Ей богу, даже я, человек далёкий от музыки, понимаю, что эта Оксана играет просто отвратительно. У неё определённо есть только один талант – превращать игру на музыкальном инструменте в настоящую пытку…

*********

В последующие пару дней ситуация усугубляется. Боли в ноге не проходят, а только усиливаются, отёк не спадает, температура держится на отметке тридцать восемь и пять. И это притом, что я принимаю антибиотики.

Пока лежу под капельницей, которую мне организовала матушкина знакомая из соседнего подъезда, Женька вовсю развлекает меня. Жутко хочется спать, но я терпеливо слушаю болтовню сестры. Она рассказывает про очередные соседские войны.

Колька с пятого выкинул из окна гитару. В тот момент, там внизу под балконами, шлялся местный алкоголик Василич. Его-то изгиб гитары стройной и настиг. Хорошо хоть живой остался. Верно говорят, «пьяному море по колено».

– Что с соревнованиями у тебя?

– А чего с ними? – пожимает плечами. – Не поеду в этот раз.

– Почему это? – интересуюсь хмуро.

– Не до того. Ну как я тебя брошу тут? – восклицает на всю квартиру.

– Тьфу, да перестаньте вы делать из меня обузу, – снова начинаю раздражаться. – Не вздумай даже отказываться! Всем там покажи, кто такая Женька Громова.

– Скажешь тоже, – отмахиваясь, заливается румянцем. – Это ты у нас чемпион, а я… так.

– Да ты посмотри на меня, чемпион! – фыркаю насмешливо я.

– Это временно, братиш, – успокаивает Женька. – Скоро бегать будем вместе, как раньше. Вот увидишь, время быстро пролетит. А насчёт поездки…

– Женя, – смотрю на неё сурово, – не надо глупостей. Я без тебя неделю уж как-нибудь обойдусь.

С минуту сражаемся взглядами.

– Ну ладно, уговорил, – вздыхает и мечтательно закатывает глаза. – Гущина лопнет от недовольства. Она ж небось мысленно все награды на шею себе повесила, открестившись от здоровой конкуренции!

Хохочет, и я, глядя на неё, улыбаюсь в ответ. Хорошая она у меня. Добрая, искренняя, светлая девочка. Выросла только как-то незаметно. Кажется, что ещё только вчера в школу ходила, и вот, полюбуйтесь, уже первый курс института позади.

Отчего-то память подбрасывает давнишнюю картинку. Один из будних вечеров. Я тогда задержался на тренировке и Женьку, на тот момент являющуюся ученицей первого класса, забрал из продлёнки поздно, около шести.

Как сейчас помню, захожу в класс, ищу её глазами, но нигде не нахожу. А потом вдруг вижу: Женька! В углу стоит. Банты растрепались, кудри взлохмачены, на строгом школьном сарафане оторвана лямка. Сама девчонка, насупившись, смотрит себе под ноги. Ноздри раздуваются как у огнедышащего дракона. Щёки красные, маленькие пальчики сжаты в кулаки.

Чуть в стороне учительница успокаивает белобрысого одноклассника Жени. Тот рыдает белугой, держится за мордаху, от натуги ставшую малиновой.

Два и два я сложил быстро. Этот паршивец не раз доставал Женьку, вот она, видимо, и не выдержала.

Марина Алексеевна долго возмущалась на тему беспричинной агрессии сестры. Я начал за неё заступаться, но достучаться до педагога было невозможно. Слушать мою версию она не стала. Без конца твердила про то, что у Данечки непростые родители, приговаривая всего одну фразу: «ой, что теперь будет, что будет!». Боялась проблем так сильно, что, кажется, готова была этого самого Данечку чуть ли не в зад поцеловать.

Я забрал Женьку, не проронившую за весь разговор ни слова, и мы поплелись к остановке, уже заранее зная, что перепуганный классный руководитель по любому вызовет мать в школу.

Чтобы хоть как-то поднять настроение младшей, купил ей облако сахарной ваты на палочке и убедил в том, что она всё сделала правильно. Никому и никогда нельзя давать себя в обиду. В этом я глубоко убеждён и по сей день.

Родители Данечки действительно подняли грандиозный скандал, когда заценили фингал под глазом. Орали, истерили, требовали исключения. Подмогу себе собрали даже. Женька-то у нас, оказывается, тумаками мальчишек кормила регулярно.

Благо, директриса в школе оказалась адекватной. Не стала принимать чью-либо сторону, обязала Марину Алексеевну наладить атмосферу в классе, родителям пострадавшего Данечки продемонстрировала несколько докладных, отражающих его поведение в стенах школы, ну а нам… посоветовала отдать девочку в спортивную секцию.

Ну мы и отдали Женьку. На рукопашный бой. Чтобы и защищаться умела, и силу свою там, где надо применяла. К слову, тренер от мелкой пришёл в восторг, и уже пару месяцев спустя вцепился в неё намертво.

– О чём эт ты задумался? – Женька щёлкает пальцами у меня перед носом.

– Да так, вспомнил кое-что.

– Щас поменяю тебе капельницу. У нас ещё один бутылёк остался, – убирая пустую склянку, объявляет она. – Вон и мне практика! Уколы, капельница.

– Чтоб её… практику эту, – ворчу я, краснея.

– Та ладно тебе, Максим! – забавляется, когда видит мою реакцию. – Чё я твою ягодичную мышцу никогда не видела, что ли…

– Я и сам могу уколы ставить, – комментирую сердито.

– Это неудобно. А мне как раз руку набить не помешает, – рассуждает она вслух невозмутимо.

– Руку набить? – вскидываю бровь. – Ты ж на ветеринара учишься, а не на медсестру…

– Да всё одно и тоже, – заявляет она, поправляя иглу, торчащую из вены. – Только с людьми я работать не хочу. С животными куда приятнее…

Это да…

Днём случается кое-что неприятное. В ванной неожиданно потёк кран, о чём взволнованно сообщает мама, показавшаяся в комнате со стопкой полотенец в руках.

Кое-как добираюсь туда на костылях и перекрываю воду. Соседи снизу тем временем уже вовсю насилуют звонок и тарабанят в дверь. Орут на весь дом как умалишённые. Стоит матери запустить их в прихожую, устраивают скандал. Правда, Григорович-старший, едва заприметив меня, как-то стихает. Уж не знаю из сочувствия или из жалости. Зато у его жены рот не закрывается. Сказки рассказывает про пострадавший евроремонт. Которого у этих пронырливых торгашей отродясь не было. Сам видел.

В общем делигирую Женьку в магазин сантехники. На обратном пути она пытается зайти к Григоровичам, дабы оценить материальный ущерб. Да только они её к себе не пускают. После чего становится понятно: больше шуму было.

Меняю кран и возвращаюсь к себе. Прошу Женьку поставить укол, потому что нога разболелась ни на шутку, и под воздействием лекарств меня как-то незаметно вырубает.

Дурацкие, беспокойные сны сменяют друг друга. Просыпаюсь, когда за окном уже сгущаются сумерки. Голова чугунная, от неудобного положения затекла спина. Сколько провалялся мешком непонятно. И пока глаза привыкают к темноте, я вслушиваюсь в голоса, которые звучат за стеной.

Мать с кем-то разговаривает. Это настораживает. Сколько раз просил никого в дом не впускать.

– До свидания, Галина Юрьевна, – звучит незнакомый женский голос совсем рядом.

– Может, дождались бы уже, – отвечает мать.

– Не могу.

Это ещё кто интересно…

– Мам, – зову громко. – Ты с кем там?

Открывается дверь, щёлкает выключатель, ослепляя вспышками ламп. Прикрываю глаза рукой и пытаюсь принять сидячее положение.

– Ой, ты проснулся родной?

Мать тут же спешит ко мне.

– Максим, к тебе девочка пришла из института, староста группы.

Мозг после сна соображает туго.

Староста группы. Только Ивановой мне для полной радости не хватало. Что она вообще тут забыла?

– Я же сказал тебе, что не хочу никого видеть, – говорю недовольно, разминая затёкшую шею.

– Максим, ну нельзя так, – понижает голос, чтобы нас не услышали. – Неудобно перед девочкой.

Неудобно перед девочкой.

Неудобно было мне, когда Иванова писала любовные письма и приходила на соревнования, чтобы поддержать. Кричалки всякие сочиняла. Вопила их на весь бассейн, размахивая собственноручно изготовленным плакатом, изобилующим сердечками.