— У меня не получается, — судорожно пробормотала она, стараясь не смять края картонной коробки с пудингом. Плакать перед Данталионом — не то, чего она хотела, но у Марселин внутри всё сжималось от страха и боли настолько, что она уже не могла себя контролировать. — У меня ничего не получается, Данте.

Вампир застыл, точно изваяние, затем быстро забрал у неё коробку и захлопнул её, словно Марселин своими словами заставила его пожалеть о том, что он вообще решил принести ей десерт. Но спустя секунды, когда она только и могла, что смотреть себе под ноги, он тихо произнёс:

— Не называй меня Данте. И пойдём уже, я устал тут стоять.

Не дожидаясь, Данталион взял её за локоть и повёл за собой. Марселин судорожно втягивала воздух всякий раз, когда слёзы были готовы хлынуть из глаз и разрушить весь её образ, который она так тщательно держала всё это время.

Ничего не получалось. Совсем.

Мир всё ещё существовал, люди жили, но Марселин казалось, будто всё рушится и катится в ад. Несмотря на свою позицию в отношении Третьего, Стефан был сильным магом — коалиция нуждалась в его магии и знаниях. Она нуждалась в нём, потому что присутствие Стефана в её жизни — доказательство того, что она может справиться с любой проблемой.

Почти с любой.

Он спал, и эту проблему Марселин решить не могла, и потому позволила Данталиону вести себя за собой.

Она не обращала внимания на меняющуюся вокруг обстановку, на радость своей магии, реагировавшей на пространственную магию особняка, и совсем не чувствовала ног. Она словно отделилась от своего тела и даже не наблюдала за ним, как призрак. Марселин просто шла, ничего не осознавая, чувствуя, как сильно Данталион держит её за локоть, словно боится, что она может сбежать.

Может, так и есть. Может быть, ей следует просто сбежать от своих проблем и навсегда забыть о них. Что ей магия, коалиция, Стефан? Почему она должна решать так много вопросов и совсем ничего не получать взамен, почему должна плакать по ночам, каждый час, каждую чёртову минуту получая подтверждение своей бесполезности, почему должна видеть, что Стефан не просыпается, почему…

— Садись, — приказал Данталион и, не дожидаясь её реакции, которую Марселин не смогла бы дать из-за своей рассеянности, сам усадил её за стол. Оказывается, он довёл её до пустой столовой.

Данталион посмотрел на неё тяжёлым взглядом, будто мысленно запрещал ей двигаться, и лишь после, несколько секунд спустя, подошёл к дальним дверям, ведущим на кухню, распахнул их и рявкнул:

— Немедленно приготовь чай и кровь!

Марселин бы обязательно вздрогнула из-за его властного, рассерженного голоса, попросила бы быть вежливее с Одоваком, и так угождавшем всем и каждому, если бы у неё только были на это силы. Она едва не сползла под стол, чувствуя, какое её тело крохотное и слабое, не способное выносить этой боли, режущей сердце. Но Данталион не позволил ей сделать этого: взяв её за плечи, он заставил её сесть прямо, а после, придвинув другой стул ближе, сел рядом.

Они молчали всего несколько минут, пока в столовую не вбежал Лука с подносом — на нём высились пустая чашка, дымящийся чайничек, сахарница, столовые приборы, маленькие тарелочки, бутылка с кровью и стакан, на который Марселин отрешённо смотрела. Лука едва успел поставить поднос на стол, как Данталион рявкнул на него и приказал убираться с их глаз.

Марселин должна была напомнить ему, что вовсе не обязательно пугать бедного эльфа, но не нашла в себе сил. Так же, как не нашла сил, чтобы остановить Данталиона, поставившего перед ней чашку с налитым до краёв чаем.

— Пей.

— Я не хочу, — тихо ответила она.

— Пей, иначе силой напою.

— Почему ты такой злой? — проворчала Марселин, собирая руки на груди.

— Потому что ты ни хрена не ешь, пьёшь только кофе, вечно торчишь в его комнате и почти не спишь!

Она знала, что он прав, но не могла с этим согласиться. Она, вообще-то, спала, пусть и не так часто, как следовало бы, и не торчала в комнате Стефана дни напролёт. Она выбиралась в свою комнату, чтобы принять душ, сменить одежду и отыскать в своих записях что-то, что могло бы ей помочь.

Но ничего не помогало. Совсем.

— Ешь, — зло проговорил Данталион, подтолкнув к ней тарелку, на которой лежал неаккуратно отрезанный кусочек калатравского хлеба. — Не заставляй меня кормить тебя с ложки, как ребёнка!

— А ты бы смог?

— Я бы привязал тебя к стулу, если бы это потребовалось.

— Но не привязал, — заметила Марселин, для чего-то подняв палец.

Надо же, она только сейчас заметила, как отрасли её ногти и что чёрный лак давно слез. Марселин очень не любила ходить с длинными и ненакрашенными ногтями.

Она совсем потерялась.

— Марселин, — строго произнёс Данталион.

— У меня не получается, — тихо пробормотала она, осмелев достаточно, чтобы посмотреть на него исподлобья. Красные глаза злые, рот кривится от недовольства, из-за чего шрам в правом уголке кажется совсем ужасным, чёрные короткие волосы всклочены — Данталион не просто злился, он был в бешенстве. — У меня ничего не получается, Да…

Она осеклась, вспомнив, как он не любил имя, сейчас напоминавшее ей о времени, когда всё было не настолько ужасно, и беспомощно уставилась на него. У Марселин не было цели его разжалобить, — она могла сделать это и в обычный день, полагаясь исключительно на свою улыбку и ту часть Данталиона, которая не могла отказать ей, — но сейчас ей хотелось, чтобы он понял, насколько ей паршиво.

— Ничего не получается, — повторила она, опустив глаза на свои дрожащие, бледные ладони. — Моя магия не может разбудить его. Ни одно заклинание из тех, что я пробовала, не сработало. Я искала ответ везде, я пробовала все отвары, я… — она говорила всё быстрее и совсем скоро стала задыхаться от волнения и слёз, хлынувших из глаз. — У меня ничего не получается… Я такая дура, почему я вообще решила, что смогу помочь ему…

— Марселин, — жёстко произнёс Данталион, прерывая её.

Она остановилась, подняла на него глаза и почувствовал лёгкий хлопок по щеке. Это не было настоящей пощёчиной, но Марселин была слишком удивлена самим действием, чтобы отреагировать как-то иначе — она открыла рот, готовая выразить своё возмущение, и вновь была перебита:

— Если бы не ты, он бы умер той ночью. Он призвал чёртову Брадаманту, и она проткнула его чёртовым копьём, помнишь? От такого умирают. Обычно сразу, иногда секунды через три. Но ты спасла его. Ты успела, помнишь? Ты молодец. Ты молодец, — настойчиво повторил он, сведя брови к переносице. — Прекрати думать, что у тебя ничего не получается. Ты поддерживаешь его сейчас, не даёшь ему умереть.

— Н-но он не…

— Он очнётся, — опять прервал её Данталион, показав клыки. Марселин поражалась, как он ещё не вылил всю свою злость на неё: она слишком хорошо знала Данталиона, чтобы не понимать, что сейчас он злиться именно на ситуацию, в которой она оказалась, чем на саму Марселин. — Он очнётся, узнает, что ты сделала, и будет по гроб обязан тебе. Поверь мне.

— Но я… Я столько раз пыталась убить его, — сорвавшимся на шёпот голосом произнесла она, ненавидя себя, а не ситуацию, в которой она оказалась.

— Он заслужил.

— Он не заслужил! — вспыхнула она. — Он всегда был рядом, помогал, защищал, обучал… он… он любил меня, а я…

А она была круглой дурой, раз позволила всему этому случиться. Она отвернулась от него, когда их жизнь рушилась, когда особняк с прекрасным фруктовым садом горел, когда она убедила себя, что он дал её семье умереть.

Разве она могла осуждать его? У Стефана был выбор: спасти либо её, либо её семью, и Марселин всегда знала это, но отказывалась принимать. Она была дурой, убедившей себя в том, во что было готово поверить её разбитое сердце.

— Я ненавижу себя… — прохрипела Марселин, сгибаясь, чувствуя, что руки Данталиона уже обнимают её. — Я ненавижу себя, ненавижу, ненавижу!

Разве она могла осуждать Стефана за то, что он всегда пытался защитить её? Разве она могла думать, что он виноват в смерти её семьи, если очевидно, что настоящие виновники — демоны? Разве она могла думать, что достаточна сильна, чтобы спокойно смотреть, как он, неподвижный, тихий, напоминающий мёртвого, лежит, и не чувствовать, как её сердце вновь разбивается?