Внезапно для самого себя он остановился. В спину ткнулся кто-то из мужиков. Почудилось или верно, сполох уже около рощи. Не, точно, люди. "Ложись!" Команда короткая, Панков больше прошипел её, чем прокричал. Но его услышали. Мужики рухнули, как пулями сбитые. "Тьфу, тьфу, тьфу А теперь ползком". Извиваясь, словно полоз, попавший в костёр, Герасим уводил людей в единственно верном направлении, в сторону от крепости.

В ночи следов не разобрать. Да и после не шибко-то углядишь. За эти дни тут столько народу потопталось, свежих шесть десятков подошв никто и не отличит от старых. По крайней мере, Герасим сильно на это рассчитывал. Почти до рассвета татары будут рыскать перед Азовом, нет-нет да и попадая под меткий выстрел переживающих за них казаков. Сюда придут уже позже, когда сообразят, что не там искали ночных рыскателей. Если сообразят. А то, может, повезёт ещё разок, подумают на соседей — турок. Или решат, что ночные гости уже дома. Кашу трескают, смывшись через неведомый им подземный ход. Хоть бы, хоть бы!

К утру выдохлись все. Бежать уже не получалось. В лучшем случае быстро шагали, поддерживая тех, кого валило от усталости. Потянулись заросли камыша. Запутывая следы, перепрыгнули пару узких проток. Тальниковые заросли немного успокоили, в них не увидят. Но перелесок совсем узкий, не больше пяти саженей. И снова впереди степь, уходящая почти к горизонту.

На границе зарослей и открытого места остановились. Надо дать людям отдохнуть хоть чуток, Герасим и сам еле стоял на ногах. Сусар, удивительное дело, выглядел бодрячком, вот что значит молодость! Не суетясь, парень, нарвал охапку камыша. Кинул рядом с отцом, приглашая опуститься. Тот не стал кочевряжиться.

Выше по течению невидимого здесь основного течения Дона, поднималось мутное тревожное солнце. К утру похолодало, и народ стал запахивать расхристанные зипуны и кафтаны. Пока переводили дух, Герасим опять чувствовал нарастающее беспокойство. Он не знал, что с первыми лучами солнца злющие татары разобрали следы, догадавшись-таки, что всё это время искали не в той стороне.

Знать-то он не знал, а вот чуйка сработала.

Тут же погоня устремилась за обидчиками.

Быть бы мужикам битыми, кабы не удивительное везенье, по-прежнему не оставлявшее рыскарей.

В куширях, куда они забрели на рассвете, таился отряд в пятьдесят сабель из казаков Сёмки Загоруя. Продежурив всю ночь у дороги, по которой татары выходили на раздобытки, казаки решили дать отдых коням.

Топающих, как табун лошадей, мужиков, казаки услыхали издали. Обессилевшие беглецы спешили укрыться в тальниковых зарослях у протоки. Когда перед ними выросли вооружённые казаки, посматривающие крайне недобро, то люди сперва испугались. Уже опосля пришло понимание: повезло, что донцы рубить сразу не кинулись, на всякий случай решив глянуть, кого Бог в кушири завёл. А тут им навстречу неведомые люди, одетые в янычарскую одёжу, да почти все бородатые, кроме Сусара, у которого на подбородке пушок завивается. А где вы янычара с бородой видели? Вот это-то казаков и смутило в первый момент. Да и вид у них какой-то невоинственный. Ещё и удивили: некоторые мужики, разобрав, кто перед ними, бросились обниматься. Казаки поначалу растерялись: что за неведомые люди в куширях прячутся, ещё и лезут с непонятными намерениями, но близко подпускать, несмотря на некоторые сомнения, это уж извините. Донцы остановили незнакомцев выставленными ружьями. И неизвестно, чем бы закончилась эта встреча, если бы мужиков в этот момент не догнал почти и не запыхавшийся Петро Кривонос.

Коротко обсудив со старым приятелем и новыми знакомцами положение дел, казаки, усадив пеших мужиков на лошадей за спину, ходкой рысью двинулись в сторону своих.

И когда в полдень на это место выехала татарская погоня, отряд был уже далече.

Нервно кусая полные губы, Ибрагим раздражённо поглядывал на Эвлию Челеби, рассевшегося напротив с толстым журналом в руках. Тот, не замечая недовольного взгляда скопца, чуть покачивался, скрестив ноги. Не поднимая головы, он с упоением читал скопцу последние записи:

— … А после того как проклятые кяфиры взорвали насыпь, на которой пали геройской смертью тысячи доблестных воинов, а более полутора тысячи закинуло страшным взрывом живыми в крепость, мусульмане начали строить новую насыпь. Теперь уже её охраняли со всей тщательностью. Посты проверялись регулярно, и всю ночь перед стенами жгли яркие костры, и казаки не могли и носа высунуть. А чтобы подземных ходов не могли враги наши пробить под насыпь, выкопали вокруг неё штреки глубиной десять локтей и в них тоже поставили часовых, которых обязали слушать, не копают ли где-нибудь проклятые казаки. Построив же вал, водрузили на него пушки и шестнадцать дней с утра до позднего вечера крушили ядрами стены Аздака.

От этого непрерывного огня разрушились стены до самого основания. На всей протяжённости осталась целой всего одна башня на берегу Тана, одна башня со стороны суши и одна на западной стороне. Но когда по истечении этих дней гази пошли в атаку, проклятые казаки встретил их таким плотным огнём, что им пришлось отступить, оставив на стенах сотни павших воинов. Осаждённые в крепости кяфиры, подобно пробивающему горы Ферхаду, зарылись в землю, устроили там ставку и укрылись таким образом от нашего пушечного огня, обеспечив неприступность Аздаку. С какой бы стороны к ним ни подбирались с подкопом или миной, они, как кроты, отыскивали подкопы и за ночь закидывали вырытую землю обратно. В искусстве делать подкопы они проявили гораздо больше умения, чем земляные мыши. Они даже показали мастерство подкопов под рекой Тана, используя для плавания под водой просмоленные, облитые варом лодки. — Челеби сглотнул пересохшим горлом и поднял глаза. — Ну как вам сей скромный труд?

Ибрагим опустил глаза, чтобы не выдать истинного смысла последующих слов. Качнувшись, потянулся за чайником. Слуга опередил его, и горячий напиток быстро наполнил две пиалы. Эвлия, ожидая ответа, сделал из неё большой глоток.

— Очень хорошо. — Евнух наконец взглянул на пухлые губы муэдзина. — А эти лодки, что под рекой ходят, ты сам видел?

Эвлия загадочно улыбнулся, словно его спросили о чём-то очень интересном и необычном:

— Нет, Ибрагим-паша, мне рассказывали. Но, — он опередил сомнение, мелькнувшее в глазах скопца, — это были очень уважаемые люди, которые не привыкли превращать муху в слона. Я им полностью доверяю.

— Ну, может быть, — неопределенно покачал головой скопец. — В целом очень подробно, сильно. Это, несомненно, очень нужный труд, и султан оценит его по достоинству. Но… — Он поднял палец и замер.

Замер и Челеби:

— Что-то не так?

— Всё так, не беспокойся, уважаемый. Просто я хотел сказать, что, может быть, про взорванную казаками насыпь писать необязательно.

— Объясните почему?

Ибрагим замялся:

— Как тебе сказать. Боюсь, султану не понравится та лёгкость, с которой казаки захватили и уничтожили её.

Челеби кашлянул и тоже в свою очередь опустил глаза. Он прекрасно понял, чего опасается евнух. Прежде всего, он переживает за свою шкуру. Скопец контролирует всех военачальников войска, и если кто-то из них ошибётся, промах черным пятнышком ляжет и на репутацию скопца. Но вслух сказал другое:

— Наверное, вы правы, Ибрагим-паша. Я учту ваши замечания.

Тот повеселел:

— Ну, тогда читай дальше. Наслаждай меня своим гениальным творением.

Склонив голову, Челеби промолвил:

— Я тут пока ещё не закончил. Но вот отрывок готов зачитать.

Ибрагим милостиво опустил веки.

— А главнокомандующий Гусейн-паша, красивый человек с неподдельно весёлым лицом и смехом, ходил от окопа к окопу, поддерживал мусульманское воинство и побуждал его к войне. Своими благодеяниями и милостью он являл войску благородство и ласку. Каждый раз он посыла войску необходимые припасы из государственного арсенала. Его собственное войско причинило ущерба крепости больше, чем все другие войска. За какое дело он ни брался, оно удавалось, так как он делал его, советуясь с другими.