Я продвигаюсь к тому, что только что стало моей базой, и подавляю весёлую гримасу.

Моё место превратилось в детскую вечеринку.

Рядом с подносом с лакомствами, которые Камилла купила в кафетерии, выделяются отвратительного вида напиток и веганский капучино. На стене, над эргономичным креслом, приколотые сбоку на нитке висят воздушные шарики, из которых складываются слова «С возвращением Беа».

— Как мило, ты приготовила мне приветственную вечеринку. Жаль, что с именем ошибка.

Обычно мой завтрак ограничивается ристретто, но возможность обозначить позиции и провести чёткую линию разграничения подаётся мне на подносе. Я беру шоколадное пирожное и театрально откусываю от него, прежде чем вернуться к изучению Камиллы.

Моя коллега на грани нервного срыва.

Она сжимает руки на уровне бёдер, лицо искажено от эмоций и ничего не делает, чтобы усмирить своё неровное дыхание.

Занятия йогой — пусть и тантрической — не принесли ей особой пользы.

— Т-ты…

Я приподнимаю одну бровь.

— Я?

— Ты знал, что я работаю здесь!

— Да. — Я откусываю ещё кусочек и доедаю шоколадную косичку, затем беру со стола салфетку и тщательно, один за другим вытираю кончики пальцев. — Шнурок и бейдж с логотипом компании. Что касается твоей роли, напротив, ты проболталась сама.

Камилла прижимает руку к груди, сжимая пальцы вокруг магнитной карты, которая качается у неё на шее и не сводит с меня глаз. То, как коллега смотрит на меня (словно я воплощение дьявола, который спустился на землю, чтобы разрушить её жизнь), приводит к умилению.

Я бросаю салфетку в корзину.

— Ну же, Камилла, не смотри на меня так зло, иначе я подумаю, что больше не нравлюсь тебе.

— А мне и не нравился ты и твой образ жизни миланской элиты! — контратакует она. — Я проявила любезность, потому что ты казался отчаявшимся!

Конечно. Я буду настолько любезен, что дам ей десять секунд на размышление о том бреде, который она только что произнесла. И тем временем осматриваюсь. На полу стоит не очень здоровый фикус. А на месте, где два стола соприкасаются, я замечаю стопку цветных бумажек для записи, на которой возвышается сувенир — обломанная Эйфелева башня.

Но что действительно привлекает моё внимание, так это фотографии, висящие на стене под гирляндой. Их три, и на них изображены вместе одни и те же две женщины.

Я никогда не видел крашеную блондинку, но другая — моя новая коллега. На первой фотографии они обе в строгих костюмах перед экраном проектора на выставке. Вторая — одна из тех классических групповых фотографий, которые загружаются на сайт компании: они в конференц-зале Videoflix, в центре кадра, и их окружают около десяти человек с пластиковыми улыбками.

Последняя фотография, однако, имеет совершенно иной характер. Никакого официоза. Они сидят вдвоём за столом в полумраке паба, под рядами лампочек, свисающих с потолочных досок. Это старая фотография; моя коллега одета в простую футболку с символикой рок-группы, её глаза сияют, а другая обнимает Камиллу сзади, упираясь подбородком во впадину плеча, и поднимает пиво в сторону объектива.

— Я не миланец.

— Прошу прощения?

— Ты сказала «образ жизни миланской элиты», — цитирую по памяти. — Я не миланец.

— А я из провинции, не тупая. Держу пари, ты живёшь в Ситилайф, и твой половичок граничит с половичком знаменитости из Instagram.

— Это не делает меня миланцем, — повторяю я, стоя спиной к галерее воспоминаний двух подружек, — я венецианец.

Эта информация дестабилизирует её. Неудивительно. Я потерял свой акцент за годы (слишком долгие), жизни за границей. Я говорю на английском лучше, чем на родном диалекте.

— А венецианская элита есть?

— Боже, нет! — Возглас получается презрительный и, полностью подражая отцу, я кривлю губы. — Есть наследники венецианской аристократии, а затем весь остальной мир.

— Аристократия?!

Я пожимаю плечами, продолжая осматривать кабинет. Если мой стол спасло то, что в последнее время он не используется, то стол Камиллы — это смерть порядка. Папки, бумаги, разрозненные заметки, карандаши и ручки свалены в сторону, чтобы освободить место для её ноутбука.

— Прямой потомок от одного из домов, основавших Венецию, именные дворцы, фамильные гербы… всё в таком духе.

— Всё в таком духе, — произносит она по слогам. — Надеюсь, ты не ожидаешь, что кто-то будет кланяться, когда проходишь мимо!

— Меня устроит уважительное отношение.

Её удивлённый взгляд расширяется в неверии.

— Тогда ты должен был великодушно сказать мне, что собеседование проводится в моей компании! В кафетерии, когда я… ты должен был мне сказать. — Она прикусывает губу, чтобы сдержать то, что я думаю, является ругательством. — Как долго велись переговоры о твоём назначении?

— Разве это имеет значение?

— Как долго? — настаивает она.

Я опираюсь руками на спинку своего нового кресла.

— Три месяца? Может быть, чуть больше.

— Боже, не могу в это поверить…

— Придётся поверить. Мы будем работать рука об руку по сорок часов в неделю. Плюс поездки.

— Разрешите? — Тихий стук, и дверь распахивается. На пороге появляется девушка. Короткие обесцвеченные волосы и личико как у эльфа, в которое недавно вкололи филлеры для губ.

— Ками, привет. Простите, что прерываю, отделу кадров необходима подпись от господина Зорци.

Ками? Теперь я понимаю, почему Гецци Брамбилла так неистово меня обхаживал, идя на вертикальное повышение в экономическом предложении, чтобы заполучить моё согласие. Если эта женщина — его управленческая база, я понимаю его отчаяние!

— Спасибо, я сейчас приду…

— Адель, — заканчивает она. — Добро пожаловать к нам, господин Зорци.

— Зовите меня Эдоардо.

— Конечно… Эдоардо!

Девушка хихикает, польщённая, и уходит.

Как только за ней закрывается дверь, я перестаю натягивать уголки губ вверх.

В кажущейся тишине офиса остались только я и возмущение, реинкарнированное в заурядно одетом теле моей коллеги. Я убираю руки со спинки стула и провожу пальцами по мерцающему контуру воздушных шаров, сосредотачиваясь на имени её лучшей подруги.

— Это тот момент, когда ты говоришь мне, что мы с тобой начали не с той ноги?

— Я бы выбрала шире и сказала не с тем телом! — пыхтит она.

— Я так понимаю, что ты недовольна происходящими переменами.

— Сам как думаешь? Возможно, потому что ты забрал мою команду, мои добрые намерения и должность моей лучшей подруги? — саркастически спрашивает она.

На столе у ​​стены лежат подставка для ручек в форме винтажной кассеты и красивый пустой настольный накалыватель для чеков и бумаг.

Я взвешиваю его в руке, созерцая заострённый конец.

— Расслабься, Ками. — Наблюдаю, как кончик накалывателя неумолимо приближается к букве «А» слова «Беа», пока не протыкает её. Воздушный шар лопается с громким хлопком и падает на пол. Какая поэтическая метафора. Ставлю накалыватель на стол и снисходительно киваю. — Я заберу и твою.

Меня окружает ошеломлённое молчание, под которое я прохожу мимо и выхожу в коридор — это первая победа в войне, исход которой уже предрешён.

Камилла

Если существует расплывчатая грань между «это будет лучший день за последние шесть месяцев» и «шучу, добро пожаловать в ад», то, боюсь, я только что перешагнула через неё.

Постукивая затылком о стену, что отделяет наш кабинет от офиса моей команды, выдыхаю и мысленно отправляюсь на поиски всех прискорбных поступков, которые, возможно, совершила в своих прошлых жизнях и за что заслужила такую фигню в качестве награды.

Для большинства людей рабочее место так же привлекательно, как кровавая сцена убийства за ограждением полицейской ленты. Для меня, однако, оно никогда не выглядело таким.

Я всегда считала эти стены убежищем.

Другой мир, где меня никогда не воспринимали слишком молодой или слишком женщиной, просто профессионал, который справляется с ежедневной рутиной с хорошей дозой силы воли, не позволяя себе опускать руки.