— Хм. — Ибрагим слегка хлопнул в ладоши. — Я ещё раз убеждаюсь в вашем замечательном таланте летописца. Это просто великолепно! Продолжайте, продолжайте.

Челеби опустил голову.

— Это тоже отрывок. По приезде на родину я расставлю их в нужные места. Итак. "На днях эти злобные язычники переоделись в одежду подданных Турции и в таком виде напали на наших союзников из Крыма. Когда наутро татарские военачальники явились к нам в лагерь, требуя правды, то великому Ибрагиму пришлось напрячь всё своё красноречие, дабы доказать степнякам, что это не могли быть наши люди. К счастью, вскоре им удалось найти следы этих вероломных кяфиров, уходящие в казачьи земли, и дело было решено, к взаимному удовлетворению".

Челеби поднял голову, закрывая книгу.

Ибрагим прошёлся мимо, с задумчивым видом пожёвывая мясистые губы. Ему понравилась последняя запись. Челеби, зная, как потрафить скопцу, сделав над собой немаленькое усилие, нарочно ввернул "великого Ибрагима". И, похоже, не зря.

— Очень достойно, Челеби. — Евнух таки соизволил похвалить сочинителя.

Челеби, скрывая ухмылку, склонил голову.

— Мои способности — ничто по сравнению с талантами великого Ибрагима.

Скопец снисходительно улыбнулся: "Может ведь, когда захочет. Надо будет отметить его заслуги в письме султану. Заслужил. Такой труд!"

— Ты можешь читать дальше, Эвлия. Мы довольны.

— Пока это всё, уважаемый паша. Но я уже думаю над следующей записью.

Скопец качнул головой:

— Поделишься?

— С удовольствием. — Он помолчал, подбирая слова. — Дело в том, что последнее время в лагере нарастают тревожные слухи. Будто бы казаки ходят между наших войск, как среди своих. Режут почём зря наших мусульман. И что паша, отчаявшись их поймать, махнул уже рукой, мол, пусть режут. Всех не перережут.

Ибрагим остановился, левая бровь его поползла вверх, что означало у него высшую степень удивления:

— Вот как? Не слышал таких. Странно.

— Да, так и есть, уважаемый Ибрагим. Более того. — Челеби увлёкся. — И ещё один слух есть. Будто бы… — Он помялся, не зная как сказать. Но, уловив ободряющий жест Ибрагима, продолжил: — Среди казаков есть перевёртыши. Ночью они в облике зверей выходят за стены и… поедают мусульман. И вроде бы уже находили остатки их пиршеств.

Ибрагим звучно сглотнул. Какое-то время он справлялся с раздражением. Как же ему захотелось наорать на Челеби! Понимая, что на данном этапе османы проиграли в смелости казакам, он отчаянно пытался придумать, чем же ответить этим проклятым кяфирам. Но в голову, кроме как повысить голос на сочинителя, ничего не приходило. Кое-как он совладал с собой. Пару раз тяжело вздохнув, Ибрагим прикрыл глаза ладонью, давая понять, что устал и аудиенция на сегодня окончена.

Челеби понятливо подскочил.

Не оглядываясь, он спешно покинул шатёр евнуха. Удалившись на солидное расстояние, с которого Ибрагим не мог услышать, Эвлия Челеби ругнулся вполголоса: "Хитрая баба".

Лагерь шумел на разные голоса. Сотни огней, разбросанных хаотично, уходили вдаль, к самому морю. Пахло дымом и варёным мясом. У ближайшего костра в котле неаппетитно пенилось варево. "Опять грубая конина!" А ещё там ругались. Он прислушался. Кто-то обвинял пашу в тупости и неумении воевать. Ему вяло возражали. Эвлия не удивился смелости незнакомого гази. С недавнего времени такие мысли в среде воинов стали обычными. Всё громче ворчали не только рядовые янычары или сипахи, но и их полковники. А татарские и ногайские мурзы, черкесские беки, не стесняясь, угрожали пашам увести конницу, если в ближайшие дни ничего не изменится. Их можно понять — десятки тысяч коней давно вытоптали все травы в округе, и животные голодали. Не намного лучше было положение дел и в самом войске. Эти гадкие казаки перекрыли все дороги, ведущие к востоку, вверх по течению Тана, и пока оттуда не вернулся ни один обоз, посланный на раздобытки в сопровождении конных татар. И это было крайне тревожным сигналом.

Эвлия слышал, что в ставке собираются отпустить всю ногайскую и татарскую конницу в набег на Русь. Дескать, надо наказать двуличного русского царя за помощь казакам, к тому же продуктов в лагере с каждым днём оставалось всё меньше. Голод в турецком войске уже не казался чем-то фантастичным. Но кто поведёт войско? Бегадыр-Гирей недавно погиб в своём собственном шатре в окружении многочисленных воинов. Всего один казак, скорей всего, он был шайтан-колдун, что у них не редкость, сумел проникнуть к нему и зарезать, как барана. А потом в драке уложил ещё нескольких. А за шатром в это же время, отвлекая на себя бегущих татар, два его товарища разделались с двумя десятками знатных воинов. На что они рассчитывали? Ведь понятно даже ребёнку, что уйти из лагеря после убийства Бегадыра невозможно. Или для них достаточной платой и наградой стала смерть хана и его людей? Тогда они; получается, не боятся смерти. Но это противоестественно. Ведь даже правоверные мусульмане, которым обещан рай на небе, если они полягут, сражаясь с неверными, в глубине души не желают умирать, хотя вслух могут и не признаться в этом. А что ждёт неверного там? В лучшем случае вечные мучения. Если они так равнодушны к смерти, есть ли смысл угрожать им при жизни? Может, в этом и кроется секрет их мужества?

К сожалению, все оказалось не так просто, как думалось пашам в начале осады. Нет, не могу я понять казаков — этих кровожадных убийц. Наверное, мы сможем победить, только когда на стенах не останется ни одного врага, имеющего силы держать оружие? Но для этого нам нужны необычайная крепость духа, несравненное мужество и… припасы. Давно пора прислать из Стамбула пополнение и новый заряд — старый на исходе. Говорят, султан готовится отправить к Азову большую эскадру с запасами, необходимыми для продолжения осады. Побыстрей бы уж.

Занятый невесёлыми мыслями, Челеби не заметил, как добрался до своего шатра. Отмахнувшись от надоедливых насекомых, которых здесь, на берегу Дона, было на редкость много, он вгляделся в разрушенные каменные завалы крепости. "Когда-то они возвышались высокими, гордыми исполинами, — с грустью подумал он. — Всегда жаль, когда гибнет красота и совершенство. Что заставляет этих сумасшедших казаков проявлять презрение к смерти, зачем они каждый день отстраивают разрушенные стены, за которыми и спрятаться-то толком нельзя? Вцепились в город мёртвой хваткой и готовы погибнуть до единого, но не отступить. Как воспитываются такие неуступчивые воины? Какие песни поёт им в детстве мать, что они не знают страха? Как и чему их учит отец, что они стоят друг за друга насмерть? Почему так неприхотливы в ежедневном существовании и сильны в сече? Где источник той силы, что питает их, и что это за земля такая, ради которой они не жалеют ни себя, ни жёнок своих, ни детей? Вопросы, вопросы, вопросы… Без ответа".

Свежий августовский ветерок завертелся перед шатром, охлаждая забитую невесёлыми мыслями голову турка. Челеби поднял воротник кафтана и вдруг понял, что он впервые за всю кампанию усомнился в победе султана. Тяжело вздохнув, Челеби склонился, и занавеска шатра колыхнулась у него за спиной.

Земляные стены сходились и расходились. Где-то еле протискивались, а через пару сажень вдруг расширялись в два раза, и люди двигались свободно, как по улице. То ли ответвление собирались копать да бросили, то ли пласт земли обвалился, и пришлось расширять ход, терпеливо таская лишни бурдюки с грунтом. Иван Арадов — мадьяр и мастер по ходам полз впереди. Толстые двойные подошвы его сапог мелькали иной раз перед глазами, когда непостоянный свет факела отражался не ведомо от чего или на повороте зацеплял стену. Валуй со своими пробирался следом. Иван обещал удивить. Интересно, чем тут можно удивить? Слухи и слухи, разве что выход под штабом турецким сделали? Тогда да, будет неожиданно.

Втиснувшись в сжавшийся до ширины плеч лаз, Арадов с трудом обернулся: