— Прощелыга ты, а не барин…»^{158}

В перерыве между съёмками Мартинсон много пел и шутил, он был душой компании. Вместе с братьями Штраухами из каких-то ошмётков декораций соорудили нечто вроде тренажёра, на котором соревновались в ловкости.

Отсняты были всего два эпизода, в одной декорации, в гостинице — первый визит Городничего к Хлестакову и финальная сцена. Однако и этого оказалось достаточно для того, чтобы недоброжелатели со всей мощью ополчились на будущий фильм. Возможностей у них было — хоть отбавляй. 28 января 1936 года в «Правде» была опубликована редакционная статья «Сумбур вместо музыки». Через месяц в московском Доме кино состоялась дискуссия, на которой отснятые фрагменты были подвергнуты резкой критике начальником Главного управления кинофотопромышленности Борисом Шумяцким, а следом за ним масла в огонь подлил известный кинорежиссёр Александр Довженко. Набор обвинений по тем временам был грозный — режиссёр запутался в формалистической паутине, отсутствует художественная правда, смысл и содержание пьесы извращены…

Съёмки «Ревизора» были прекращены. Для Булгакова это было второе «гоголевское» фиаско. Пару лет назад после успешной мхатовской инсценировки «Мёртвых душ» руководство московской кинофабрики «Союзфильм» заключило с ним договор на экранизацию этого произведения. Драматург проделал большую работу, но потом не нашёл общего языка с режиссёром Иваном Пырьевым, и дело заглохло. Здесь же работа была прекращена начальственным окриком, что совсем досадно.

В общем, Николай I, присутствовавший на первом представлении гоголевской комедии сто лет назад, был менее строг по отношению к «Ревизору». В отличие от бурного негодования советских номенклатурщиков с их «оргвыводами», император только сказал: «Ну и пьеска! Всем досталось, а мне — более всех!»

Если неудачная попытка экранизации «Ревизора» стала для Булгакова вторым фиаско его «гоголиады», то для Мартинсона — первым. Второе случилось осенью 1940 года, когда он собирался играть Ивана Ивановича Перерепенко, того самого, который поссорился с Иваном Никифоровичем, в снимающейся на «Союздетфильме» комедии. Однако в последний момент режиссёры Андрей Кустов и Анисим Мазур предпочли взять на эту роль Владимира Попова из МХАТа.

Забегая вперёд отметим, что Сергей Александрович ещё дважды соприкасался с творчеством Гоголя. В 1961 году он снялся в художественном фильме режиссёра Александра Роу «Вечера на хуторе близ Диканьки», где сыграл незадачливого дьяка Осипа Никифоровича, который был застигнут врасплох в избе у Солохи и в результате наряду с другими «посетителями» распутной бабёнки вынужден спрятаться в мешке.

Гораздо больший отклик в зрительской среде вызвало его участие в полнометражном мультфильме «Пропавшая грамота» — хотя там «играл» лишь его голос, Мартинсон озвучивал Ведьму.

Эта картина снята в передовой по тому времени технологии «ротоскопирование». (В профессиональном обиходе её называли «эклер» — по марке проекционного аппарата «Éiclair».) Суть этого метода состоит в том, что сначала на плёнку снимали игру настоящих артистов, а потом художники вручную, кадр за кадром, обрисовывали весь мультфильм. Поэтому все персонажи похожи на озвучивавших их артистов. Круглолицего Казака озвучивал Михаил Яншин, бравого и победительного Запорожца — громкоголосый Борис Ливанов. Ну а востроносая Ведьма как две капли воды похожа на Мартинсона.

Где бы ни работал Мейерхольд, вокруг каждого его спектакля возникала шумиха. ГосТиМ в этом смысле не стал исключением. Крупный московский театр на виду и у зрителей, и у критики, и у властей предержащих.

25 мая 1937 года, через день после публикации пресловутой статьи Михаила Царёва «Почему я ушёл из театра им. Мейерхольда», Всеволод Эмильевич выступил с трёхчасовым докладом на активе театра. Он нарисовал идиллическую картину, мол, у нас всё благополучно, к двадцатилетию Октября заказана инсценировка романа «Как закалялась сталь», Всеволода Вишневского попросили написать новую юбилейную пьесу. На вопрос, почему уходят актёры, ответить затруднился. «Что же касается М. Царёва, то его актёрская школа всегда была чужда моей. Естественно, он ушёл…»

29 мая журналистский отчёт об этом совещании появился в газете «Советское искусство», он сопровождался язвительным комментарием. Следует признать, что постепенно количество положительных отзывов о ГосТиМе в прессе начинало уменьшаться. Количество же отрицательных росло с феерической скоростью. Причём критика сплошь и рядом принимала характер окрика.

Критический вал достиг апогея 17 декабря 1937 года, когда в «Правде» была опубликована статья тогдашнего председателя Всесоюзного комитета искусств при Совете народных комиссаров СССР Платона Керженцева о ГосТиМе под говорящим названием «Чужой театр».

В своё время этот Керженцев был активным деятелем Пролеткульта — организации пролетарской самодеятельности при Наркомате просвещения. Там он столь усердно ратовал за отход от профессионального театра к любительскому, что получил от партийного руководства по шапке. Его перебросили на другую работу. Платону Михайловичу к этому не привыкать. Он типичный номенклатурщик, год-два работал на одном месте, потом его переводили. Занимался разными видами деятельности: дипломатической, издательской, партийной, был рьяным сторонником научной организации труда. Должности менял как перчатки. То он где-нибудь полпред, то председатель редакционного совета крупного издательства, то заместитель управляющего Центрального статистического управления СССР, то управляющий делами Совнаркома, то председатель Комитета по радиофикации и радиовещанию… Всего не перечислить. С 1936 года «посажен» на искусство.

И вот эпическое начало его статьи в «Правде»:

«К двадцатилетию Великой социалистической революции только один театр из 700 советских профессиональных театров оказался и без специально приуроченной к Октябрьской годовщине постановки, и без советского репертуара. Это — театр им. Мейерхольда».

Дальше пошло-поехало. Театр не отобразил нашу эпоху, образ Ленина, проблемы строительства социализма, борьбу с врагами народа, пролетарский оптимизм, героизм революционной молодёжи. Пытался противопоставить свою линию партийному руководству. Не может понять советскую действительность. «Присяжными поставщиками В. Мейерхольда оказались господа Эрдман, Третьяков и др. Мейерхольд хвастал, что он поставит пьесы теперь разоблачённого шпиона Бруно Ясенского, исключённого из Союза писателей поэта Корнилова и тому подобных господ…»; «В ряде пьес, поставленных театром, советская действительность давалась грубо искажённо, издевательски враждебно. «Окно в деревню» явилось карикатурой на советскую деревню. Именно такими словами охарактеризовали эту постановку крестьяне, которым она специально была показана…»; «В самых первых статьях о формализме «Правда» специально говорила о формалистских ошибках В. Мейерхольда, но он отнёсся к этой критике, по обыкновению, несерьёзно и безответственно. Формалистскими ошибками В. Мейерхольд был заражён больше, чем кто-либо, но он не сделал для себя никаких выводов из статей «Правды». Вместо критики своих политических ошибок и пересмотра своего ошибочного творческого пути В. Мейерхольд отделался лишь пустым зубоскальством по поводу мейерхольдовских ошибок в других театрах. Он не исправил идеологических искажений и формалистских вывертов в пьесах текущего репертуара, а юбилейную постановку к двадцатилетию Октября дал в политически враждебной трактовке и с ошибками формалистского и грубо натуралистического порядка…»

Свой обвинительный синодик автор заканчивает риторическим вопросом: «Разве нужен такой театр советскому искусству и советским зрителям?»

Вопрос чисто риторический. На дворе конец 1937 года, террор разгулялся со страшной силой, аресты и расстрелы — как из рога изобилия. Знал же, стервец, чем чревата для Мейерхольда такая статья, и всё-таки напечатал.