Барт решительно помещает свое имя в область воображаемого. Он показывает, что оно тоже может быть фантазмом. Таким образом, он делает относительной любую легитимацию. Именно это позволяет ему сказать в передаче Жака Шанселя, что «награды, поступающие от социального порядка, могут быть очень интенсивными, но никогда не бывают очень длительными, потому что потом вы возвращаетесь к своим рабочим обязанностям, к необходимости делать что-то другое, продолжать, и тогда на вас снова обрушиваются сомнения, тревоги или трудности, которые и образуют ткань нормальной жизни»[1028]. Он тоже позволяет своему имени раствориться в псевдонимах.

В Серизи происходит триумф «Р. Б.», с этого момента обреченного на большую критическую удачу. То, что в начале было всего лишь «незначительным» обозначением, взятым у Соллерса, чтобы убрать порой слишком двусмысленное местоимение «он», приобретает все черты мифа – мифа «Барт в письме»: Барт и его тексты, Барт, о котором пишут, не принимая во внимание его личность, Барт, который пишет или вот-вот возьмется писать. На коллоквиуме 1977 года обозначение Барта его инициалами уже означает до некоторой степени близкое знакомство с ним. Там он еще не пытается сделать из этого «знакомый код». На худой конец, он мог бы превратить его в псевдоним наподобие Эрте, но написал бы его через h, Herbé (об этом напишет «роман» Филипп Роже). В конце коллоквиума Барт даже упоминает чувство, что его чего-то лишили, к счастью или к несчастью – неясно: «В подражание Дао мы практиковали Вунмин, Воздержание от Имен Собственных, словно бы важной функцией коллоквиума было научить быть свободными от имен. И даже когда имя собственное (мое) произносилось, то, кажется, всегда не напрямую»[1029]. Гостям коллоквиума действительно было предложено использовать Барта и его творчество как «предлог» для изложения их собственных идей: у Барта может сложиться впечатление, что его подчиняют «идолу» каждого. Возможно, он ценит непрямые высказывания как таковые, но только не тот факт, что его делают опорой или инструментом всех языков.

Мадам Эргон-Дежарден еще в 1976 году выразила Барту желание организовать в Серизи коллоквиум, посвященный его творчеству. Она просила его об этом и раньше, но он отказался. На письмо ее дочери Эдит Эргон, посланное 20 января 1973 года, в котором та пишет, что они хотят провести коллоквиум в июле 1974 года, Барт ответил: «Очень тронут… Но честно говоря, я пока еще чувствую себя не готовым к такому коллоквиуму; у меня есть ощущение (возможно, иллюзорное), что у моей работы еще будут новые этапы и что пока еще она недостаточно богата для того, чтобы предлагать ее для коллективного комментария»[1030]. На этот раз он принимает приглашение, чтобы не показаться тем, кто избегает посвященных ему коллоквиумов, но, возможно, еще и потому, что теперь ему кажется, что его творчество получило достаточное развитие, а легитимность достаточно ощутима, чтобы стать поводом для такого мероприятия. Однако Барт ставит одно условие: руководство организацией должно быть поручено одному из его любимых учеников, с которым он познакомился год назад, Антуану Компаньону. Решение вызывает удивление. Компаньону двадцать шесть лет, у него нет никакого опыта организации подобных мероприятий. Барт явно не хочет «выбирать» кого-то из давних друзей, учитывая разногласия или соперничество, которое между ними существует. Он не хочет ставить в привилегированное положение своих соратников ни по Tel Quel (Соллерс, Кристева), ни по Практической школе высших исследований (Женетт, Тодоров, Бремон) или Венсенну (Жан-Пьер Ришар). Студент, которого пока еще никто не знает, кажется ему нейтральным выбором. Кроме того, этот выбор продиктован аффектами. Антуан Компаньон в тот момент – один из его важнейших собеседников. Барт ужинает с ним почти каждую неделю и много рассказывает ему о своей работе, которой его друг добавляет динамизма своей молодостью, увлеченностью литературой и собственными проектами. «В разговоре было невозможно понять, кому именно принадлежала та или иная идея. Барт рассказывал о каком-нибудь затруднении, мы его обсуждали, внезапно он прерывался, открывал блокнот и записывал в нем несколько слов»[1031]. Барт может рассчитывать на преданность, свойственную только ученикам – их образ жизни и собственное творчество еще их не отдалило.

Это решение и в самом деле вызывает удивление. Коллоквиум, проходящий с 22 по 29 июня 1977 года, зияет отсутствующими. Соллерс в последний момент отказывается приехать, нет ни Женетта (который серьезно болен), ни Тодорова, ни Бремона. Кристева тоже отсутствует, но по личным причинам: она только что родила ребенка, и у нее нет времени на коллоквиумы. В любом случае промежуточное поколение, 35–45-летних, которое было близко Барту в 1960-е годы, никак не представлено (за исключением Жака-Алена Миллера, который в силу своей специализации оказался несколько в стороне, и Юбера Дамиша). Зато присутствуют почти одногодки Барта (Жан-Пьер Ришар и Ален Роб-Грийе, оба родившиеся в 1922 году, Франсуа Валь 1925 года рождения) и много студентов (Франсуаза Гайяр, Эрик Марти, Патрик Морье, Контардо Каллигарис, Эвелин Башелье, Жан-Лу Ривьер, Жан-Луи Бутт, Фредерик Берте…). Сотня человек записалась на коллоквиум из любви к его творчеству или просто из желания посмотреть на знаменитость. Как всегда в Серизи, публика очень разношерстная, но все собираются в двойной столовой и ночуют в различных местах усадьбы, в замке, на старой ферме, на конюшне. Как и всех знаменитых гостей, Барта размещают в замке. Почти всю неделю рядом с ним юный студент из Кана, которого никто не знает и который похож на Яна Андреа, рассказывает Эрик Марти: речь о Яне Лемэ (будущем Яне Андреа), с которым Барт познакомился за два месяца до этого. По утрам он отправляется с Антуаном Компаньоном выпить кофе в соседней деревне: это блаженный ритуальный момент отдыха. Каждый вечер Барт звонит матери, которая болеет с весны, ее состояние его очень беспокоит.

Неделя проходит хорошо, несмотря на его волнения, его самый большой страх – страх, что его мать умрет, который в самых разных обличьях преследует этот коллоквиум. «У истоков всего – Страх»: Барт возвращается к этой формуле перед самым своим выступлением. Страх глупости, унижения, страх остаться без защиты, самое главное, этот страх у истоков, на месте и вместо отца, страх конфликта, который, собственно, и является темой его выступления. Кульминацией становится выступление Роб-Грийе. Оно приводит к диалогу с Бартом и столкновению с публикой, превращающему его в самый настоящий хэппенинг (вошедший в легенды той невероятной эпохи, когда большие конференции по гуманитарным наукам еще были аренами схватки). Роб-Грийе справедливо указывает на трудность, лежащую в основе имени Барта, связывая ее не просто с писателем, а с ощутимым присутствием тела в его тексте: «Непрозрачные, подозрительные отношения, в любом случае осужденные любым направлением». Здесь в дружеской форме разыгрывается разногласие, возникшее между ними в 1960-е годы, и Роб-Грийе в данном случае неожиданно ярко исполнил роль критика, того, кто провозглашает смерть автора, а Барту отдал роль романиста: