Эта манеру обращаться с близкими людьми отмечает и Эрик Марти: «Наставник всегда находится вне институций, он не оставляет ничего в наследство»[979]. В то же время у него периодически возникает спонтанное желание написать авторам, чтобы их поддержать. Жан-Поль Шаван вспоминает о том, как получил в 1976 году от Барта очень теплое письмо после выхода своей первой книги, «С.», в издательстве Toril. Он жил в провинции, вдали от литературных кругов, был молодым, совершенно неизвестным автором, опубликовавшимся в малоизвестном издательстве: это письмо стало для него важнейшим стимулом.

Дружбы Барта, многочисленные, верные и активные, не мешают существованию очень серьезной вражды. Он вызывает страсти, порой доходящие до ненависти. Особенно ярко это выразилось в «деле де Ру и Лапассада». В 1972 году из статьи в Figaro о книге Доменика де Ру «Незамедлительно» Барт узнает, что в ней говорится о нем и в совершенно возмутительных выражениях. Так, он мог прочесть в ней следующее: «Однажды с Жаном Жене, говорит мне Лапассад, мы говорили о Ролане Барте; о том, как он поделил свою жизнь на две части: на Барта – завсегдатая борделей с мальчиками и Барта-талмудиста (уточнение мое). „Я сказал: Барт – салонный человек, он – стол, кресло… Нет, отвечал Жене: он – пастушка“»[980]. Барт очень плохо воспринял это оскорбление и потребовал у Кристиана Бургуа изъять книгу из продажи. Дело становится еще более щекотливым из-за того, что Доминик де Ру – соучредитель издательства Editions Bourgois и вместе с Бургуа ведет серию «10/18». Придется вырвать страницу. Барт срочно рассылает всех своих друзей по книжным магазинам Латинского квартала, чтобы они вырезали указанную страницу (187-ю в первом издании) канцелярским ножом. То же самое будет сделано во всех экземплярах, хранящихся в редакции.

Де Ру решает уйти из издательства и никогда больше не будет в нем ничего публиковать. Он станет репортером и будет работать главным образом в Африке. Бургуа и Барт, наоборот, сблизятся. Но эта история очень задела Барта, поскольку он был связан с Жене, хотя и не с Жоржем Лапассадом, с которым сталкивался в Марокко и который ему не нравился. На протяжении нескольких дней он ничем другим не занимается, консультируется с адвокатом Жоржем Кьежманом, с которым познакомился не так давно через Андре Тешине, просит совета у Даниэля Кордье. Можно предположить, что он не хочет, чтобы его гомосексуальность стала объектом публичного разоблачения. Но помимо того, что он старается не выставлять напоказ частную жизнь, сами слова оказываются жестокими и клеветническими. Тем не менее подобные лобовые атаки случаются редко, даже если успех Барта, его влияние, охватывающее уже несколько поколений, вызывает у некоторых обиду или даже желание мести (Рене Поммье, Мишель-Антуан Бурнье и Патрик Рамбо[981]). Это оборотная сторона легитимации, пусть даже в конечном счете и не имеющая большого значения.

В середине 1970-х годов Барт уже не просто признанный или модный мыслитель, он легитимный интеллектуал. Легитимность отличается от простого признания тем, что переводит известность в социально существенные элементы: знаки отличия, привилегии, деньги. Как и многие другие фигуры этой эпохи, Барт получает знаки признания сразу из многих сфер. Он – медийный персонаж, которого одни любят, другие ненавидят, он все время вызывает споры. Он стал одной из покровительствующих фигур в литературной среде, у него очень прочная позиция в Seuil, с 1973 года Барт состоит в жюри премии Медичи. Он нашел свое место в научных кругах, его постоянно цитируют, приглашают в другие университеты и на международные конференции. Кроме того, он получает множество предложений поехать за границу в личном порядке. Его тексты переводят на английский, итальянский, немецкий, японский. Таким образом, Барт в свои шестьдесят лет имеет полное основание считать себя легитимированным. Однако – и в этом он, вероятно, не одинок – ему не удается почивать на лаврах и находить удовлетворение в преимуществах, которые они дают. Чего-то не хватает, и это чувство заставляет его искать дальше, глубже погружаться в мысль и письмо. Он соглашается на то, чтобы быть в центре – в центре внимания, дискурса, институций – но продолжает считать себя до некоторой степени нелегитимным. Можно даже сказать, что он делает из нелегитимности искусство жить: это оборотная сторона легитимности, способ оправдания жалоб, скуки, желания чего-то другого.

Репутация Барта-профессора окончательно сложилась. Она тоже делает свое дело. После пребывания в Марокко он почти никогда не ограничивается преподаванием в Практической школе высших исследований. В 1971–1972 годах Барт соглашается занять должность приглашенного профессора в Женеве, куда ездит два раза в неделю, в понедельник и среду. Там он встречается со своими давними друзьями, Жаном Старобинским и Жаном Руссе, по инициативе которых был приглашен. Он повторяет семинар по новелле Эдгара По «Правда о том, что случилось с господином Вальдемаром» и предлагает новый курс по «Бувару и Пекюше». Завязывает дружбу со студентами, в частности с Пьером Прентки, блестящим ученым, который очень увлечен преподаванием Барта и надолго останется с ним связан, с Жаном-Люком Буржуа; многие из них приглашают его по вечерам к себе на ужин в Женеве или в ее окрестностях. Он знакомится с Бернхардом Бёшенштайном, специалистом по Целану и Гёльдерлину. Барт также пользуется случаем, чтобы выступить в Политехнической школе Цюриха. Ему нравится в Швейцарии, и впоследствии он иногда туда возвращается, даже не имея особых обязательств, только для того, чтобы повидаться с друзьями, и ради некоторых радостей жизни. Может быть, он также воспоминает о годах, проведенных в Лейзене: в 1972 году он заезжает туда, будучи в Женеве.

В том же году Барт был приглашен в Лилль на семинар Жана Боллака и в Страсбург исследовательской группой Жана-Люка Нанси и Филиппа Лаку-Лабарта. Он также участвует в знаменитом коллоквиуме в Серизи-ла-Салль, посвященном Батаю и Арто, организованном Филиппом Соллерсом. Его выступление посвящено Батаю, но в то же время это первый анализ по принципу «для-меня», опирающийся на прочтение Ницше: что такое текст Батая для меня, текст, который я бы сам захотел написать[982]. На следующий год Том Бишоп просит Барта прочитать курс в парижском филиале Нью-Йоркского университета, и он будет вести этот курс параллельно со своим семинаром в Высшей школе практических исследований и на ту же самую тему («Лексика автора»). Как почти каждый год, в 1973 году он снова едет с выступлениями в Италию. В 1974 году, который оказался разделен надвое поездкой в Китай, он продолжает параллельно вести курсы в Практической школе высших исследований и в филиале Городского университета Нью-Йорка (SUNY) в Париже, а в феврале выступает в нескольких английских университетах, в Лондоне, Оксфорде, Кембридже, куда его пригласил Франк Кермод. Барт размышляет о своих опытах по передаче знания, оттачивая форму, которая привлекает его больше всего – форму небольшого семинара. В конце 1974 учебного года, подводя вместе с аудиторами Практической школы высших исследований итоги своих изысканий по лексике автора, он сравнивает рецепцию одного и того же курса в двух разных местах. Студентам Городского университета он тоже предложил выбрать слова для «Глоссария», с которым далее будет вестись работа на семинаре. Барт ощутил сопротивление и непонимание со стороны американских студентов, которое он объясняет тем, что студенты-иностранцы, приезжая учиться во Францию на год, ожидают, что им будут излагать метод или жанр критики, «а не слово-мысль: они мало обращаются к телу автора, к телу, которое пишет», и курс не оправдывает ожидания «изложения и демонстрации применения якобы авангардного (пока еще) метода на примере классического автора»[983]. Можно себе представить, насколько сбитыми с толку почувствовали себя студенты, ожидавшие готовых рецептов применения методов структуралистского анализа, когда столкнулись с играми, предложенными Бартом в том году: он отказывается делать из семинара пространство для повторения известных вещей или передачи утвердившегося метода, но постоянно направляет его в сторону эксперимента.