Лагерь медленно засыпал. Казаки тоже притихли. На душе у Матвея тревожно, вот-вот часового хватятся. Пора бы начать. Гришка тоже переживает. Подтянулся головой к голове:

— Ну чё, дядька Матвей? Айда погуляем по рядам.

— Айда, — прокряхтел Чубатый, а со стороны показалось, будто прокашлялся.

Оба земноводными ящерками скользнули в разные стороны. Далеко ползти не надо. У Матвея первые турки в двух саженях. Крайний к нему спиной. Не спит, но глаза, видать, закрыты, да и укутан в какое-то рваное одеяло с головой. Пристроившись, ткнул кинжал под лопатку. Ладонь зажала рот. Тот напрягся, нога дернулась пару раз. Всё, готов.

Огляделся. Тихо. Тот, что рядом, тот спит. Сопение слышно. Тоже спиной к Матвею. Одним движением перевалился через труп. Кинжал в руке. Вот и спина второго. Поднёс руку к лицу, а вторая одновременно ткнула туда же, под лопатку. И снова ладонь сжимает судорожно распахнувшийся рот. Всё, не сопит.

Из ряда, что ближе к реке, кто-то поднял голову. Услышал? Затаился. Оттуда Матвея не разглядеть. Ну, лежит и лежит человек, как и другие. Только что не укрыт ничем. Так, может, нечем. Бедный, мёрзнуть ему всю ночь.

Голова опустилась, и Матвей скользнул к следующему.

Ночь опускалась ветряная, тёмная. Звёзд не видать, луна тоже где-то за тучами придремала. Казаку такая ночь в самый раз. На седьмом крестнике Матвей решил заканчивать. Везенье, оно не вечное. Да и притомился. Чай, не юноша по холодной земле ползать. Неспешно, словно лодка, поднимающаяся на волнах, переполз по трупам турок к краю. Гришки пока нет. Что ж, пора бы и "съесть" кого. Матвей, как и все казаки, гуманностью не отличался. Время такое было. Прирезать человека, и, если нужно, разделать, для него не сложно. Руки, ноги мертвецу резать, неприятно, конечно, но терпимо. Тем более враг, да для дела. Задушив в себе всякие чувства, какое-то время Матвей только сопел да кряхтел над трупом крайнего. Иногда оттуда раздавались хруст ломающихся суставов и треск рвущихся связок. Наконец, закончив гадкое занятие, он отполз в сторонку, отдуваясь. Руки чуть дрожали, липкие ладони пришлось вытирать о землю. Развернув одеяло, снятое с убитого, заложил в него куски мяса, бывшие когда-то человеческими руками и ногами, оглянулся. От реки шагали несколько человек. Не к нему, немного мазали. "Часового менять, — догадался. — Разлёживаться некогда". Стараясь не поднимать головы, пополз в сторону видимых отсюда сгустком темноты стенам. Свёрток тащил за собой. Гришку ждать уже некогда. Немаленький, сам прискачет. Где слухи выходят, он не хуже Матвея знает.

По дороге сполз в воронку от ядра. Неглубокая, но оглядеться отсюда можно. Люди прошли, как он и предполагал, в стороне. И сейчас оттуда уже доносились встревоженные крики. Замелькали два факела. "Счас рассуматошатся". Прикопав куски тела, да так, чтобы нашли — страшнее будет — приподнялся. Сгибаясь в три погибели, но хоть на ногах, Матвей рванул к ближайшему слуху.

На эту вылазку Герасим Панков попросился сам. Сейчас у него под рукой десятка три мужиков. В начале осады было пять десятков. Рубятся мужики, яко львы, гибнут, ранеными уходят, но вот не может Панков отделаться от ощущения, что казаки его подопечным чуток, а не доверяют. Или берегут, что почти то же самое. На стенах рубиться — это пожалуйста, а как что-то поопаснее, похитрее, так только сами. Вот на вылазки ни разу не пустили.

Прежде чем решиться подойти к атаману, Панков собрал своих мужичков посоветоваться. Народ у него подобрался боевой. Те, что послабее, уже в райских кущах блины поедали, отборные здесь. Выжившие. Впереди Сусар, сынок. Гордость Герасима. Хотя на людях он сына никак не выделял. И строго может спросить, порой даже похлеще, чем с другого. А потому что Панков. И ответственность на нём другая. К тому же казак! Мужикам пример должон подавать. Но честности ради, редко бывал отец недоволен сыном, крайне редко.

Оправившись от страшных ран, что черкесы на столбе Суса-ру нанесли, теперь на каждую саблю первый лезет. Его шестопер[52] любому рубящему оружию сто очков наперёд даст. Если в умелых руках, конечно. Сусар умеет. Наловчился ещё дома, когда с парнями тренировался. Навык в приграничных землях вовсе не лишний.

Он же первый и поддержал отца. Да так горячо, что, если сомневающиеся в толпе и были, предпочли промолчать, чтобы в трусы не записали. Мужику вообще-то осторожность свойственна по рождению. Такие, как его сын, — не редкость только среди казаков. Ну, может, среди парней мужицких тоже встречаються, ещё не женатых. С возрастом это проходит, как правило. Ну, так у него больше половины — ребятки холостые. Сами в бой рвутся. С одной стороны хорошо, с другой — глаз да глаз за ними надобен. Чуть отвлёкся, уже чего-нибудь сотворили. Не, в этом деле золотая середина — самое то. А потому надо советоваться. Опять же, лишний раз уважение проявить не помешает.

Валуй, правда, не сразу добро на вылазку дал. Его понять можно, своих казаков он в любую опасность отправит, потому как и сам от неё не бегает. К тому же казаки втай пробираться обучены, в отличие от его мужиков. Да, ежели честно, то и сам-то он нешибко силён в тайной войне. Саблей махать — это да, могём. С дества оружием балуемся, что донцы, что его джанийцы.

Ну, да не боги горшки обжигают. Давеча маленько побегали с Петро Кривоносом. Вот где чудесник. Такие приёмчики знает, закачаешься. Повторить почти невозможно. Но кое-что, основные навыки из его практики, на вооружение взяли. Многие из мужиков — охотники. Им проще опыт пластунский перенимать. В общем, Панков отобрал пятерых, самых толковых. И они с Петро ещё полдня побегали по развалинам Азова. Гер-сим верил, что не зря.

Получив-таки от Лукина разрешение на вылазку, Панков всерьёз озадачился. До этого всё задуманное в голове выглядело просто и обыденно. Ну, выскочили ночью, побили, кто под руку попался. И бегом назад. На деле оказалось, не всё так-то просто.

Первым делом надо проработать маршрут. Тут Петро тоже помог. Он вообще, прослышав про задумку Панкова, сразу взял мужиков в оборот. Сам решил или Валуй подсказал, то не важно. Но размышлял он здраво: выпустить народ за стенку без подготовки — всё равно что самим в лапы турка отдать. Вот и возится, что с детьми малыми. Герасим про себя надеялся, что Петро их одних в логово врага не отпустит. Сами, конечно, с усами, но дядька с таким умением однозначно не помешал бы. И это ещё слабо сказано.

После маршрута надо определиться с оружием. Что брать, что оставить, это тоже Петро быстро объяснил. Длинное, тяжёлое, сложно заряжающееся — только помеха. А вот сабли разные, дубины, перначи, даже пистолеты, у кого есть и прочие убийственные в ближнем бою приспособы — то, что надо.

Решили идти до татар. Они ближе к калачинским башням стоят. Он скуки и голода, говорят, волками на луну воют. Их пощипать, расслабленных да на начальство озлобленных, святое дело. Тут ещё Панфил Забияка — это тот, что весь в шрамах, — идейку подкинул. Одеться в турецкие шмотки: в кафтаны янычарские да сипахские рубахи. Может, на своих союзников лишнее зло затаят. А то и передерутся. Было бы здорово.

Месяц враги уже под стенами, а лад меж разными народами потеряли. Грызутся потихоньку, как пластуны докладывают. Пока не сильно, но если так и дальше продолжаться будет, то можно надеяться на бардак в войске. А будет беспорядок в турецком доме, ни одна их армия с казаками не справится. Да, ни с кем не справится, если соперник силён, слажен и наделён силой духа. Как все азовцы.

Ночь в день выхода не подкачала. Тёмная, ветряная. Небо тучами затянуто, того и гляди, дождь пойдёт. Как Герасим втайне и надеялся, Петро надумал идти с мужиками. И проводником, и так, советчиком. Он тут уже все позиции облазил с друзьями. На него большая ставка у Панкова. Что правды таить, побаивался он за своих мужиков. А как не сдюжат? На нем тогда грех за смертоубийство трёх десятков ляжет. И даже если сам со всеми смертушку примет, там святой Павел с него спросит, мол, что ты за казак — людей своих, доверенных тебе, не уберёг.