Перечитывание своих текстов выводит его из равновесия. Как читатель, он оказывается лишен возможности воспринимать тексты через призму желания.
Мои книги. Временами (читая некоторые потрясающие современные работы: Юлия [Кристева]) я чувствую, что я хуже («де-премирован»), настолько сведен к незначительности, что в надежде на хотя бы скромное существование вынужден напоминать себе, что мои книги были опубликованы, получили признание – а следовательно, у меня есть, по крайней мере, их консистентность[1018].
должение)», 300 карточек; «Зеленая картотека 4: исключенные карточки», 325 карточек; «Зеленая картотека 5: исключенные и/или для пересмотра», 300 карточек; «Зеленая картотека 6: исключенные и/или для пересмотра», 300 карточек; сюда же надо добавить картотеку о фотографии и записи, взятые из дневника, который Барт вел в Юрте летом 1973 года или же из дневника, который он вел в течение всего периода составления книги, в Париже с осени 1973 по весну 1974 года. Сюда же относятся исключенные записи или записи, требующие доработки:
Перечитывание. Риск болтовни. Перечитывая себя – чтобы сделать эту книгу о себе – я бросаюсь из одной крайности в другую: 1) я с самого начала писал очень умные вещи, хорошие вещи, все это замечательно, тонко, последовательно, хорошо сказано и т. д.; короче говоря, я непризнан, недооценен; 2) я идиот, там масса дыр, маловероятного и т. д. Я отмечаю это, хотя это и банально, потому таково положение трагического героя, борющегося с неопределенностью знаков, которые ему подает Бог (бог ценности, качества, не говорит) – и то же самое у Пруста с обратимостью знаков. – Кроме того, чувство, что я могу комментировать, очень медленно, шаг за шагом, и пространно (все утро одну страницу «Нулевой степени»). Мне годится любой текст: болтливость.
Как он объясняет на лекции, перечитывание пугает его, потому что писать – значит «убивать, ликвидировать, дезинвестироваться»[1019]. Это либо плохо (в настоящем), либо хорошо (в прошлом, а потому невозможно повторить). Кроме того, иногда перечитывание приносит усталость, выясняется, что порой ты скучен. Карточки, касающиеся книг, перечитываемых по порядку, демонстрируют доведенное до совершенства искусство самокритики. В рубрику под названием «Шлак» собраны разочаровавшие его фрагменты, например, из «Критических эссе»: «Писатели и пишущие – плохо, путано, бессмысленно – все, кроме самого различия». Каждая из опубликованных книг расписывается на нескольких карточках, число которых может составлять от пяти (для «Эйфелевой башни») до двадцати (для «Мифологий» и «Империи знаков»). Вот некоторые фрагменты:
– «О Расине». Очень мудрая книга, очень здравая– объявить ее безумной мог только безумец.
– «Система моды». Странно, что эта книга осталась совершенно незамеченной лингвистами-семиологами. Проигнорированная книга? Цензурированная? Почему? (Чистые семиологи, ортодоксы могли по крайней мере ее процитировать.)
– «S/Z». Кажется, что в самом начале произошла мутация стиля: что-то более тщательное, более удачное.
– «Империя знаков». Три текста о хайку так хороши, что даже не знаю, что сказать – и боюсь, очень боюсь, что больше у меня так не получится.
– «Удовольствие от текста». Реактивная книга. Каждый фрагмент — отношение к другому: не извиняться; ответ всем тем, кто утверждает, что вы сами себе противоречите.
– «Удовольствие от текста» полно скрытых собеседников – которые, однако, мелькают на поворотах фразы. – Друзья-оппоненты: Леви-Стросс, Греймас, Тодоров, Гольдман и т. д.
На других карточках приводятся анекдоты или заметки, призванные прояснить характер или жизнь. Часто, хотя и не всегда, их названия связывают их с глоссарием:
– Субверсия. Важная идея: недоверие к «безумию» (Флобер: проткнуть дискурсы, не превращая их в бессмыслицу). Сложное отношение: невозможно быть против безумия (всей современности: Фуко, Делёз, Соллерс, Арто, Батай и т. д.) – но в то же время нужно сопротивляться демагогии безумия (блаженны безумцы, ибо они будут современны!). В основе: я боюсь сумасшедших, потому что они зануды.
– Выдумка. Пример Выдумки: прежде чем вернуться в Париж, я предлагаю использовать время в поезде, чтобы установить систему экономии (я много трачу), которую бы применял в Париже.
– Окольными путями. Объяснить, почему (это парадокс) РБ, хотя смакует язык (и особенно слова), никогда не интересовался поэзией. Дело в том, что ему нужно, чтобы все шло окольными путями, то есть вкусная проза (или прозаическая поэзия: Бодлер).
– Нейтральное. Избавление от смысла, у меня это такая давняя и постоянная тема (вероятно, еще с детства, когда я боролся за право на нейтральное), не относится ли она – невротически – к тому же порядку, что и страх конфликта (сказать «нет» конфликту)?
– Страх. Отсутствие Отца – парадоксально: Страх, потому что нет защищенности: Мать: страх за нее. – Во фрейдовской версии дискурс, которого боятся, потому что если нет отца, то нет Врага.
– Авангард. Кастрация. РБ, моя привязанность к стилю, фразе, классике, фрагменту и т. д. гомосексуальна (скажем так, перверсивна). Хора (женская) блистает только как некое «позднее». Не умри гомосексуалом![1020]
Увлекательная история создания «Ролана Барта о Ролане Барте» в основных чертах была описана Анн Эршберг Пьеро в ее замечательном издании «Лексики автора», где она приводит все фрагменты, не вошедшие в книгу (хотя и не все подготовительные или исключенные карточки). Книга остается открытым процессом, редким случаем, когда писатель систематически возвращается к своему творчеству. Этот опыт тем интереснее, что благодаря усилиям, которые приложил Барт, чтобы сделать из читателя автора, его утверждение себя в качестве писателя проходит через чтение в прямом и переносном смысле. Сделать себя самого предметом курса – потому что речь идет не только о том, чтобы вместе с аудиторией работать над текстами, но и о том, чтобы прорабатывать вкусы, привычки, мании (нравится курить сигару, любительская игра на фортепиано), – значит с самого начала позволить себя читать. Читатель и писатель, в соответствии с программой существенного расширения области чтения, начатой в «S/Z», – фигуры неразделимо связанные. Любой читатель – потенциальный писатель. Любой писатель – прежде всего читатель.
Курс позволяет избежать многих подводных камней, в частности позиции, взирающей на все с высоты, «мнимой критики». Если бы Барт довольствовался разделением себя на РБ1 и РБ2, все показалось бы откровенной пародией. Он даже говорит о том, что в какой-то момент у него возникло желание вернуться к плану «Мишле» и применить его к себе самому. Таким образом, он испытывал искушение сделать пастиш самого себя. В ложной дистанции, создаваемой удвоением, также было бы нечто искусственное. Умножая число личных местоимений, он делает из целого констелляцию, а не иерархию. Так он пытается избежать опасности превращения жизни в судьбу и придания ей размеренного или, по крайней мере, объяснимого хода. Экспериментальный характер книги объясняется долгим процессом ее созревания. Соглашаясь вынести на публику свои сомнения, сожаления, неопределенность проекта и пользуясь замечаниями и трансформациями, которыми его проект снабжает время, Барт мало-помалу моделирует новый объект, не вписывающийся ни в один из существующих жанров, ни в одну из готовых теорий.
После того как он закончил чтение и правку рукописи в конце лета 1974 года, Барт в последний раз отдает ее для критического чтения Жану-Луи Бутту, посещавшему его семинар, затем вносит множество правок в текст с учетом его замечаний, отказываясь от некоторых уже готовых фрагментов. «Выброшено после того, как прочитал Ж.-Л.: Метафора, Возвращение, Сплошное, Я всего лишь знак (претенциозно), Сдвиг, Переворачивание как производство (претенциозно), Двойное выражение, Филолог, Зеркало, Счастлив (да кого это интересует!), Для чего нужна Древняя Греция (слабо), Смотреть (банально), Сильный темами (риск самодовольства), Жизнь как текст»[1021]. Все, что может показаться банальным, стереотипным, льстивым или пред-заданным, систематически вычеркивается. Барт вырабатывает новый жанр автобиографии, новаторскую форму автофикции (этот термин появится только несколько лет спустя, в 1977 году, у Сержа Дубровски), в которой смешиваются разные планы: роман, воспоминание («воспоминания», происхождение которых мы анализировали ранее), эссе, анализ. Он называет это изобретение «биографематическим»: рассуждение и письмо при помощи биографем, еще с «Сада, Фурье, Лойолы» задуманных как дискретная форма, распадающаяся на фрагменты, к которой может быть приведена жизнь другого человека.
