Любить, любить
Размышления об удовольствии в «Удовольствии от текста», таким образом, – это утверждение субъекта, который больше не стремится к тому, чтобы его вкусы несли на себе печать научности или обобщения, в чем ему помогает комфорт (как мы увидим, относительный), предоставленный легитимацией. Хотя профессиональная жизнь Барта становится все более занятой из-за растущей преподавательской нагрузки (в Женеве в 1971–1973 годах, позднее в парижских филиалах нескольких американских университетов), в своей материальной жизни он не чурается ничего, что делало бы ее более удобной, радостной и приятной. Теперь он одевается не только в Old England, но покупает пальто у Hermès и рубашки у Lanvin. Кроме того, он начинает увлекаться ювелирными изделиями и полудрагоценными камнями. Регулярно меняет мебель и освещение в своей «комнате», обзаводится лучшими электрическими пишущими машинками Olivetti (при этом последняя из приобретенных кажется ему чересчур быстрой, и он дарит ее Антуану Компаньону). Не испытывая чувства вины из-за своих желаний, каковы бы они ни были, он часто возводит их удовлетворение в принцип. Отношение к деньгам у Барта осталось прежним: чем больше денег, тем больше их не хватает. Стесненные обстоятельства, в которых прошли молодые годы его жизни, остались далеко в прошлом: он приспосабливает свои вкусы и траты к тому, что имеет, живет на широкую ногу, проявляет щедрость к друзьям и при этом продолжает переживать и бояться, что денег не хватит. «Деньги способствуют счастью»[969], – вспоминает он в связи с Фурье. Тем не менее, когда ему удается обеспечить свою жизнь и жизнь своей семьи, он делает свое повседневное существование более легким, несмотря на груз обязательств, который компенсирует строго продуманным распорядком дня.
Эта легкость заметна и в том, с кем он встречается и куда ходит. После Марокко круг его друзей меняется. Барт начинает теснее общаться со студентами своего семинара, которых, в свою очередь, поражает сложившаяся вокруг него аура и то, насколько свободно он говорит обо всем. Начиная с 1972 года его самыми близкими друзьями, за исключением Андре Тешине, с которым он часто ходит в разные места по вечерам, становятся студенты. Эти группы могут до определенной степени смешиваться, но они разные: Барту не нравится «эпидемический» характер дружбы[970], ему нравится поддерживать разделенность разных пространств. «Друзья. Я всегда люблю быть один на один с другом, потому отношения других между собой могут меня ранить больше, чем отношения отдельного человека со мной»[971]. В 1972 году Барт через Анри Лефевра знакомится с одним из его студентов, Жаном-Луи Буттом: это знакомство станет одним из самых примечательных и длительных в эти годы. Основанные на зачарованности друг другом, эти отношения, которым нелегко дать определение на языке привычных чувств, – из тех, что называют необходимыми. Это, безусловно, любовные отношения, но такие, которые не зиждутся ни на страсти, ни на сексуальности, ни на ревности. Молодой человек с упорством ищет свой путь в литературе. Он пишет эссе с красивым названием «Разрушитель интенсивности», мучительное и темное, отрывки из которого он на раннем этапе дает читать Барту. Барт сошлется на него в своем курсе «Речь влюбленного» и будет хлопотать о том, чтобы оно было опубликовано в 1979 году в Seuil, несмотря на возражения некоторых редакторов. Ассистент профессора философии в Нантере, Жан-Луи Бутт в эти годы ищет свой голос среди множества языков эпохи: структурализм, психоанализ (особенно юнгианский[972]), поэтический авангард. Он очень красив, как видно на фотографиях семинара, особенно на той, что Барт включил в свой автопортрет (подпись: «…почти в дружеском кругу»): он так преображает сценку, что вспоминается Теренс Стэмп из «Теоремы» Пазолини. Барт ошеломлен этой красотой, вскоре он уже не может без нее жить. Он любит выходить с Буттом в свет, появляться с ним на публике. Жан-Луи Бутт часто бывает там же, где Барт. Он едет вместе с ним в Тунис в октябре 1975 года, в Нефту, Дворец Сахара, затем к Филиппу Реберолю в роскошную резиденцию французского посла в Ла Марсе. Он регулярно приезжает в Юрт, и Барт обсуждает с ним все, что пишет. Бутт часто выступает на его семинаре, делает странный доклад «Алмаз-молния» на коллоквиуме в Серизи. Он изумительный, странный, непроницаемый, неожиданный. Барт находит в нем что-то от Дезэссента, как показывает анекдот, приведенный в дневнике-картотеке: «Ж.-Л.: одной фразой в ресторане он деконструирует меню, шокировав официантов. Позавчера вечером у Прунье устрицы и гратен с устрицами, вчера в Balzar – желе с яйцом и устрицами, мороженое с кофе и кофе»[973]. Бутт публикует в Critique очень герметичную статью о книге «Ролан Барт о Ролане Барте»[974]. Марти так отзывался о нем: «Выступления Жана-Луи были непредсказуемы, это была та непредсказуемость, которую может себе позволить только мистическая робость, и Барт, как и все мы, был восхищен этими моментами чистой самоотверженности, когда, пускаясь на самые большие риски, он мог произвести своего рода радикальную поэтическую церемонию на краю пропасти»[975]. Через Жана-Луи Бутта Барт знакомится с Юсефом Баккушем, с которым у него складываются совершенно иные, но не менее важные отношения. Двое молодых людей вместе с другими живут в прекрасной квартире на улице Николя Уэля, рядом с вокзалом Аустерлиц, которая становится сценой для многих жарких дискуссий, часто затягивающихся допоздна. Там играют в игры, например в «правду», в murder party или в игру, придуманную Франсуа Флао, своеобразную монополию для интеллектуалов, в которую играют командами. Косяки передаются по кругу. Все пользуются щедрым гостеприимством Юсефа Баккуша, еда вкусная, много алкоголя. Барт ходит туда очень часто. Там он развлекается, скучает, уходит раньше других, но ему нравится теплая, праздничная, беспокойная компания его друзей.
У него часто складываются крепкие личные отношения со студентами: с Эвелин Башелье по прозвищу Аде и ее братом Жаном-Луи, Колетт Феллу и Шанталь Тома, вместе с которыми Барт снова начинает ходить в театр, с Рено Камю, которого он посещает вместе с Уильямом Берком, Эриком Марти и Антуаном Компаньоном. Многие оставили удивительные рассказы об этих годах дружбы с Бартом: Патрик Морье, Эрик Марти, Ив Наварр, Рено Камю, Нэнси Хьюстон, Колетт Феллу… Почти все признают, что Барт сыграл для них роль заступника и вдохновителя: Нэнси Хьюстон, например, говорит, что свой первый роман «Гольдберг-вариации» она написала после его смерти, вспоминая обо всем, что Барт ей дал. Ив Наварр тоже признает свой долг перед Бартом:
Я его любил, он меня любил. Мы сказали друг другу об этом. Барт никогда меня не защищал, но меня читал с нежностью и коротко писал мне. Он был единственным, кого я считал своим наставником. Он был кем угодно, но только не властителем дум. Он говорил тем, кто смеялся надо мной в его присутствии, что я «последний проклятый писатель». А когда я спрашивал, почему он так говорит, он отвечал: «потому что ты не был присвоен интеллектуальным полем». И добавлял: «Это к лучшему». Последний раз, когда я его видел, в Сен-Жермен-ан-Ле, в воскресенье, я был полон беспокойных вопросов. Вместо ответа он прямо на улице поцеловал меня в губы и укусил за верхнюю губу[976].
Верный и щедрый, Барт часто встречается со своими друзьями, по возможности помогает им публиковаться или пишет что-то о них, для них. Но такая опека не превращается в последовательную линию поведения. Хотя участие в жюри премии Медичи позволяет ему поддерживать отдельные книги или писателей (например, Тони Дювера в 1973 году, Жоржа Перека в 1978-м), хотя его связи в издательстве Seuil помогли ему пробить публикацию странного эссе Бутта, он не хочет подчинять свои эмоциональные связи шантажу, включать их в круг одолжений и благодарностей. Некоторые даже упрекали его за пренебрежение по отношению к ним. Таков случай Перека, который, по воспоминаниям, посещал семинары Барта в 1960-е годы и чье творчество от «Вещей» до «Я вспоминаю» и «Инфра-обыденного» несет на себе отпечаток влияния Барта-семиолога, того, как он демистифицирует образы существующего общества, демонстрируя пристрастие к вещам, перечислениям, материи повседневности. Читая его первые тексты, Барт проявил большой энтузиазм и несколько раз писал ему. «Мне кажется, что я вижу все то новое, что вы можете… ожидать [от вашей книги], не реализма детали, но реализма ситуации в лучших брехтовских традициях: роман или история о бедности, неразрывным образом связанной с образом богатства, – это прекрасно, это такая редкость сегодня»[977], – пишет он ему в 1963 году. Перек признал свой долг. На выступлении в университете Уорик в 1967 году он заявил, что для создания «Вещей» были нужны четыре автора: Флобер, Антельм, Низан и Барт. Три раза Барт обещал ему публично выразить свою поддержку, но статьи о Переке так и не последовало. Констатируя, что он пишет о многих художниках и писателях (Соллерс, Гийота…), Перек сожалеет, что Барт не сделал того же для него:
