Космята двигался в центре смертельной полосы. Краем глаза выхватывая сосредоточенные лица донцов, отслеживал некоторые удачные удары своих, сам не упуская ни одного врага, попадающегося на пути лошади, тихо удивляясь про себя: "А вот же оно, получается".

Сопротивление стало нарастать на второй сотне саженей. Два богато разодетых татарина неимоверными усилиями сумели остановить бегство горцев, посрубав несколько панических голов, и движение казаков замедлилось. Разрозненные стрелы, летевшие в них изредка, вдруг превратились в стройный поток.

Уклоняться и отбивать становилось всё сложней. Тут же грянули первые ружейные залпы. Большая часть пуль пока пролетала мимо, а те, которые попадали, застревали в крепких, казачьих кольчужках или в складках одежды: казачий Спас творил волшебство на глазах теряющих остатки духа врагов.

Космята срубил одну за одной две вражеские головы, и взгляд выхватил группу врагов, выстраивавшихся в нечто подобное строю. Пока казачий ряд, хоть и изломался под напором очнувшихся татар, но держался без потерь. Встревожило другое — враги появились и за спиной. Вытянув шею, громогласно, несколько был способен, атаман, крикнул команду перестроиться в колонну. Донцы услышали, и тут же, что-то напоминающее ощетинившийся саблями походный строй, было выстроено. Места впереди достались атаману и Борзяте. Остальные, закинув повода на луки седел передних товарищей, заняли позиции за их спинами. И лошади, удивительное дело, не противились, не пытались куснуть круп передней, а когда морда нечаянно тыкалась в хвост подруги или жеребца, молчаливо отворачивались, стараясь не мешать ведущему битву хозяину.

В таком порядке и двинулись дальше. Тупое навершие строя, будто пуля, глубоко вонзилось в беспорядочную толпу татарских конников, постепенно собирающихся перед казаками. Яростная рубка продолжалась…

Татары скучивались, каждый старался сам подобраться поближе к донцам. Создавая толкотню, они только мешали друг другу. Но не казакам. Выстрелы давно прекратились — в мечущейся толпе не прицелишься. Перепрыгивая через затухающие костры, мчались на подмогу своим горцы-черкесы, но спины товарищей не пускали их. Издалека они пытались углядеть, что творится там, в гуще сражения, но видели только побитые тела и опустевшие седла убегающих лошадей. От отчаянья и злости они крутились на ярящихся конях, чутко угадывающих настроение хозяев. Скрипели зубы, и раздавался свирепый рык, словно обезумевших зверей заперли в клетку. Одиннадцать характерников изгибающейся спицей всё глубже и глубже проникали в самую сердцевину стана.

Вот пала лошадь под Космятой. Спрыгнув удачно, он тут же поймал оседланную черкесскую кобылу. А в следующий момент, под прикрытием товарищей, вернулся в строй. Чуть погодя его маневр повторил и Власий.

Уже все воины вражеского войска сидели на лошадях и мысленно готовились вступить в битву, бушующую где-то совсем рядом. Вот только увидеть врагов удавалось немногим. И никто не мог углядеть их дважды. Летели головы и шапки, падали на окровавленную траву обрубки ног и рук, валились снопами десятки тел. Словно заколдованные витязи, неуязвимые и оттого внушающие страх и лишающие сил, бились казаки в окружении неисчислимых ратей врагов.

Уже миновали вражьи полчища казаки под руководством Валуя. Прошли сами и провели лошадей, гружённых добром и оружием. И теперь уж находились в безопасности. Не желая уходить дальше, донцы собрались на опушке соседнего леска. Укрывшись за деревьями, они тревожно заглядывались на разворачивающуюся суету в стане врагов, прислушиваясь к крикам и воплям, долетавшим и сюда, на полянку, в полуверсте от битвы. Атаман с трудом удерживал казаков от безрассудного желания помочь товарищам. То один, то другой казак подскакивали к атаману, требуя отпустить его и друзей на подмогу. Валуй сжимал до белизны губы, сурово мотая головой. Опасался, что голос предаст. Он и сам бы умчался в битву, разворачивающуюся перед глазами. Но он назначен атаманом. А значит, надо думать, что делаешь. И за себя и за сотню.

Ещё раз глянув в ту сторону, Валуй скомандовал двигаться дальше. Неохотно казаки повернули коней.

День катился к вечеру. Уже ниже вершин деревьев опустилось солнце, уже воздух над окрестными полями стал гуще и запашистей, пропитываясь светлыми травяными запахами, а характерники, не замедляясь, продвигались через вражеский стан, оставляя за собой только смерть и ужас. Во вражеском войске нарастало смятение. Никто не мог понять, что же это за создание бушует в теле огромной армии. Сбесившимся клинком рубит и рубит товарищей, а сам, будто заколдованный, не поддается ни сабельному удару, ни пуле, ни стреле… С каждым казачьим ударом суеверный страх все глубже проникал в сердца даже самых твердых духом воинов. Многие, приблизившись на расстояние сабельного удара и углядев сосредоточенные лица казаков, заметив, как падают один за другим воины, ещё недавно уверенные в непобедимости, как летят в казаков стрелы, но не причиняют никакого вреда, вдруг разворачивали коней, в панике кидаясь назад, сбивая с ног других и пугая тех, кто ещё не сумел подобраться ближе.

Космята на какое-то время потерял счёт убитым врагам, и почти перестал ощущать себя самостоятельной боевой единицей. Он словно провалился в водоворот битвы, слившись с товарищами в единый многорукий организм, без начала и конца. Странно, но и устали казаки почти не чувствовали, находясь в каком-то ином то ли мире, то ли измерении, где силы безграничны, а удача постоянна. Уже в густых сумерках казаки пробились к противоположному краю вражеского стана и совершенно неожиданно для себя вдруг не увидели впереди врагов. Только в этот момент Космята, да и остальные казаки, словно вынырнув из беспамятного омута, с удивлением оглянулись на пробитую полосу из мёртвых тел, стелющуюся позади и теряющуюся там, в глубине стана. По краям её замерли сотни черкесов с оголёнными саблями и перекошенными ужасом лицами. Ни один не решался напасть на казаков.

— Уходим, — бросил Космята, пуская кобылу рысью.

Лошади послушно ускорились и, характерники, не убирая окровавленных клинков в ножны, закачались в сёдлах за атаманом. И только удалившись от вражеского стана на полверсты и углубившись в соседний лесок, Космята позволил себе ещё раз оглянуться. Позади расстилался пустынный луг, постепенно теряющий краски в наползающей темноте. Он снова поторопил лошадь, стараясь не думать вообще ни о чем. По опыту он знал, что вот-вот на них навалится отчаянная усталость, и очень трудно будет выдержать в седле наступающую ночь. Поэтому, пока ещё оставались какие-то силы и пока враги не пришли в себя, он спешил увести людей как можно дальше от вражеского лагеря.

Шумел ветер в раскачивающихся вершинах буков, дубов и ясеней, на небосвод выбралась круглая луна, осветив верхушки заваленного буреломом леса. Одиннадцать казаков, в залитых своей и чужой кровью одеждах, из последних сил удерживаясь в сёдлах, пришпоривали лошадей.

Нз штаба он вышел уже затемно. Казаки долго не отпускали, требуя уточнить, то количество голов в табуне, то сколько побито черкесов. Но дольше всего обсуждалось захваченное оружие. Какого и сколько… Хорошо ещё, по опыту знавший, как трепетно его товарищи относятся ко всему, связанному с ружьями, саблями, ножами и прочими орудиями для уничтожения врагов, Валуй записал себе на нескольких листках все, что удалось взять. Казаки не успокоились, пока он раза четыре не прочитал им этот список в разной последовательности. То Черкашенин поинтересуется: "А что ты там говорил про англицкие ножи", то Каторжный, заглянув через плечо, попросит ещё раз пояснить, какие взяли пищали и в каком состоянии. То Яковлев поинтересуется, куда все добро свезли.

Потом, уже отпустив из центра комнаты Лукина, долго обсуждали весь подготовленный к осаде запас, рядили и судили — хватит ли? И если не хватит, то где успеть раздобыть за оставшиеся до высадки турка сутки. Валуй понял, что атаманы всерьёз надеются получать поддержку от казаков, оставшихся сторожить турка вверх по реке. Как они это сделают, он не представлял, но знал, что без толку атаманы рассчитывать на что-то не будут. Когда наконец закончили, Валуй, уже иногда ловивший себя на лёгкой дремоте — всё-таки нешуточно устал с дороги, облегчённо вздохнул.