— Так у вас больше ничего нет? — сказала Александра Сергеевна. — Что ж вы намерены делать?

— Наймусь в ключницы, — ответила спокойно Анна Васильевна.

— Будто вы можете? Что вы умеете?

Анна Васильевна должна была все пересчитать, рассказать; она пятнадцать лет хозяйничала.

Александра Сергеевна задумалась.

— Будем вместе пить кофе, — сказала она. — Это вы готовили? И сухарики?.. Отлично!.. Сколько здесь коров для сливок?

— Это записано, — ответила Анна Васильевна.

— Вы записываете? Хорошо… Знаете, в ключницы… Я ничего не имею против этого занятия; это прекрасно и выгодно и совершенно вам по силам… Но мне будет неловко. Поймите — мы носим одно имя…

— Уж от своего имени я не откажусь, — возразила Анна Васильевна. — Но что ж вам?

— Ну, это вы можете принимать так, — возразила, слегка вспыхнув, Александра Сергеевна, — но для дочери трехсотлетнего дворянина, когда меня все знают, родственница-ключница!.. Разве вот что… сделать так? Останьтесь у меня! Право! Вам здесь знакомо. Я буду покойна, что все останется на тех же руках. Пока исполняются все формальности, пока я совсем переселюсь в Энск, вы здесь приглядите. Я буду покойнее. Оставайтесь! Я заплачу вам, как другие… Даже больше, потому что вы займетесь всем, решительно всем в доме; ваше дело будет — беречь, а мое — расплачиваться. Хотите? Полтораста рублей в год?

— Триста, — сказала Анна Васильевна.

Эта сумма платилась за Сашу.

Александра Сергеевна усмехнулась.

— Я не скупа, — сказала она, — но потрудитесь сосчитать, с какого капитала могут быть такие деньги. Нельзя сказать, чтобы вы от всего отказывались! Ваш расчет недурной. Так как же?

— Как хотите, — ответила Анна Васильевна в смущении.

— Так и быть: сто восемьдесят. Вам никто больше не даст; это можно дать только за известность. Очень рада. Стало быть, мы не расстанемся?

Приехали чиновники; Анну Васильевну научили, как написать формальное отречение от всех прав наследства; Александра Сергеевна была утверждена, введена во владение, официально объявила прислуге о должности, которую заняла Анна Васильевна, и затем уехала назад в Вологду, чтобы устроить свое окончательное переселение в Энск.

Пока в Орешкове ничто не переменилось. Анна Васильевна бродила по дому, по сугробам на кладбище и хозяйничала.

Так проходила зима. Анна Васильевна думала о Саше.

Взглянула бы на нее… но теперь это уже совсем невозможно! Не с чем. Главное — не с чем. Кроме платы за ученье — а ее недостает! — Саша растет, ей нужно. И самой нужно, хоть и живет на готовом. Где взять? Анна Васильевна вспомнила студентов, вспомнила все, что знала, что прочла, длинными вечерами прочла сызнова все свои учебники, съездила не в Энск, а в другой губернский город, подальше, и держала в гимназии экзамен на учительницу. Никакое горе не разрушало этой жизненной силы: цель была — Саша. Только воротясь домой, придя в его комнату показать свой аттестат, она отчаянно наплакалась.

Весной, когда зацвели яблони, приехали плотники и орешковский дом стали ломать: Александра Сергеевна перевозила его в город Энск, где уже жила на квартире. Она написала Анне Васильевне, что не может видеть этот дом в том же виде и на том же месте. «Вы не поймете этого чувства». Флигель, где когда-то была школа, было приказано отделать для приезда Александры Сергеевны.

Пока Анна Васильевна прожила там до осени, хозяйничала, в годовщину помянула мужа и, приехав в Энск, не узнала орешковского дома на новом месте. Тут она решилась попросить позволения Александры Сергеевны завести школу.

— Вы хотите от меня уйти? Так говорили бы раньше!

Но это обошлось. Александра Сергеевна сообразила сама, что занятия Анны Васильевны не помешают порядку дома и еще отвлекут ее от гостиной, где ее присутствие Александра Сергеевна находила совершенно излишним. Хозяйство — обязанность, которой она, конечно, не забудет и которую можно и напомнить.

В доме были две комнаты с другого подъезда; они назначались для кладовой и гардероба. Александра Сергеевна позволила занять их. Одна обратилась в классную, другая служила жильем Анне Васильевне. Директор энской гимназии и губернатор поблагодарили Александру Сергеевну за такое внимание к народному образованию. Женская деятельность была в ходу. Александра Сергеевна нашла, что надпись «Школа А. Табаевой» очень оригинальна; она даже сама пригласила архиерея благословить. Весь Энск называл школу ее школой.

Анна Васильевна вставала с зарею и хозяйничала. Они виделись с Александрой Сергеевной по утрам, изредка вечером и никогда за обедом. Это было время уроков рукоделия. Александра Сергеевна держалась с нею прилично, иногда даже бывала ласкова, когда в ее светской жизни что-нибудь приводило ее в хорошее расположение духа. Кое-кому из знакомых она представила «родственницу».

Анна Васильевна бывала только у матерей своих учениц. Она тоже поняла свою родственницу и не ушла, потому что трудилась добросовестно, следовательно, жила не даром. И к тому же где ни жить — горе все одно. Это — для Саши. В школе, во всякой девочке, она видела свою Сашу, и дело, которое и без того было по душе ей, становилось ближе день ото дня. Понемногу она начала забываться в нем, крепче привязываться к этому труду и яснее понимать его. Горе затихало, заживало как-то. Ласки детей начали вызывать в ней ее прежнюю милую веселость, ей жилось легче.

Одно только: в четыре года она всего раз видела свою Сашу. Александра Сергеевна отпустила ее на один день в Москву — больше нельзя оставить дома и школы — день, как на беду, случился будничный. Саша вышла во время классной перемены на минутку, торопясь; кругом много народа, нельзя сказать слово. Анна Васильевна думала как-нибудь взять ее на вакации в Орешково, но флигель был маленький, Александра Сергеевна переезжала сама, а Александра Сергеевна никогда даже не называла Саши.

Она как-то ловко делала это, так ловко, что мать не называла и сама. Это было странное чувство, чувство ужасающее: смесь забитой покорности и гордости выше всякой меры.

«Ну, Саша кончит курс, приедет, тогда… тогда уйдем с ней вместе, наберем учениц, будем поживать», — утешала себя Анна Васильевна.

В один прелестный майский день 1875 года, на заре, Анну Васильевну разбудило восклицание:

— Вставайте! Здравствуйте!

Перед ней стояла девушка, тоненькая, стройная, черноглазая, яркая, как это утро, ловкая в подобранном платье с сотней блестящих пуговиц, с сумкой через плечо, в шляпке с сизым крылом. Она тормошила Анну Васильевну за плечи.

— Вставайте, довольно вам спать!

— Саша!..

— Она. Ну, здравствуйте! Велите внести мой чемодан; меня дворник впустил сюда, не знаю, какими ходами. Как вы это живете?

Анна Васильевна накинула платье, отыскала дворника, принесла воды. Она нашла свое сокровище лежащим на диване.

— Уф, устала! Проклятая дорога, черепашья, а еще называется курьерский поезд!

— Ты на курьерском?

— Конечно. Неужели вы думали, я в третьем классе? Это уж бог знает что! Вы меня не ждали?

— Не ждала. Я хотела послать тебе денег на будущей неделе.

— Да, хотели, и когда б еще послали. Я у Маши Голицевой взяла пятьдесят рублей. Этакая счастливица! Она завтра в Петербург едет. Мне сказали, отсюда поезд пойдет в Москву в девять часов утра, почтовый. Я напишу Маше; она до своего отъезда еще получит. Есть тут у вас бумага?

— Постой, успеешь, — сказала мать. — Дай на себя посмотреть.

— Вы покуда смотрите, а я буду писать. Да что у вас — какое странное жилье?

— Ты знаешь, голубчик, школа.

— Ну, что же, все же есть какая-нибудь свободная комната?

— Только эта, моя радость.

— Как, только? Такой громадный дом.

— Дом Александры Сергеевны. Мы с тобой пока тут поместимся, — прибавила Анна Васильевна.

— Зачем?

— Ты знаешь зачем: я живу у нее.

— Ну, знаю, экономкой, кухаркой. Но теперь-то уж, я думаю, довольно.

— Конечно; мы заведем свою школу…