— Сядь! — рявкнул Гусейн. Круто развернувшись на месте, обвёл собравшихся свирепым взглядом. — Кто ещё так считает?

Напряжённое молчание в шалаше, мерещилось, повисло на шестках, поддерживающих кровлю. Челеби, с самого начала совещания забившийся в уголок за спины начальников, постарался ещё ниже склониться над нераскрытой книгой. Он-то собирался вести записи во время беседы, а тут… Уцелеть бы…

Накрутив ещё пару кругов по центру шалаша, свободному от ног сидящих людей, паша наконец выдохся. Махнув рукой, как человек, который разочаровался в этом мире полностью, он уселся в почётном углу, из которого и вскочил недавно после доклада дежурного по лагерю.

Некоторое время молчали. Голос Ибрагима, тонкий и неприятный, проскрипел неожиданно.

— Я так думаю, все наши беды в том, что некого казнить в назначенный день, в тот день, когда мы хотели лишить казаков силы к сопротивлению через смерть их одноверцев? — Он медленно развернул своё толстое тело от одного края к другому. — Так это решаемо. Казним в другой день. Уважаемый Бекир-паша. Твои черкесы засиделись без дела.

Бейлербей Бекир — предводитель племён черкесских и Дагестана, вопросительно выпрямил спину.

— Да. Наши джигиты рвутся в бой. Но у меня небольшой вопрос. — Он оправил складки бешмета на коленях. — Пусть нас перестанут заставлять воевать пешими. Мы так не воюем! Это раз. И ещё. Как так получилось, что за одного барана приходится платить по три пистоля, а содержание лошади обходилось в цену половины быка? Кто мне ответит?

— Зачем что-то говорить? — Евнух, показалось, обрадовался. — Собирайтесь в большой поход. Там и цены вас волновать не будут, и делом займётесь. — Его голос набрал суровости. — А то на стену вас не зови, туда вас не бери. В общем, собирайтесь. У казаков на виду. Наших друзей из Крыма мы тоже попросим присоединиться к вам. — С улыбкой он развернулся к татарскому паше.

Гирей-младший, возглавивший татар после гибели отца от рук сумасшедшего казака, почесал волевой подбородок, окаймлённый острой бородкой:

— Ещё вопрос, кто к кому присоединится.

Сделав вид, что не услышал бурчание крымчака, скопец снова улыбнулся:

— Что ж. С разрешения многоуважаемого Гусейн-паши. — Лёгкий кивок в сторону грузно сопевшего начальника, напряжённо следившего за ним. Гусейн хмыкнул, но кивнул. — Завтра на виду у казаков собирайтесь в дальний поход. Но идти до Москвы ни к чему. Да и не дойдёте вы сейчас. Казаки там, как ягуары, на дорогах сидят. Порыщите в окраинных землях Руси. Соберите, кого сможете, и назад. И пусть неверные в Аздаке переживают за одноверцев. Это, несомненно, ослабит их дух.

Удовлетворённо сжав тонкие губы, он уселся на место.

Сообразив, что разгон на этом можно считать, законченным, шевельнулись калги. Силистровский паша Кенан поднял руку, как на уроке в духовной школе. Дождавшись кивка Гусейн-паши, поднялся:

— Все знают, что со снабжением у нас очень, — он поискал слово помягче, — нехорошо. Люди не хотят идти в атаку с одним пиками и саблями… От жестоких приступов, подземных взрывов, страшных рукопашных схваток с казаками армия уменьшилась почти вполовину. У армии не хватает фуража, не хватает пороха, свинца, ядер, калёных стрел, провианта. Всё это подвозят очень медленно или вовсе не подвозят. Мы всерьёз опасаемся бунта. Чтобы избежать его, всё время приходится передвигать войска, не позволяя смутьянам договориться.

Ибрагим поморщился:

— Да, это все знают. Зачем говорить то, о чем все знают?

Кенан-паша, словно ждал этих слов:

— А затем, что я хотел бы знать, когда подойдёт обещанная помощь из Стамбула?

И словно прорвало, заговорили разом паши и беки. Вопрос нешуточный. Без помощи из Турции, уже понятно, войны не выиграть.

Капудан Сиявуш-паша — командующий флотом, всё заседание просидевший молчком, медленно встал. Высокий, под три аршина ростом, он по привычке низко клонил голову.

— Султан обещал и султан сдержит слово. Ожидаем транспорт галер в конце августа. Всё будет. И заряды, и пропитание, и даже дрова.

И снова оживились турецкие военачальники. В их ослабшие сердца словно вдохнули надежду на благополучный исход. И даже Гусейн-паша позволил себе улыбнуться: "А не всё ещё потеряно. Придут транспорт, дожмём крепость. Или не сносить мне головы. Так что без выбора".

Он, кряхтя, поднялся:

— Все свободны. Готовьте войска к решающему штурму. Думаю, к сентябрю крепость будет наша.

Раскланиваясь, турки потянулись к выходу. Среди них из шатра выскочил и Челеби, впервые не записавший во время совещания ни единой строчки в книгу о великом походе.

Сёмка Загоруй, придерживая твёрдой рукой повод нервно переступающей лошади, вглядывался в дрожащее марево над бескрайней степью, прорезанной узкой пыльной дорогой. Вроде вечер, а духота не спадает. Казалось, седые ковыли, качая метёлками, нагоняли горячий воздух, словно веники в бане по-чёрному. Позади поднимался густой перелесок, в котором позвякивали уздечки и всхрапывали изредка невидимые кони. Сёмка поводил плечом и, прислушиваясь к неприятным ощущениям в мышцах, недовольно нахмурился. За месяц почти непрерывных сражений он так намахался правой рукой, что теперь ощущал некоторую неловкость при движении. Левая рука у него уже давно была в падчерицах, ещё по молодости лет лихой ногаец перерубил связки на локте, и она так в полную силу и не восстановилась. А теперь вот и правая. "Как бы не подвела в нужный момент. — Он покосился в сторону, где, вытягивая спину в седле, почесывал торчащую в две стороны лопатообразную бороду Герасим Панков, из казаков-джанийцев. — Лишь бы не догадались свои. А то ещё начнут оберегать". Сделав над собой лёгкое усилие, он снова сосредоточил взгляд на горизонте.

Панков появился в казачьих землях всего пару недель назад, а сегодня он уже уважаемый командир. Удивительно, но мужики единогласно выбрали Герасима главным над собой. Но ещё более удивительно то, что казак согласился взять под своё крыло не казаков. Как им можно доверять в бою, необученным, непроверенным, не бойцам, одним словом? Рисковый этот Герасим. Правда, говорят, будто его лично просил Валуйка Лукин за мужичками присмотреть. Если так, тогда ещё можно как-то понять. Но и то сомнительно. Сам Сёмка десять раз бы подумал, прежде чем на такое решиться.

Три сотни бойцов Панкова — беглых из плена и добровольцев, добравшихся до батюшки-Дона из Русской земли, выглядели разношерстно, но боевито. Народ собрался из самых разных городков и сёл, большинство с Белгородской черты, с засечки, потому с боевым опытом. Многие отпросились из стрелецких полков, стоящих там же, в городках по границе с Диким полем. Все воеводы были осведомлены о негласном царском указе отпускать стрельцов, черкасов и казаков на помощь донцам, и потому уходили легко. Сотники и главы городков, понимая, на какое дело отправляются охотники, и продуктов в дорогу давали, и разное оружие, стреляющее и режущее. Пошли бы и сами, но крепости оставлять без охраны тоже нельзя.

Вооружённые саблями, топорами и даже вилами рыскари проходили не одну сотню километров к Дону, где присоединялись к казакам. И тут уже, в ковыльных степях вместе рубили татар и турок.

Последнее пополнение по пути, пока собиралось в десятки из небольших групп бойцов, разгромило крепкую татарскую сотню, нечаянно выскочившую на них и поначалу не принявшую мужиков за серьёзную силу. За что и поплатились — полегли все. Правда, и добровольцы потеряли почти пять десятков. Дорого далась победа. Но тем злее оставшиеся в живых врубались в татарские порядки после того. Самые недоверчивые казаки потом специально отыскали место схватки, чтобы перепроверить рассказ пришлых людей, более смахивающий на байку. И все подтвердилось!

Но всё равно сперва донцы приняли их с недоверием. А, может, и вообще бы не приняли, — на войне казак надеется только на казака, и желательного испытанного, — но репутация Лукиных, рекомендовавших Герасима с его людьми, сделала своё дело. Потом мужики и стрельцы воевали плечом к плечу с донцами, правда, разными ватагами, и неплохо, надо признать, воевали. Мужики, доказывая отважность и презрение к смерти, первыми вламывались в толпы врагов, те, бывало, смешивались от неожиданности. Тут уж казаки их и добивали.