— Извини, мне пора идти, — шепчет сестра, — где Ками?

Я изучаю доступные варианты и, в конце концов, бегу на кухню, чтобы спрятаться там, пока меня не обнаружили.

Мама расточительна: она заказала еду для стада бизонов. Лотки покрывают каждую поверхность кухонного стола и шкафа. В задумчивости я беру булочку и запихиваю её в рот.

Неожиданно длинные пальцы скользят по ткани вдоль спины, и кусочек застревает в горле, заставляя меня адски кашлять.

— Камилла, — встревожился Эдоардо, — с тобой всё в порядке?

— Я. Да. Нет. Баклажан, — бормочу я, показывая на своё горло.

Надеюсь, это не последние мои слова перед тем, как вырублюсь из-за недостатка кислорода.

Эдоардо поворачивается ко мне спиной и направляется к буфету, оставляя меня умирать в одиночестве между столом и окном, выходящим на улицу.

— Пей, — говорит он через секунду, поднося мне под нос стакан с водой.

Я презрительно хватаю его, но подчиняюсь. Прохладная вода струйками стекает по пищеводу, принося мгновенное облегчение.

— «Спасибо, Эдоардо» сейчас было бы очень кстати, — продолжает улыбаться он.

И чем больше он это делает, тем чаще в моей голове мелькают слова «очень хороший» и «актёр», плывущие по пьесе, которую он ставит в угоду всем.

— Надеюсь, ты получаешь удовольствие, — усмехаюсь я. — Интересно, от какой дикой пятничной ночи ты отказался, чтобы познакомиться с моей семьёй.

— От какой дикой пятничной ночи отказалась ты?

Я поднимаю брови.

— Обычные вещи. Ужин в одиночестве с готовым салатом, куча сериалов, пожелание перед сном спокойной ночи твоей фотографии, распечатанной и повешенной на стену…

Его улыбка становится шире, хотя я отдаю ему должное за то, что он изо всех сил пытается её подавить.

— У тебя в комнате висит моя фотография?

— Конечно! Как ещё я могу законно бросать в тебя дротики?

Я говорю это совершенно серьёзно, а он разражается смехом. Смеётся!

Эдоардо делает это губами, глазами и животом. Он смеётся, и милость божья, это фейерверк. Потому что он может притворяться насчёт остального, но этот смех искренний.

— Прекрати.

Эхо смеха всё ещё звучит на его губах, он прислоняется пятой точкой к столу. Скрещивает руки на груди и смотрит на мою семью и друзей моей сестры за окном.

— На моём выпускном я был пьян.

— Я тоже. Пьяная и счастливая. Нет: пьяная, без достоинства и счастливая. Грета всучила мне толстовку с надписью «напитки за мой счёт», а затем заставила меня произносить тосты за каждого встречного.

— Какие нежные дилетанты. Я выпускался в Венеции во время Карнавала.

— И что?

— Я продекламировал историю своей жизни, написанную моим лучшим другом, будучи покрытым конфетти и карнавальной пеной.

— Боже мой! Ты? Такой организованный и аккуратный, как ты?

— Ещё к моей руке основательно приклеили скотчем самое плохое столовое вино из супермаркета. К концу первого абзаца я улетел. В конце вечера я скатился в фонтан Кампо Санта-Маргерита, чтобы отмыться и прийти в себя. В феврале!

— Я просто не могу представить тебя. И моя сестра тоже. Джоя выступает против алкоголя. Она запрещала его на всех своих вечеринках. Это объясняет, почему у неё не так много друзей.

— Слава богу, в этом ты на неё не похожа, — отвечает он, задумавшись. И тут он замирает в удивлении.

Эдоардо поворачивается, и в тот момент, когда наши взгляды встречаются на скромной кухне моих родителей, я чувствую в воздухе электрический заряд, обещающий молнию и бурю.

«Он так хорошо умеет вводить в заблуждение, что, если бы я не собрала позорное количество доказательств, влюбилась бы не сходя с места».

— Ты собираешься остаться надолго? — спрашиваю я, и сама не знаю, откуда у меня этот голос.

— Пока твои родители не выгонят меня из дома.

— Должно быть, это довольно большой скачок вниз от твоих мега роскошных дворцов в лагуне до обычного дома в пригороде Милана.

— Я с лёгкостью адаптируюсь, — отрицает он одними губами

— Ты серьёзно хочешь остаться? — уточняю я.

— Разве я выгляжу менее чем серьёзно?

Сейчас? Мне кажешься… невозможным.

— Ты более неразборчив, чем подпись моего терапевта, — поддразниваю его.

Эдоардо прикусывает нижнюю губу. Снова смеётся.

«Твою ж мать!» Когда он так делает, на остальном мире теряется фокус.

Такое не должно происходить.

— Камилла, Эдоардо. — На кухне появляется отец и ставит пустой поднос на стойку. — Всё хорошо?

Эдоардо выныривает первым из странного защищённого пузыря, в который мы погрузились. Но спасибо большое, это несложно, когда не чувствуешь ничего настоящего.

— Абсолютно, синьоре. Ваш дом прекрасен. Не говоря уже о вашей семье.

— Это очень мило с твоей стороны, — говорит папа. — Моя жена, хотя я не знаю, как долго она будет оставаться таковой, сказала мне, что вы коллеги.

— Папа! — упрекаю я.

— Что я сказал?

На кухню приходит и мама. Она избавляется от ещё одного подноса. Отец, в режиме полного согласия, хватает её за бёдра и притягивает к себе.

Когда я вижу их такими едиными, в груди сжимается от эмоций.

Даже если они ссорятся девяносто девять процентов своего времени, родители построили настолько прочные отношения, что тот крошечный процент, который остался, способен поглотить все удары, борьбу и кризисы и сохранить их друг для друга.

— Как дела на работе, ребята? — спрашивает мама, окружённая объятиями отца.

— Тебе комфортно в Videoflix, Эдоардо? — вмешивается папа.

Мы оба напрягаемся. Тернистая тема.

Умираю от любопытства и желания узнать, как он справится с этим.

Эдоардо откашливается.

— Это замечательное место, сейчас я не могу желать ничего другого. Все очень милы и благожелательны. Особенно…

Он выдерживает тактическую паузу и корчит мне гримасу сообщника, понимая, что находится в центре внимания.

— Ваша дочь — самая талантливая, подготовленная, искренняя и уважительная коллега из всех, что у меня были. Она умеет расположить к себе окружающих и никогда не позволяет трудностям выбить её из колеи. Она — необыкновенная женщина, блестящая и редкая, как драгоценный камень. Когда кто-то произносит слова «прекрасный человек», моя первая мысль обращается к ней.

Эдоардо одаривает меня уничтожающей улыбкой и восхищается ядерной катастрофой своих заявлений.

Мама даже не пытается сдерживать свои эмоции, а отец… растерян. Проклятие, я проиграла. За тридцать секунд он очаровал двух самых важных людей в моей жизни.

Отличная работа, Эдоардо.

«Ты не мог ударить и потопить сильнее».

Эдоардо

Вечером возвращаюсь в свою квартиру в районе CityLife. Сквозь окно проникает вечерняя темнота, делая обстановку ужасно безликой. Я пересекаю гостиную открытого типа с болтающимся на запястье бумажным пакетом. В нём лежит один из подносов с веганскими закусками, оставшимися после выпускного фуршета мини-Камиллы.

Синьор и синьора Феррари настояли, чтобы я забрал еду домой — «не пропадать же добру».

Ставлю поднос в холодильник и в полумраке оглядываю суперсовременную кухню.

В этих стенах нет почти ничего от меня.

Это просто временное место, которое снимаю уже месяц и которое не связываю ни с какими воспоминаниями. Квартира может принадлежать кому угодно.

В кармане вибрирует телефон. Стоит такая тишина, что я слышу звук раньше, чем осознаю толчок в бедро.

Первая мысль — Камилла. Нет, это невозможно.

И правда, на экране вижу имя Виктории.

«Лондон без тебя очень грустный! Когда ты вернёшься? Что я могу сделать, чтобы убедить тебя? Достаточно будет даже пары дней!»

Я ничего не пишу.

Не могу дать ей тот ответ, который она хочет услышать, и при этом оставаться честным.

Много лет назад я пообещал ей, что всегда буду с ней. Я намерен сдержать своё слово.