— Ибрагим, — подсказал Эвели.

— Ага, он. Отдыхает.

Благодарно кивнув охраннику, Эвлия завернул за угол шатра. Ибрагим — тезка и доверенное лицо султана, служил в войске его ушами и глазами. Он обладал отличной памятью и ничего никому не прощал. Султан, сам пришедший к власти на клинках обязанных ему военных, не без основания побаивался разделить участь своего предшественника. Евнух, преданный хозяину, словно собака, должен был еженедельно отправлять в Стамбул галеры с письмами о положении дел. Впрочем, о чем он написал в первом письме, примерно понятно. Конечно, о прибытии на место и свежие впечатления. Гораздо интереснее станут последующие послания, которые в будущем проявятся в изменениях отношения султана к своим подчиненным. В общем, скопец был далеко не прост, и держать себя при нем следовало с осторожностью. Хотя к Эвлии евнух относился с симпатией.

Ибрагим устроился в тенистой стороне шатра. Развалившись на толстом ковре, он обмахивал платком широкое женоподобное лицо, покрытое крупными каплями пота.

— А, это ты, эфенди. — Он явно обрадовался появлению муэдзина. — Присаживайся. Раздели обед с бедным Ибрагимом.

Осторожно опустившись на ковёр, Челеби принял из рук евнуха полную пиалу чая:

— Ну и жара!

— Точно, у нас в Стамбуле, кажется, такой не бывает, — поддержал его Ибрагим и хитро прищурился. — Как устроился, о чем первые мысли? Что-нибудь записал в свою книгу? — Он кивнул на зажатый под мышкой фолиант.

— Пока все мысли ещё только в голове. — Эвлия отхлебнул горячего напитка. — Хочу начать с рассказа, как расположились наши войска. Да вот никого не застал в шатре. — Хе, — хмыкнул довольный евнух, — тебе несказанно повезло. Я присутствовал на совещании и могу тебе дать полную картину.

Приложив руку к груди, Челеби вежливо склонил голову:

— Это бы очень помогло мне в самом важном деле — прославлении деяний нашего султана.

— Тогда слушай. — Ибрагим поудобнее устроился на локте. Пиала, немного набрызгав, очутилась на ковре, а евнух задумчиво выпятил нижнюю губу. — Значит так. Мы окружили крепость с семи сторон. Главнокомандующий, почтенный Гусейн-паша, занял окопы на юго-запад от крепости. У него почти двести кулеврин[37] изарбазанов[38]. Капудан[39] Сийявуш-паша высадился на берег со стороны Водяной башни. У него сто фальконетов[40]. Суда же они спрятал в Дири-Тене (Мертвый Дон) и у острова Тимурленка. Выше Водяной башни, с южной стороны, сейчас окапывается анатолийский паша с десятью ода[41] янычар и восемью осадными пушками бал-емез[42]. Паша Карамана и шесть ода янычар вошли в окопы напротив северной стены и приготовили к бою шесть бал-емез. Успеваешь? — Евнух заглянул в раскрытую книгу Эвлия, в которой тот строчил пером.

— Если ты будешь говорить чуть помедленнее, я смогу записать каждое твоё слово.

— Хорошо. — Ибрагим откинулся на подушках. — Буду помедленнее. Итак, с западной стороны, со стороны пригорода Каратаяк, расположился в окопах силистровский Кенан-паша и с ним десять ода янычар, одна ода оружейников, ода топчей — пушкарей и десять осадных пушек. Паша Румелии укрепился в окопах с десятью пушками бал-емез со стороны Дозорной башни. — Евнух улыбнулся. — Ну как, удовлетворил я твоё любопытство?

— О да. — Челеби спешно дописывал последнюю строчку. — Более чем.

— Ну, тогда, может, ещё по чайку?

Эвлия отложил книгу в сторонку, ожидая, пока на горячем ветру просохнут чернила, и кивнул:

— С удовольствием, уважаемый.

Ибрагим кивнул дежурившему неподалёку слуге, и тот сорвался с места. Прежний чайник уже остыл. А предлагать гостю холодный напиток — высказывать неуважение. Челеби же в войске султана Ибрагима Первого уважали все, даже рядовые солдаты. Все знали, что это он каждый день призывает правоверных на молитву. А значит, у престола Аллаха Эвлия гораздо выше любого из здесь присутствующих.

Турки ударили на заре. Наверняка хотели застать врасплох, но казаки уже сидели на позициях. Валуй, как чувствовал, поднял своих затемно. Впрочем, судя по суете у соседей, никто из защитников крепости сегодня не собирался задерживаться внизу. В утренних сумерках пожевали холодной каши. Проверив оружие, засобирались на стены. Жёнки, стараясь не мешать нарочито сердитым мужьям настраиваться на бой, перекрестили их в спины.

Деловито разбежались по местам. Прислушиваясь и присматриваясь, замерли у зубцов. Внизу только-только начинали шевелиться. "Долго спят", — отметил Борзята не то смешливо, не то одобрительно. И то верно, нехай дрыхнут, пусть хоть вообще не проснутся!

Чуть позже по стене проскочил Иван Косой. Прикрытый кожей глаз подергивался, Иван чувствовал это, и иной раз ладошка прикрывала лицо. Но и дергающийся глаз не помешал Ивану показать себя батькой-атаманом. Где остановился — переговорил с казаками, кого-то похвалил, другого пожурил беззлобно. Где просто похлопал по плечу — и без слов понятно, чего ждать. Повторил приказ: "Без команды не стрелять". Осип распорядился открывать пушкарный огонь, только когда отстреляются топчии, а немцы и турки полезут на стены. Пушкари снова проверяли бомбарды, в укромные ямки скатывались ядра, мешочки с зельем укладывались в ниши под ступенями для безопасности. Рядами выстраивались банники, пыжовники, пальники[43]. Хватальщики[44] в который раз смазывали дёгтем блоки очепов[45], что высились на стенах, будто журавли у колодцев. Этими журавлями удобно поднимать казаны или ядра снизу от своих, а также сбрасывать лестницы, которые враги вскоре начнут приставлять к стенам.

Валуй с товарищами присели на край, свесив ноги на свою сторону. Помолчали. Пахом по соседству поправлял на плечах тяжелый куяк[46]. Небо постепенно заливалось предрассветными красками. Полосы прозрачных облачков медленно проявлялись на его светлеющем покрывале. Прохладный ветерок сновал по стене, ерошил густые чубы на оголенных головах, когда станичники скидывали шапки, чтобы положить крест на лоб, забирался за пазухи расхристанных зипунов. Казаки не замечали прохлады.

Ниже на других ярусах у бойниц, пробитых в стенах, тихо переговаривались казаки из сотни Карпова. Ещё ниже в полголоса перекликались бабы у котлов. Один за другим вспыхивали костры под закопченными днищами. Какая-то жёнка ругнулась на неловкого парня: "Ты ещё на меня эту жижу вылей". Тот что-то пробурчал в ответ. За стеной тоже просыпались. Только что отгудел заунывный голос муэдзина. Наверное, в эти мгновения мусульмане заканчивали утреннюю молитву. О чём они просили своего Бога? Остаться в живых и быстрой победы над казаками? Ну, это у них вряд ли получится. Тут проси — не проси, а решаться все будет на стенах.

У азовцев свои адреса для молитв: Богоматерь, Спас и ещё куча святых. У каждого казака свой, но все хоть раз да припомнят Спаса, лик святой. Сколько услышали заступники русские в это предутреннее время просьб от православных? Только они и знают. Притихли азовцы. Выстроившись у края и присев, безмолвно поглядывали вниз на суету чужого проснувшегося лагеря. О чём думали, что перебирали в памяти? Сколько казаков — столько и думок у них. Космята Степанков вытянул из ножен здоровенный черкесский кинжал, привезённый из последнего похода. Любуясь, приподнял перед собой. Казаки, словно обрадовавшись поводу стряхнуть задумчивость, живо заинтересовались.

— Острый? — Борзята, сидевший через два человека, нагнулся вперёд. — Покажь.