— Уйдите, — неожиданно резко произнесла Сонал, выдернув свои ладони из ладоней Гилберта, и подскочила на ноги. — Убирайтесь!

Гилберт медленно поднялся. Диона сделала шаг вперёд, но он поднял руку, останавливая её, и повторил:

— Ваше Высочество, я бы никогда не стал лгать вам.

— Прочь отсюда! — завизжала Сонал, замахав на него руками. — Убирайтесь! Вон! Оставьте меня в покое!

— Разумеется, Ваше Высочество, — спокойно согласился Гилберт, слегка склонив голову. — Позавтракайте, отдохните, подумайте над тем, что я сказал. Я пришлю служанку, которая поможет вам…

— Ничего мне от вас не надо! — ещё громче закричала Сонал. — Убирайтесь, пока я не убила вас!

Быстрее, чем Гилберт успел среагировать, Энцелад оказался рядом и завёл его себе за спину. Принцесса мгновенно растеряла весь свой пыл и испуганно смотрела на него снизу вверх — в сравнении с ней рыцарь казался настоящим великаном.

— Энцелад, будь добр, не пугай её, — произнёс Гилберт. — Её Высочество не в себе, разве не видишь? Мы должны дать ей отдохнуть.

Энцелад ничего не ответил. Плечи Сонал начали подрагивать, но взгляда она не отводила, будто верила, что сумеет выдержать чужое внимание. У неё ещё был шанс, когда она показывала характер и отказывалась сразу принимать правила, установленные Гилбертом, но проигнорировать угрозу убийства Энцелад не смог бы ни при каких обстоятельствах. Всего один лишний жест, наклон головы, изменение во взгляде — и он убьёт её, лишь бы защитить своего короля.

— Энцелад, — жёстче повторил Гилберт. — Мы должны дать Её Высочеству отдохнуть.

Не сводя с принцессы пристального взгляда, Энцелад сделал шаг назад.

— Пожалуйста, позавтракайте, — улыбаясь, сказал Гилберт. — Я был бы очень рад, если бы у вас было достаточно сил для следующего разговора, во время которого я предельно ясно объясню вам, где вы и в каком положении находитесь.

И, даже не обратив внимания на поникшие плечи Сонал, он развернулся и вышел из комнаты. Диона прошла следом, Энцелад же всё ещё смотрел на принцессу, которую бросало из крайности в крайность. Секунду назад она напоминала зашуганного зверька, но затем бросилась вперёд, как раз в тот момент, когда Энцелад закрыл дверь, замолотила по дереву и закричала:

— Вы не можете запереть меня здесь! Он сказал, что поможет, слышите?!

— Идём, — сквозь зубы произнёс Гилберт, — всё равно она не сможет разрушить барьеры.

Энцелад всё ещё ждал взрыва, но тот произошёл с сильной задержкой — на мраморной лестнице, ведущей вверх. Гилберт остановился на середине пути, поставил ладони на перила и резко сжал их, яростно вскрикнув. Камень громко треснул, маленькие резные столбики рассыпались в пыль. Удар вышел таким сильным, что многочисленные трещины поползли дальше, распространились почти по всей длине перил и по ступенькам, на которых они стояли. Диона с опаской отскочила в сторону, когда из-под её ноги вниз улетел крупный кусок мрамора.

Сегодня им крупно повезло — очень часто Гилберт ломал всю стену, пол или какую-нибудь огромную колонну, если, например, был в зале Истины. И он никогда не пытался сдерживаться, в одно или два простых касания вкладывал всю силу, которая не справлялась с гневом, кипевшим внутри.

Гилберт вдруг выпрямился, пыльными руками убрал упавшие на лицо волосы и посмотрел на них.

— Свободны.

Он даже не стал передавать поручение слугам, чтобы прибрались здесь. Ногой отпихнул несколько отколовшихся кусков мрамора, переступил через крупную трещину и продолжил подниматься, сжимая кулаки.

— Мой король, — тихо произнесла Диона, сделав шаг вперёд. — Для чего мы были нужны на самом деле?

Диона была умной, но порой она просто не понимала того же, что понимал Энцелад. Он мог бы остановить её, даже приказать, чтобы молчала, и Дионе пришлось бы подчиниться, — сейчас он был в первую очередь её командиром, а не братом, — но не стал делать этого. Он знал Гилберта достаточно хорошо, чтобы понимать, насколько честный ответ он в состоянии дать после этой короткой вспышки гнева.

— Чтобы остановить меня, — ответил Гилберт лишь после того, как оказался на самой верхней ступеньке. — Я знал, что она скажет о нём, и боялся, что захочу придушить её. Хотел, чтобы в этом случае вы меня остановили.

Диона уже открыла рот, чтобы задать новый вопрос, но Гилберт ушёл.

***

— Тебе не следует этого делать, — произнёс Гилберт, смотря на своё отражение в зеркале. — Тебе не следует этого делать.

Последние пятнадцать минут он потратил на то, чтобы уговорить себя контролировать эмоции. Какая, собственно говоря, разница, о ком заговорила Сонал? Она была в плену у демонов, её рассудок наверняка омрачён хаосом, а в воспоминаниях путаница, с которой уж точно не разобраться за столь короткое время, прошедшее с её пробуждения. Марселин поила её отварами, притупляющими ощущения, и Сонал наверняка не понимала, где находилась, с кем говорила и что вообще происходило. Это было очень простым и логичным объяснением

— Тебе не следует этого делать, — почти шёпотом повторил Гилберт, всё ещё смотря на своё отражение. В чёрных волосах пыль, на одежде — мелкая мраморная крошка и всё та же пыль, в уголках глаз — подступающие слёзы, которые он изо всех сил сдерживал. — Тебе не следует этого делать…

Он сейчас не в том положении, чтобы поддаваться эмоциями и позволять гневу и ненависти контролировать его. Он должен позаботиться о Сонал, заняться поисками Николаса, Кита и демоницы, оказать помощь принцу Джулиану, встретится с королевой Ариадной и её советником Беро, найти время для встречи с Сионием… У Гилберта было слишком много дел, чтобы отвлекаться на пожирающие изнутри гнев и ненависть.

Однако Сонал приняла его за Фортинбраса.

Они действительно были похожи, особенно теперь, когда Гилберт был старше: прямой нос, острые скулы, взгляд голубых глаз, лишь овал лица да лёгкие кудри отличали его. Ни с Алебастром, ни с Гвендолин или Розалией Гилберт не был схож настолько. Между ними девять лет разницы, но боги будто решили поиздеваться над ним и смешали кровь так, что они оказались чрезвычайно похожи.

— Тебе не следует этого делать, — повторил Гилберт, но его рука уже коснулась одной грани большого напольного зеркала, стоящего возле кровати, и с силой отшвырнула его в сторону.

Зеркало разбилось на миллионы осколков, полетевших во все стороны, серебристый металл жалобно заскрипел и сжался от силы удара.

— Ракс, — пробормотал Гилберт, посмотрев на свою руку. — Тебе не следовало этого делать… Ракс!

У Гилберта было слишком много дел, чтобы отвлекаться на пожирающие изнутри гнев и ненависть, но Сонал перепутала его с Фортинбрасом — с братом, которого он любил, которому безоговорочно верил и который предал его, весь их род и целый мир.

— Ракс, ракс, ракс!

Гилберт кричал, и его голос срывался в рычание, пока руки тянулись ко всему, что находилось достаточно близко: полки, мелкие шкафчики, стол, предметы на нём, книги, письма, грязные пустые чашки и тарелки, мелкие коробки с ничего не значащими дарами от фей. Гилберт хватал первое, что попадалось ему под руку, и швырял это со всей силы, не заботясь о том, что разбивает, рвёт или кромсает. Он не обращал внимания на то, как острые осколки чашек и тарелок рвали портьеры, одежду, лежащую на кровати и торчащую из приоткрытого шкафа; как бархатные ленты, которыми были обвязаны коробки, с жалобным треском рвались; как мебель скрипела, когда он одним движением отпинывал её куда подальше и тем самым сбивал с пути всё остальное. Стеклянные двери балкона треснули, когда Гилберт со всей дури пнул в них кожаное кресло. Коллекция каких-то книг, — из-за слёз он даже не видел, каких, — которая всегда стояла на полке в его спальне, потому что слишком нравилась ему, была разорвана за считанные секунды. Стул с грохотом влетел в закрытую дверь, ведущую в ванную комнату, и разбился в щепки.

Всё вокруг разбивалось, крошилось и рвалось, но Гилберту было плевать. Он хотел, чтобы хоть что-нибудь отвлекло его от ужасающих мыслей о Предателе, однако слова Сонал продолжали греметь в голове до тех пор, пока руки Гилберта не стали мокрыми из-за крови. Он расцарапал ладони о осколки зеркала, которые собрал и снова швырнул в сторону, и посадил множество заноз, он рвал на себе волосы, кричал так громко, что в ушах стоял звон, и до того яростно скрипел зубами, что они уже давно должны были искрошиться.