Уже в темноте бомбарды дали первый пробный залп по крепости. Валуй, отдыхающий в щели, прикрыл голову руками — с потолка посыпалось, а рана свежая — побоялся, сор попадёт. Подскочила Марфа. Подтянувшись к голове Валуя, крепко подула. Если что нападало — снесло. В щели темно, лучина, горящая в центре, позволяла видеть лишь слабые контуры близлежащих людей, а больше и не требовалось. По сравнению с первыми днями осады, щель больше чем наполовину опустела. Атаман Иван Косой получил осколок в грудь, и сейчас его жизнь висела на тонком волоске. После того как Косому вырезали застрявший между ребер кусок железа, Иван ещё не приходил в себя. В ближнем к входу углу щели около него хлопотала жёнка. Только что, вернувшись с улицы, она пропустила внутрь охапку свежего воздуха и квадрат вечернего света, заставившего крайних казаков прищуриться. На время болезни Косого, как-то так получилось, без всяких выборов старшим в сильно поредевшей тысяче казаки признали Валуя.

Борзята оглянулся на угол, где тихо шептал в бреду атаман, ладонь ударила по плечам, сшибая пыль:

— Опять за рыбу деньги, гады.

Красава невольно прижалась к мужу — Космяте:

— Неужто у них ядра никогда не кончатся?

Варя — подруга Борзяты, подтянула узел платка на подбородке:

— Мне уже мерещится, что это навсегда.

Дароня заботливо поправил накидку, приоткрывшую ухо в завитках каштановых волос спящей Дуняши — супруги, шепотом ответил:

— Кончится. Как побьём супостата, так и кончится.

Дуня сквозь сон услышала:

— Что кончится? — Она подняла сонный взгляд на мужа.

— Осада эта, — пояснил Василёк, переползая на другое место, где увидел клочок соломы погуще.

— Ничё. — Валуй снова устроился поудобнее. — Ещё немного — и не сдюжат они. Против казаков вообще никто не сдюжит.

— Это верно. — Космята приобнял Красаву покрепче. — Нету такой силы, чтобы с нами — казаками — сладила.

Снова ударили бомбарды, с потолка сыпануло шибче, и азовцы дружно пригнулись.

И опять били ядра по казачьим укреплениям, по развалинам стен, по торчащим, словно маяки, в разбитом до камней Топраков-городе глинобитым трубам давно холодных очагов. Старший Лукин натянул на голову зипун, комочки земли застучали по ткани. Марфа поднялась на колени, сметая мусор со спины любимого. Валуй, выглянув, смущённо улыбнулся.

— Ладно уж, всяко-разно не засыпет.

Девушка кинула на него строгий взгляд:

— Не дай Бог, что попадёт. Загноится. Какой из тебя тогда вояка? Ты этого хочешь?

— Ну, хорошо, хорошо. Делай, что надоть. — Валуй пошёл на попятную.

К нему подобрались осколецкие казаки Антошка Копылов, Тимофей Савин и Афоня Перо. Переглянулись. Тимофей подался вперёд.

— Слышь, атаман, а спросить можно?

Валуй откинул зипун:

— Спрашивай, почему нельзя.

— Атаманы говорят, что скоро придётся Топраков оставить, и сесть в Ташколове и в самом Азове[50]. Правда, что ли?

Лукин-старший с интересом глянул на парней:

— А вас чего это волнует?

Тимофей пожал плечом:

— Да так, неужто отступим?

Парни разом подняли настороженные глаза. Валуй понял, что их волнует — поди, порассказали дурням, что донцы никогда не отступают. Вот и переживают — как же так, обманули, что ли?

Валуй усмехнулся:

— Отступление отступлению рознь. Защищать Топраков сложно — стен не осталось, одни кучи камня. И храм разбит — головешки там. И открыт городок, почитай, уже с трёх сторон. А стена, что от Ташколова его отделяет, наполовину стоит ишшо. Там казакам будет сподручней турка бить. Так что пусть заходит, это не отступление, а казачья военная наука. К тому же мы ему подарочек приготовим в слухах. Найдёт — не обрадуется.

Антошка Копылов толкнул Афоню в бок:

— Ну вот, я же говорил, что хитрость.

— А я и ничё.

— Благодарствую, дядя Валуй. Теперь ясно.

— Какой я тебе дядя? Зови просто Валуй.

— Хорошо, дядя Валуй, — Тимофей смутился, — то есть Валуй.

— Ну, то-то.

Лукин уже решил, что парни, удовлетворив любопытство, теперича отстанут. Но они неожиданно расселись поудобней. И снова вперёд подался Трофим.

— Атаман, у нас тут ишшо вопрос имеется. — Он неуверенно оглянулся на ребят, почему-то отводивших глаза. — Только вот не знаю, как спросить. Ты не подумай, что мы сомневаемся там или ишшо чего…

Валуй, которому надоело длинное вступление, окончательно уселся, откинув зипун.

— Так, это что за танцы вокруг да около? Спрашивай, раз загорелось. Всяко-разно не пришибут вас тут. Геройским казакам у нас поблажки.

Рядом хмыкнул Борзята:

— Не всем, не всем…

Ещё раз оглянувшись на стушевавшихся друзей, Тимоха решился:

— Дядя Валуй, такое дело. Спросить хотели. А зачем казаки вообще эту крепость брали тогда, четыре лета назад? Ну, взяли, уж ладно, так, может, отдать турку, нехай подавится. Тем более от неё уж ничё и не осталось. Ушли бы на Дон, и вся недолга. Там наши места. Там на лошадях можно биться.

Вокруг стало тихо. Космята, задумчиво переводил взгляд с одного Земляка на другого, словно увидел их первый раз. Весь его вид говорил об удивлении: "А парни-то не так просты, как выглядят". Впрочем, он их не осуждал. Любопытство — не порок. Марфа бросала на парней сердитые взгляды. Вот удумали чего спросить, глупость полную, по её разумению. Борзята смешливо поглядывал на старшего брата. Как-то он выкрутится? Вопрос-то непраздный.

Валуй покрутил носом, потёр перегородку, пальцы подтянули сползшую повязку на ухе. Он неосознанно тянул время, обдумывая ответ. Не так просто объяснить то, что казалось естественным и незыблемым, как утренний восход и посвисты соловья в мае. Но отвечать надо, иначе не поймут парни. Да и казаки притихли, ждут, чего атаман скажет. Атаман же — это не только саблей махать, это и вот так, на сложный вопрос молодёжь вразумить. Ей, понятно, простительно, глупая ишшо.

На то старшие казаки и есть, чтобы мозги глупышам вправить. В этот момент никто и не подумал, что Валуй сам в парнях ещё ходит. Ну, старше остолецких несмышлёнышей, а насколько? Хорошо, если года на три. Правда, эти годы прошли для Валуя в сечах и схватках. А в них взрослеют быстро. Вот и не подумал никто Валуя в молодёжь записать.

— Говоришь, зачем брали? — Лукин покачнулся, задумчиво глядя куда-то в сторону, будто оттуда считывая слова. — Тогда выбора у нас не было. Турки крепко сидели в крепости. Если раньше ишшо как-то казаки проходили мимо, в Сурожское или в Русское[51] моря, за зипунами когда, да и так ежли надо было… То в последние годы они напрочь путь перекрыли. А что такое казак без моря? Это половина казака. — Валуй и не вспомнил в этот момент, что повторяет слова старших товарищей, когда-то услышанных им, ещё парнем. — Совсем жизни казакам не стало от азовских турок. Тут ишшо и татары. Набегут на городок какой, похватают полон и в Азове спрячутся. Пойди выковыряй их оттуда. Совсем житья православным от врагов не стало. А ещё там престол православный, турок его притеснял как мог. Говорили, что сничтожить собрался. Вот и пошли гуртом на крепость. Повезло тогда, взяли твердыню. Так, там более двух тысяч рабов ослободили, всё люд христианский. Вот, Василька. — Он с серьёзным видом кивнул на молчаливого братца. — Он в яме месяц без кормёжки просидел. Паша всё его на любовь склонял. Знаете, поди, они мальчиков как баб пользуют. — Парни с изумлением повернули головы на Васятку, и тот не отвёл твёрдого взгляда. А Валуй кивнул подбородком дальше, на Красаву. — И сестрёнка там у них сидела. Босыми ногами саман мешала с другими такими же полонянками. Глянь на неё. — Голос его окреп, усилился. И слышно стало атамана по всей щели. Народ и слушал, одёргивая тех, кто начинал шуметь. — Видал, что с ней турка сделал?

Парни повернулись к Красаве.

Жёнка, побледнев, прикрыла шрам на лице платком, а Космята приобнял супругу, пряча её от посторонних взглядов: