— Валуйка, ты это…

— А всё уже сказал. Ну, теперь будете спрашивать, почему мы за крепость насмерть стоим? Да и вы с нами стоите. Разве нет?

Тимфей с раскаянным видом, почесал затылок:

— Так, дядя Валуй. Так. Ты уж прости нас. Глупость спросили.

Лукин помолчал малость, чтобы прочувствовали. Откинувшись на спину, пробормотал:

— Ну а раз глупость, то и валите отсель.

Парни, перешептываясь, поползли обратно к своему месту. Валуй, вдруг что-то вспомнив, приподнял голову:

— Слыш, парни, всё хотел спросить. — Они замерли, с готовностью обернувшись. — Вы, слышал, какого-то засланца в крепости споймали?

Тимофей подполз обратно, за ним и ребята. Усевшись кружком, перебивая другу друга, коротко поведали, как подслушали ночной разговор Наиля, что буд то бы лошадей продавать в крепость заявился, а сам враг был, с каким-то неизвестным. Но тот неизвестный точно здесь, около крепости подглядывал. Апосля по голосу его вычисляли. И нашли же, он в виде помощника купчины у крепости отирался. А потом и его сообщника взяли, но это уже без них. Дядя Фроська сам справился. Наиль же сбежал.

Уважительно качнув головой, Валуй отпустил парней, и те, переговариваясь и ещё что-то вспоминая, удалились. Казаки, не слышавшие этой истории, ещё долго обсуждали рассказ.

Поднялась дверца входа, и в щель облаком полился свежий воздух. Вечерний свет уже почти не отличался от сумрака казачьего убежища. Просунувшаяся голова голосом Арадова окликнула:

— Валуйка, ты здесь?

— Тут мы.

— Бери человек пять, пора.

Лукин крякнул — так и не отдохнул — рука нащупала ружьё:

— Подъём, казаки! Космята, Борзята, Дароня, Пахом…

— А можно и мы тоже? — В стороне поднялся на коленях, выше потолок не даст, Тимофей Савин.

Валуй на миг задумался.

— Да нехай идуть, — поддержал земляков Космята.

— Собирайтесь.

Подскочила Марфа:

— Куда ж с таким ухом? Нельзя же тебе…

Валуй обнял девушку, губы нашли густой завиток, пахнувший почему-то порохом:

— Надоть, Марфочка. Без нас всяко-разно не справятся.

Девушка бессильно опустила руки.

Валуй на коленях пополз к выходу. За ним устремились казаки. Когда захлопнулась дверца, Красава положила ладонь на плечо Марфы.

— Не горюй, девушка, такая наша казачья доля бабская.

Марфа тяжело вздохнула. Тонкие пальцы вытерли слезу, повисшую на реснице.

Над городом поднимались дымные столбы разрывов. Сумерки расцвечивались огненными сполохами, словно цветами, но не простыми, полевыми, а цветами из страшной сказки, несущими смерть. Крушились остатки куреней, разлетались по улицам куски кирпичей, взвизгивали осколки. Только они выскочили на улицу, как поблизости грохнуло так, что заложило уши и обдало тучей камешков, словно шрапнелью. Казаки, пригибаясь и вырисовывая зигзаги, рванули за Арадовым во всю прыть. Пока бежали, навстречу не попалось ни одного человека. Караульные прятались в ямах на остатках стены, а остальные сидели по щелям. Земляная насыпь грозным валом нависала над городом. Мелкие издалека фигуры янычар усеивали вершину так густо, что, казалось, там и клочка свободного нету. Пушки то и дело выпускали облака густого дыма, одновременно с ядрами в крепость долетали и звуки выстрелов.

В слухах подготовились к выходу ещё до обеда. На бегу ватага, как договаривались, разделилась на группы. С собой отрядил Борзяту. Пахома отправил с Дароней, а Космяту поставил старшим у осоколецких парней. Арадов, поколебавшись, присоединился к молодым. Но по дороге передумал. Махнув рукой Степанкову, мол, сам справляйся, увязался за Пахомом.

У входа в подземелье Космята оставил Афоню с Антошкой, решительно отбив их робкий ропот, — охранять. С собой взял только Тимофея. Он вообще выделял парня: толковый и несуетный. И мыслит зрело, хоть и не всегда в корень.

Арадов у другого слуха отправил вперёд Пахома и Дароню. Сам полез за ними. Шнуры, пропитанные земляным маслом, экономили, здесь использовались десятисаженные, чтобы как раз успеть выскочить из слуха.

Борзята нервничал — уже раз семь саданул по камню, но искра выходила слабая, незажигательная. Валуй, отодвинул брата плечом, и стены плотно зажали близнецов в проходе. В узком лазе только и можно было поместиться, прижавшись друг к другу. Пригнувшись, Лукин сам несколько раз чиркнул кресалом. Горстка пороха вспыхнула с третьего раза, тут же подхватился конец длинного шнура, лежащего на ней.

— Уходим, быстро, — толкнув замешкавшего брата, побежал, согнувшись в пояс, не оглядываясь.

Арадов и остальные казаки уже толпились у развалин стены, с тревогой поглядывая на выход. Дождавшись, когда из темноты выскочат двое последних поджигателей, они припустили сломя голову.

И только отбежали саженей на пятьдесят, как позади рвануло. Один за другим три раза. Казаки повалились наземь уже после первого. Последним падал Лукин, после разрыва он успел сделать два шага и оглянуться. А в следующий момент окружающий мир вдруг раскрасился самыми разными яркими красками и показалось, что в раскрывшемся чёрно-красным цветком небе летят через стены, переворачиваясь, сотни янычар в распахнутых кафтанах. Гигантской силы взрыв потряс город, оглушил казаков и кинул Валуя на землю, словно мощный смерч малое дитя.

Ленивый шайтан Малик опять ничего не нашёл. И из чего теперь палить костёр, скажите, пожалуйста? За эти недели соседи вырубили в окрестностях всё, что могло хоть как-то гореть, даже камыш выломали, и теперь берега Тана-Дона, бесстыдно оголённые, туркам казалось, выглядели сиротливо и неуютно.

Десятский турецкой сотни разномастной пехоты Ышик с досадой выругался. Котёл, заполненный водой, уже покачивался над выгоревшим кругляшом чёрной земли. Да, ещё вчера здесь горел огонь. Но не сегодня. Так обидно! И крупа есть, и соль достали, и рыба нашлась, и даже кусочек жирного курдючного сала удалось раздобыть на готовне, где постоянно что-то пыхтело и жарилось для командиров, а выгоревшее пятно от прежних костров так и пустовало.

Постепенно десяток вновь собрался у холодного очага. Прочесав окрестности, ничего, способного гореть, найти так и не удалось. Вообще-то заготавливать дрова сегодня была обязанность ленивого Малика, но тот, виновато причмокивая толстыми губами, повинился, ещё когда солнце не село. Ну не смог ничего найти! И тогда десятский разогнал весь народ на поиски дров. И опять напрасно.

Грустно и тихо у потухшего костра. Не слыхать смеха и шуток, никто не рассказывает глупых историй, никто не бахвалится отважностью, проявленной при штурме крепости. Хотя все понимали, какая там отважность! Не первые дни осады, когда каждый стремился поперёд других прорваться в крепость, ведь там мягкие казацкие жёнки, там донское золото. Ходили слухи, что казаки собрали в крепости немереные богатства, захваченные во время штурма. Вон, они даже от султанских золотых отказались. А давали за просто так! Всего лишь, чтобы не мешали собрать своих убитых. Сколько же у них там монет, что так легко отворачиваются от сумасшедших денег?!

Ышик поднял голову, прислушиваясь. Кто-то приближался. А кто мог подойти в темноте в десятку? Да хоть кто. Проходящий человек, сотник, проверяющий своих людей, кто-то из соседей с просьбой. Он склонил голову набок, ожидая. Из темноты выступили две незнакомые фигуры.

— Аллах в помощь, уважаемые!

Матвей Чубатый сгибался под тяжестью вязанки дров. Гришка-пластун тянул за собой две толстые жердины. Оба, скинув ноши, слегка поклонись.

Ышик аж покраснел от удовольствия. Дрова сами пришли к ним в руки. Аллах не покинул своих верных последователей.

Они были похожи на любого из чёрных мужиков, но дорогие кинжалы на поясах выдавали в пришлых людей непростых. И говорили, как христиане из Кафы. Ну что ж, пусть будут христиане, зато они с дровами! Подскочив, он приблизился к путникам.

— Уважаемые гости, могу ли я просить вас разделить наш кров и нашу скромную пищу?