Поэтому Марселин решила присмотреть за ним хотя бы один день. Зная живучесть Николаса и особенности Движения, благодаря которым он исцелялся быстрее обычных людей, она всё равно смогла настоять на том, чтобы он провёл время с ней. Если ему станет хуже, она тут же среагирует и сделает всё возможное, чтобы помочь ему. Но если вновь сообщат о бреши или о нападении демонов, остановить его Марселин не удастся — она знала это слишком хорошо, чтобы чувствовать себя виноватой.

Но всё равно чувствовала. По её мнению, Николас был слишком юным, чтобы взваливать всё на свои плечи. В отличие от Гилберта, Николасу на самом деле было всего лишь пятнадцать — для неё, давно потерянной во времени из-за магии, этот срок был невероятно коротким. Да и теперь, когда он с удовольствием ел приготовленный ею пудинг и рассказывал о том, как с помощью Рейны отследил одного из демонов, сбежавшего с аукциона, выглядел совсем как ребёнок, рассказывающий, как прошёл его день.

Он напоминал Рафаэля. Сильнее, чем когда-либо до этого.

Марселин хотела закрыть глаза и, задержав дыхание, досчитать до десяти, чтобы успокоиться. Её разум был сильнее тоски и гнева, она это знала, но почему-то позволяла им управлять собой. Хотела убедить себя, что Рафаэль давно мёртв, а взамен только злилась, что он прожил чересчур мало и не мог сейчас сидеть перед ней точно так же. Она также точно знала, что он не одобрил бы подобного настроя, и от этого Марселин было только хуже.

Это был какой-то замкнутый круг, из которого она никак не могла выбраться. И ей было интересно, смог ли хоть кто-то.

— Если честно, — неожиданно произнёс Николас, подняв на неё глаза, — я никогда не видел, чтобы ты готовила. Думал, этим занимается только Одовак.

Марселин тихо рассмеялась, так и не поняв, что конкретно показалось ей смешным. Напряжения было так много, что она с трудом контролировала собственные действия и едва смогла ответить Николасу достаточно спокойным взглядом, который точно не испугает его.

Но с ответом она так и не нашлась. Только откинулась на плетёную спинку стула и посмотрела в сторону пляжа, где под руководством Артура тренировались Эйс и Рокси. Марселин была удивлена, когда терраса, обычно выходящая в сад, сегодня переместилась на крышу, но с первой же секунды поняла, что это было идеально: отсутствие замкнутого пространства и внимания от драу, прятавшихся в саду, свежий воздух и возможность отдохнуть. Немного, буквально несколько часов. С учётом объёма работы, только выросшей после аукциона-бойни, и её обещания чаще участвовать в делах коалиции продолжительный отдых был бы просто неуместен.

Но, конечно, только не для Николаса. Кому-кому, а ему уж точно требовалось побыть в спокойствии дольше, чем несколько часов. Марселин помнила, что он не может найти себе места из-за Сони и Твайлы, и старалась убедить его, что лишние переживания только навредят. Она не говорила, что с ней так и было, но Николас, видимо, и сам всё понял — иначе вряд ли бы согласился побыть рядом с ней.

Они прекрасно притворялись, что она просто наблюдает за его состоянием и следит, чтобы рана на плече, полученная буквально утром, не открылась, и Марселин была бы рада, если бы это притворство длилось намного дольше.

— Ты подмешала туда что-то? — спустя непродолжительную тишину резко спросил Николас. — Какой-нибудь отвар? Потому что думаешь, что я не могу просто взять и выпить лекарство, потому что…

— О, боги, — выдохнула Марселин, вновь рассмеявшись, и на этот раз даже почти искренне, — ничего я туда не подмешивала.

— Точно? Вышло, м-м, так сладко, и я подумал, что ты пытаешься скрыть горький вкус трав и…

— У моего брата сегодня день рождения.

Николас мгновенно затих, уставившись на неё. Марселин всего на секунду прикрыла глаза, но успела не меньше сотни раз обругать себя за болтливость. И почему она сегодня такая рассеянная? Почему болтает, когда не надо, и никак не может остановиться?

— О, — наконец произнёс Николас, чрезвычайно медленно поднеся ложку с пудингом ко рту. — Что ж. С днём рождения его.

— Он умер.

«Ты такая дура, Марселин».

Из-под ног Николаса будто разом ушла земля — он выглядел испуганным, растерянным и даже виноватым. Он с сомнением посмотрел на ложку в руке и, словно ожидая разрешения, уставился на Марселин.

— Прости, — бросила она, ущипнув себя за переносицу. — Свежий воздух в голову ударил. Не переживай, всё нормально. Он умер давным-давно.

— О, — повторил Николас, всё-таки съев ещё один кусочек десерта. — Я… я знаю.

Она обернулась к нему так быстро, что едва не сбила со стола свою чашку с кофе, и выпалила:

— Что?

— Я… — неуверенно выдавил Николас, несколько секунд переводя взгляд с одного предмета на столе на другой, и только после, когда, казалось бы, нетерпение грозилось сжечь Марселин изнутри, продолжил: — Я увязался за Данталионом в Картахену. Мы были на кладбище.

Марселин думала, что он добавит ещё что-нибудь, хотя бы несколько слов, но Николас молча смотрел на неё и чего-то ждал. Должно быть, чего-то умного, обнадёживающего или прощающего. Но в голове Марселин было пусто.

Она не скрывала, что её семья давно мертва, но и не трещала об этом на каждом углу. Навещала могилу в один и тот же день каждый год, но не чаще, ибо не хотела слишком глубоко погружаться в болезненные воспоминания. Но от мысли, что могилу её семьи видел кто-то ещё, не Шерая, Стефан или Данталион, ей стало почти так же больно, как от мысли, что Стефан до сих пор спал. Смерть родных не была секретом, который она хотела скрыть всеми возможными способами, скорее тем самым поворотным моментом, после которого уже ничего нельзя было изменить.

Но ей было больно, и Марселин хотела избавиться от этой боли.

— Прости, — сдавленно пробормотал Николас. — Я подумал, что тебе следует знать.

— Всё нормально, — соврала она, выдавливая из себя улыбку. — Только странно, что Данталион сам не рассказал.

— Ну, он замучил меня тогда, может, просто забыл… Нет, это слишком странно, — тут же возразил сам себе Николас. — В общем, не знаю. Но всё равно странно.

— При нём так не говори.

Вряд ли, конечно, Данталион решится навредить сальватору, но Николасу всё же следует быть более осторожным. Вампир куда более злопамятный, в отличие от неё.

Чем больше она думала об этом, тем отчаяннее возвращалась к мысли, что Николас может начать задавать вопросы. Марселин сомневалась, что он действительно захочет этого, — всё-таки он достаточно уважал её, чтобы не лезть лишний раз, — но почему-то чувствовала волнение. С Пайпер, которой она рассказала о своей семье и сомнусе, в который её погрузил Стефан, было как-то легче.

Но ей повезло, что Николас успел подавить своё любопытство хотя бы сейчас. Достаточно было и того, что она рассказала о Рафаэле — больше впечатлений ей на сегодня не нужно.

И она почти поверила, что это возможно, когда двери с грохотом раскрылись. Николас подскочил на месте, подавившись, и Данталион, мгновенно оказавшийся рядом, услужливо похлопал его по спине. Намного сильнее, чем следовало бы, и с кровожадной улыбкой, не предвещавшей ничего хорошо.

— Стоило мне задержаться, — произнёс он, медленно переводя взгляд на Марселин, — так ты решила заменить меня этим крысёнышем?

— Просто слежу, чтобы он не перенапрягался, — ответила Марселин, стараясь подавить тревожные мысли. — И он не крысёныш. Не называй его так.

— Крысёныш, — тут же повторил Данталион.

Марселин закатила глаза. Он был в своём репертуаре даже сейчас, что, вообще-то, было прекрасно. Марселин бы не вынесла, если бы он стал говорить о каких-нибудь проблемах или демонах, которых успел растерзать, или если бы лишний раз напомнил, ради чего вообще пришёл.

Это тоже было своеобразным ритуалом, который повторялся каждый год. Данталион мог ворчать, говорить, что у него есть куча дел, которыми следует заняться, но он неизменно оказывался рядом и просто делал вид, что всё как обычно. Будто они установили негласное правило: говорить о плохом в этот день может только Марселин.