— Отходим.

Никто и не заметил, как в толкающейся толпе янычар один десяток начал неспешно пятиться в глубь расположения.

Какой-то командир, бегущий к ним, крикнул на бегу:

— Чего там случилось? — Он обратился к Борзяте, заметив его серебристый пояс.

— Татары каких-то овечек требуют вернуть.

— А ты из какой ода?

— Из седьмой.

Неизвестно, удовлетворился командир таким ответом или просто решил, что пока не до них. Там, впереди, происходили более важные события, но он убежал. Позади шумели всё громче. Два выстрела взбудоражили утреннюю свежесть. Казаки, развернувшись, уже не таились. Быстрым шагом, а где и бегом они рванули в сторону развалин ближайшей стены. Редкие янычары, встречающиеся на пути, смотрели на них с недоумением, но останавливать и не думали. Мало ли какие приказы приходится выполнять лучшим турецким воинам.

Когда по истерзанной ядрами и пулями земле потекли первые оранжевые полоски-лучи, азовцы спускались в ров перед крепостью.

Миленький, сбежавший вниз последним, радостно перекрестился:

— Кажись, дома.

Из-за кирпичных развалин показались знакомые казацкие головы. Какое-то время они настороженно рассматривали приближающихся янычар. И вдруг разом широко разулыбались.

Вечером братья Васильевы, промышлявшие на лодке, что ходила под водой, словно по упругой волне, принесли весть о приближающейся турецкой эскадре с припасами. Давеча они сновали меж вражьих кораблей, пытаясь тайно раздобыть зелья, и нечаянно подслушали разговор двух знатных турок, волновавшихся о задерживающейся подмоге. По их расчётам, суда из Османии должны были появиться ещё несколько дней назад.

Прослышав новость, Осип Петров собрал атаманов во временном штабе, устроенном под стеной. В последние дни турок обстреливал город уже не так интенсивно, и казаки догадывались, что враг испытывает недостаток в боеприпасах. Правда, защитники города к концу августа тоже поистратили почти весь запас пороха и селитры и теперь шли в бой, рассчитывая только на крепость своих сабель и мужество товарищей. Канал поставок по воде, и так-то действующий нерегулярно, турки к этому времени перекрыли полностью, и положение азовцев с каждым днём становилось всё тяжелее. Гарнизон потерял около половины бойцов ранеными и убитыми, и этот скорбный список продолжал расти ежедневно. Братья-донцы, защищавшие донские рубежи на восток от крепости, обещали прислать подкрепление, но первая попытка проникнуть рекой стоила донцам тяжкого поражения.

Несмотря на то, что тысяча бойцов пробиралась ночью, турки обнаружили их струги в темноте и большую часть разбили пушечным огнём. Тех воинов, что смогли уцелеть под обстрелом, встречали на берегу рати янычар и татарские сотни. Сколько погибло той ночью товарищей, защитники Азова могли только предположить, но было ясно, что в родные курени никогда не вернутся сотни донцов. Хоть как-то обнадёживало то, что некоторая часть казаков сумела-таки спастись, утаившись в плавнях противоположного берега. Теперь они небольшими группами по десятку-другому нет-нет да проникали в крепость ночами. Но для ослабшего гарнизона Азова это капля в Сурожском море. Ситуация требовала неожиданного решения. Атаманы понимали: ещё пару недель осады — и в строю не останется ни одного нераненого казака. Кто и как будет отражать турецкие приступы, к тому же без огнестрельного оружия и припасов, было непонятно. Пока удавалось отбиваться, но это до того момента, пока к врагу не подойдёт пополнение. Если не людьми, то уж точно припасами. И того много для измученных защитников Азова. С новыми силами турок воспрянет, и остановить его станет гораздо трудней. Решение напрашивалось единственное — не пустить турецкую эскадру с припасами к берегу.

Устало скинув перевязь сабли через голову, Осип опустился на слежавшуюся охапку соломы у столба в глубине щели. Тимофей Лебяжья Шея, придерживая повязку с красным пятном на груди, подвинулся, пробурчав:

— Расклады и так понятны. Ты скажи, кто пойдёт? Кому доверишь такое дело?

Тимофей Зимовеев, недавно потерявший брата Корнилия, оттолкнулся спиной от косяка, сумрачное выражение лица стало ещё суровей:

— Надо самых крепких собрать, чтоб без ран и непобитые. А поведёт Лукин, он самый везучий. И молодой. Пусть берёт своих, и к нему ещё я сотню наберу.

Из тёмного угла подал голос атаман Каторжный:

— От меня пять десятков бери.

— Я сотню выделю, — закашлялся Алексей Старой.

— А у меня и десятка лишнего не наберётся. — Наум Васильев приподнялся на локте и поморщился: рана на бедре закровоточила.

Серафим Иващенко, возглавивший запорожцев после гибели атамана Контаренко, подполз к догорающей лучине. Выбрав среди горки запасных одну самую, на его взгляд, лучшую, поджег её от старой:

— Я могу сотни полторы отправить.

Потерев шею, наклонился вперёд Осип:

— Добро. Но запорожцев пока трогать не будем. Оставим в крепости, если что на выходе случится, крепких казаков и не останется у нас. Сотни три собирается, и ладно. Этого должно хватить. Последние заряды пусть забирают. Михайло Татаринов, скоко у нас бомб ещё есть?

— Десятков пять наберём. — Михайло поигрывал нагайкой, сидя у столба, подпирающего дощатый свод с краю низкой щели. Пули и осколки пока облетели геройского атамана стороной.

— Значит, так и порешаем. Нехай готовятся к выходу. Караульные же у моря в камышах затаятся. Как только эскадра появится на окоёме, так и выступать. Струги-то вроде наши притопленные турок не нашёл? — Он повернул голову к Тимофею Яковлеву.

— Не. Стоять, как миленькие. Давеча Васильевы проверяли.

— Ну, добре, атаманы. С Богом и по коням!

Покряхтывая, казаки начали подниматься с соломы и, кто кашляя, а кто, сдерживая стон, выбираться из щели на вольный воздух.

Валуй проснулся от толчка в плечо. Не понимая, что происходит, слепо захлопал ресницами. Подхватился, упершись рукой в солому:

— Что, турки лезут?

— Тише ты. — Тимоха Зимовеев зашептал горячо, оглядываясь. — Хлопцев разбудишь. — И кивнул на выход. — Айда тишком, разговор есть.

Валуй поправил плащ, сползший с плеча Марфы. Вымотавшаяся за последние дни, она не вздрогнула. Кругом вповалку спали товарищи. Борзята сонно засопев, натянул на плечо зипун, но не проснулся. Варя, подруга его, приоткрыла глаза, но, увидев, что никто их не поднимает и можно ещё поспать, снова опустила голову. Зачмокал сладко Дароня Толмач, словно уминал во сне садкий каравай. Закинул руку на супругу — Дуню, у которой уже гарбузом выпирал живот. Она не пошевелилась. Пригнувшись под низким потолком щели, атаманы начали осторожно выбираться, перешагивая и обходя раскинутые ноги и руки казаков.

У выхода остановились. Распрямившись, разом вздохнули глубоко. Непривычная тишина разливалась над разрушенным городом. Молчали турецкие пушки, не слышались оголтелые крики: "Аллах!", не звенели казацкие сабли. В оглушающей тиши чуть слышно похрапывали усталые казаки в щелях. Изредка караульные, укрывшиеся на кучах битого камня, что были когда-то стенами, перекликались вялыми голосами.

— Да… — протянул Тимоха, оглядываясь. — Натворил турок делов: не город, гарище!

Валуй молча стряхивал солому с портков, справедливо рассудив, что сотник вызвал его не затем, чтобы вздыхать о развалинах крепости. Не из вздыхателей он. Так и вышло. Покосившись на невозмутимого атамана, Тимофей почесал перегородку набухшего синяком носа — второго дня турок на приступе шибанул чем-то увесистым — за искрами, сыпанувшими из глаз, не успел углядеть чем, но ответить успел. Потому и стоял ныне здесь, рядом с Лукиным, а не лежал в братской могиле у ныне разрушенного храма Иоанна Предтечи:

— Турецкая эскадра с припасами на подходе, слышал?

— Ага, Васильевы донесли давеча.

— Андыш, решили мы, что ни в коем разе нельзя её до берега допустить. Иначе хана нам придёт. Не отобьёмся, коль турок новый заряд получит.