В общем, Эйс любил пляжи. Было в них что-то настолько обычное, детское, лёгкое, чего не хватало ему с учётом реалий, в которых он теперь жил. Тело пятнадцатилетнего уже не казалось чужим, как и сознание, претерпевшее изменения, но Эйсу было достаточно одной детали, чтобы вспомнить — когда-то он был другим.
Этой деталью было новое место, где расположился особняк Гилберта.
Диона шутила, что теперь Гилберт был из числа звёзд, обожавших пляжи Малибу. Это было единственным, что Эйс точно знал — с трёх сторон особняк был окружён сотней барьеров, скрывавших его от посторонних глаз и ненужного внимания, садами, за которыми кто-то точно ухаживал и которым было рано цвести, и высоким каменным забором. С четвёртой же стороны было так же много барьеров и одна-единственная естественная преграда — океан.
Эйс очень любил это место, хоть и не мог объяснить, почему. Для купания или отдыха на пляже было ещё слишком холодно, и хотя на километры вокруг никого не было видно, Эйсу всегда казалось, что посторонних людей, особенно землян, слишком много. К тому же, зимой дул жуткий ветер, и Эйс был уверен, что простынет.
Совсем скоро с исчезновения Пайпер пройдёт два месяца.
Эйс чувствовал себя ужасно.
Ей бы понравилось место, выбранное Гилбертом. Частная территория, огромный пляж, отсутствие посторонних. Можно хоть за весь день ни с кем не столкнуться. Пайпер, наверное, даже пообещала бы Эйсу, что, когда станет теплее, они обязательно посвятят целый день отдыху на пляже и будут игнорировать любого, кто попытается заговорить с ними. Может, она даже сумела бы вырваться за пределы особняка и взяла бы его с собой, чтобы они вместе посмотрели огромный город.
Эйс очень хотел, чтобы его сестра вернулась. Привязанность, которую он испытывал, и любовь, на которой была основана эта привязанность, не исчезли после эриама, только окрепли. Словно это было шуткой какого-то бога, которому нравилось наблюдать за страданиями простых смертных.
Подобрать иное слово, кроме как «страдания», Эйс не мог.
Каждый день теперь напоминал пытку. Энцелад и Диона обучали его обращению с оружием, основам боя и самообороны. Эйс был не слишком способным учеником, но старался изо всех сил, причём настолько, что иногда слишком увлекался и за весь день даже не вспоминал о том, что его сестра пропала без вести. И ночью, когда после вечерней тренировки или ужина доползал до своего кровати, когда почти проваливался в сон, он вспоминал, что его сестра неизвестно где и наверняка проклинает весь сигридский мир. Эйс едва не задыхался от боли, нападавшей на него, и не знал, что ему делать. Порой он даже не мог спать и есть из-за этого жуткого чувства, пожирающего его изнутри. Умом Эйс понимал, что ничем не мог помочь Пайпер, — он ведь тогда вообще был в другом месте! — и всё равно медленно распадался на кусочки, не представляя, увидит ли сестру ещё хоть раз.
Поэтому он старался изо всех сил. Жаловался на строгость Энцелада и его непреклонность всем и самому Энцеладу в том числе, — не чтобы рыцарь воспринимал эти жалобы всерьёз, — но от тренировок не отказывался. Эйс хотел быть достаточно сильным, чтобы в следующий раз защитить свою сестру.
Учитывая, что он больше не был наследником Силы, ему нужно было тренироваться в сотни раз усерднее.
Никто так и не смог объяснить ему, почему Сила оставила его. Эйс терпеливо дожидался ответов, но ни один маг, изучавший его, не ответил. Даже Николас, хотя сальватор был максимально открыт в других вопросах. Он с радостью рассказывал о магии сакри, о Рейне и о том, какими были предыдущие сальваторы (этим знанием поделилась, опять же, Рейна). И Николас сказал, что Предатель вовсе не Предатель.
Рейна, сакрификиум Движения, которым владел Николас, была уверена в этом. Сам сальватор ничуть не сомневался в своей сакри, но Эйс был слишком напуган, чтобы принимать их слова за чистую правду. Он прекрасно помнил, что Пайпер рассказала ему о своём первом визите к господину Илиру, помнил о некой магии, показавшей ей прошлых сальваторов (Эйс, честно говоря, в магии совсем ничего не понимал, и потому даже самые простые объяснения для него были сложны), и о Предателе, который не выглядел как-то особенно. Эйс помнил, что Пайпер хотела самостоятельно докопаться до правды о нём, и поддерживал её, но то, о чём говорил Николас...
Это было слишком.
Эйс устал. Он был напуган, растерян и испытывал только ненависть к себе, слабому и беспомощному, никак не поспособствовавшему поискам Пайпер или помощи ей. Даже Сила, наследником которой он был, оставила его. Крохотная часть, благодаря которой, Эйс был готов поклясться, он ещё ощущал связь с сестрой, просто исчезла. Оставила его ни с чем, растоптала всякую надежду на то, что они с Пайпер снова увидятся. Сила не откликалась ни во время тренировок с Эрнандесами, ни ночью, когда Эйс, сумевший убедить дядю Джона, что нормально спит, вновь накрывал голову одеялом и беззвучно плакал.
Он знал, что дяде Джону не легче, что он старается быть сильным и бодрым ради Эйса и Кита, которые были ему дороже всего, но с вынужденным побегом искателя вместе с Николасом и демоницей дядя Джон притворялся всё реже. Эйс его не винил: он хоть и не мог в полной мере представить груз ответственности, лежащий на плечах дяди, обладал достаточным воображением, чтобы хотя бы попытаться.
Поэтому Эйс старался изо всех сил. Жаловался на Энцелада, но исключительно для того, чтобы не дать обиде и гневу прорваться наружу. Притворялся, что его ничуть не заботит побег Николаса, которого он успел принять за друга, вместе с демоницей и Китом. Делал вид, что совсем не перерывает библиотеку особняка, — или ту, что была в зале Истины, но лишь в том случае, если дядя Джон соглашался взять его с собой, — в поисках ответов о том, кто такой Третий сальватор на самом деле и что он сделал.
Однако, как бы сильно Эйс ни старался, это было слишком.
Сегодня тренировочный бой был на улице, на пляже, где Диона очертила пределы, за которые нельзя заступать, под порывами безжалостного ветра со стороны воды и под жёстким взглядом Энцелада. Он, конечно, говорил, что сдерживается, чтобы не сломать Эйсу что-нибудь, но сам Эйс думал, что рыцарь просто издевается над ним. Даже с тренировочным мечом Энцелад напоминал концентрацию смерти, многолетних тренировок и ярости — и неизвестно, к кому ещё. То ли к Эйсу, не особо способному ученику, то ли к Гилберту, приказавшему заняться его обучением. Если Диона или Артур, изредка присоединяющийся к тренировкам, делали ему поблажки, — в допустимых рамках, иначе Энцелад бы загонял их до смерти, — то он сражался с ним совершенно серьёзно, будто Эйс был полноценным рыцарем с многолетним опытом и научился держать меч раньше, чем ходить.
На его теле появилось множество синяков, и когда одни только-только начинали сходить, меч Энцелада добавлял новые. Каждый вечер Марселин осматривала Эйса, слишком уставшего и раздавленного, чтобы смущаться этим, готовила ему отвары для быстрого заживления увечий. Они не были такими серьёзными, чтобы так беспокоиться из-за них, но когда дядя Джон после первой тренировки спросил, как он себя чувствует, Эйс разрыдался.
Ему было страшно и больно, а ещё противно из-за себя, потому что ему пятнадцать, а он ревел, как малолетний ребёнок, и таким тоном просил дядю Джона найти Пайпер, будто не понимал, что и ему паршиво.
Эйс даже не помнил, сколько тогда проплакал, размазывая слёзы по свитеру дяди Джона, такому мягкому и даже домашнему, но потом, когда сумел убедить его, что в полном порядке и просто очень устал, пообещал себе, что до возвращения Пайпер не прольёт ни слезинки.
Она сейчас наверняка где-то, где никто не может ей помочь, и думает, почему её ещё не нашли. Ей наверняка страшно, а Эйс тратит драгоценные силы на какие-то слёзы.
С того дня он действительно не пролил ни слезинки — по крайней мере, не из-за эмоциональной нестабильности и пустоты, разъедающей его тело и душу. Сильные удары тренировочного меча, резкие выпады и жёсткие падения вызывали слёзы, но Эйс знал, что в данном случае реакция организма нормальная. Он молча вытирал слёзы, поднимался и продолжал, зная, что жалобы могут выбить Энцелада из колеи и, соответственно, увеличить шанс Эйса на победу. У рыцарей это считалось грязным приёмом, но, во-первых, нынешние рыцари были совсем другими, во-вторых, Эйс-то рыцарем не был.
