты опоздал, — шепчет с нежностью, которая заставляет меня почувствовать себя дома после слишком долгого перерыва.

— А ты ведёшь себя, как обычно. Были так необходимы фонтаны, извергающие коктейли?

— Незаменимы. Не меньше, чем саундтрек к «Бриджертонам» в живом исполнении оркестра. Иначе, о чём мои собратья завтра будут говорить? Если только ты не решишь сегодня совершить что-нибудь безрассудное. Может быть, пригласишь леди Миллингтон на танец, а потом поднимешься наверх, возьмёшь из сейфа одно из моих колец и подаришь ей?

Всё ещё находясь в её объятиях, миролюбиво замечаю:

— Виктория и я просто…

— Друзья, — заканчивает за меня бабушка. — Ты говоришь мне так каждый раз. Интересно, когда ты подаришь мне радость и приведёшь в дом женщину, которая не просто твой «друг»? Тебе тридцать четыре.

— Почти тридцать пять, — поправляю я, просто для того, чтобы сделать перспективу более критической.

— Не смейся надо мной. Ты мой единственный внук.

Это невозможно забыть.

— Папа? Где он?

Бабушка указывает на стол за живой изгородью из жёлтых роз.

— Он ведёт переговоры с генеральным директором о фондах компании, которую сейчас представляет.