10 мая 1935 года в газете «Кино» был опубликован большой и очень красочный репортаж Арк. Кина о съёмках «Женитьбы». Там, в частности, авторы сценария и режиссёры говорили о задаче преодолеть традиции, сложившиеся в театральных трактовках гоголевской комедии. Именно комедии, это всё-таки не сатира, не «Ревизор». Постановщики объяснили причины, по которым перенесли действие пьесы в николаевскую эпоху.

Журналист приводит слова Эраста Гарина и Хеси Локшиной:

«Мы считали справедливым отнести время действия «Женитьбы» к сороковым годам прошлого века, ближе к времени окончательной авторской редакции. И вот почему. Комедия «Женихи», начатая в 1833 году, Гоголем неоднократно переделывается в течение почти десяти лет. В 1834 году прибавляются две основные фигуры комедии — Подколёсин, Кочкарёв, отсутствующие в «Женихах». В этом же году Гоголь переносит место действия из Малороссии в С.-Петербург. Время, выдвинувшее на общественную арену купечество, продиктовало Гоголю превращение мелкопоместной дворянки Авдотьи Гавриловны в гостино-дворского третьей гильдии купца дочь Агафью Тихоновну».

И далее: «Мы хотим разобраться, — говорят постановщики, — в характерах персонажей, исходя не из классического исполнения корифеев императорской сцены, а из бытия персонажей до появления их на сцене. Биография каждого действующего лица должна корнями уходить в своё время, в общество, обрасти реалистическими деталями»^{78}.

В результате сценаристы пересмотрели биографии гоголевских персонажей. Подколёсин трактовался ими как российский комический Гамлет. Его друг Кочкарёв как мелкий авантюрист, извлекающий выгоды из любой ситуации. Анучкин — не отставной офицер, а действующий, всю жизнь мотавшийся по захудалым полкам. Агафья Тихоновна не дурочка, как её частенько изображали. Нет, это своенравная купеческая барышня, страстно желающая породниться с дворянином.

26 апреля 1935 года состоялось обсуждение сценария «Женитьбы» на выездной сессии отдела новой русской литературы Пушкинского Дома. Сначала директор «Ленфильма» Адриан Иванович Пиотровский говорил о том, что перед студией стоит задача создания советской кинокомедии. Для разогрева решили обратиться к классике, «чтобы приучить наших режиссёров, актёров и самих зрителей через образцы классической комедии перейти к советской комедии».

Затем слово для сообщения предоставили Гарину. Сценарист понимает, что большие социальные вопросы в фарсовой комедии Гоголя не затрагиваются. Всё же «в «Женитьбе» берётся социальный анекдот, где показывается вся галерея Николаевской общественности. Это нас интересует, потому что автор на пустяке, на бытовой мелочи показывает все социальные взаимоотношения Николаевского общества».

Из текста комедии получается (из вычислений Жевакина, который говорит, когда сшит его мундир), что действие происходит в 1825 году. «Я считаю, что мы не должны связывать себя с датой Декабрьского восстания, а с характерной датой, когда торговые слои начали играть в жизни государства активную роль. Поэтому мы считаем дату этой комедии реально относящуюся ко времени более позднему, т. е. к 38-40-42 г.г., когда яснее стало выявляться обнищание дворянства и возвышение слоёв купечества. Эту дату мы фиксировали как дату, когда развёртывается действие нашей комедии».

Далее Гарин останавливается на характеристиках персонажей, традициях их воплощения на сцене. Вот о его будущей роли:

«Возьмём образ Подколёсина. Все актёры, кроме Мартынова, считали, что он ведёт свою линию от Шпоньки, и все исполняли его толстым, ленивым, неповоротливым человеком. Мы считаем, что Подколёсина можно сделать молодым человеком своего времени, несмотря на его 35 лет и титул Надворного советника. Это человек, не имеющий юности: в 35 лет он таков же, каким был и в 20 лет»^{79}.

Было высказано предостаточно замечаний по деталям, например, по поводу сцены, когда Яичница залезал в курятник, где считал каждую курицу. Мол, это ни к чему.

«— Эта сцена выглядит очень комически, — не соглашалась Локшина. — Если бы фитюлька полез в курятник, было бы ни к селу ни к городу, мы же даём солидного человека, материально относящегося к своему хозяйству, так как это дано у Гоголя.

— Яичница главным образом смотрит домá.

— Если Яичница попутно ходит по двору и залезает в курятник — это ничего»^{80}.

Подводя итоги, профессор ЛГУ Николай Кирьякович Пиксанов сказал, что существуют три пути экранизации классики. Во-первых, можно сделать зрелище, полное оригинальных трюков. При этом Гоголь будет трамплином, от которого отталкивается фантазия сценариста. Второй путь — это дать социологическое задание и регулировать текст классика, вкладывая в него новое, современное понимание. И, наконец, третий подход — с максимальной точностью сохранить гоголевский текст и на сцене, и на экране.

Пиксанов говорил: «Теперь я ставлю вопрос: какую из трёх задач преследуют постановщики? Ответа не имею, потому что постановщики хотели и то, и другое, и третье, а в результате не достигли ни того, ни другого, ни третьего, и получилась двойственность, даже тройственность. Эти противоречия сказываются в выступлении Эр. Павловича. Я разделяю впечатление неожиданности Гиппиуса от слов Эр. Павл., когда он слышал о работе постановщиков, что они, следуя Гоголю, не хотят дать ничего карикатурного, тривиального, а наоборот, хотят дать психологически достоверно и даже ставят перед собою особую проблему, которая мне показалась новой и несколько спорной, проблему лирической сатиры. На материале Гоголя такое задание плохо осуществимо. Пусть будет по принципу: ничего тривиального, никаких усилений, только в пределах Гоголя. Это моя точка зрения: я считаю, что в кино нужно дать Гоголя»^{81}.

Заключительное замечание профессора настроение Гарину не улучшило: «Вы говорили, что ваша работа знаменует отход от театра Мейерхольда, но своим сценарием вы в этом нас не убедили»^{82}.

Выступления грандов литературоведения весьма занимательны. Однако высокоавторитетные товарищи могут лишь дать рекомендации, не более того. Контролировать выполнение своих советов учёные не в состоянии. Поэтому кое-что сценаристы слегка поправили, однако кардинальных изменений делать не стали. Они свою концепцию продумали, отступать от неё не хотелось. Для них большее значение, чем анализ филологов, имело мнение коллег. И вот 25 мая 1935 года в мастерской Юткевича состоялось обсуждение режиссёрской экспозиции сценария «Женитьбы». Оно получилось более бурным, чем заседание в Пушкинском Доме.

Первое сообщение сделал Гарин. Он подробно изложил концепцию будущего фильма, остановился на характеристиках действующих лиц. Например: «Мы хотим сделать Подколёсина молодым человеком своего безвременья. Он является типом безвременного молодого человека, он является прообразом Обломова и целой галереи лишних людей того времени. Это есть несомненно российский комический Гамлет».

— Вы говорите о том, что Подколёсин это российский комический Гамлет, прообраз Обломова. Как вы определяете всю философскую тематику, которую он несёт? — спросил на обсуждении Юткевич. — В чём его «быть или не быть»? Где второй план второй темы его «Женитьбы»? В сюжете Гоголя это реализуется как жениться или не жениться. Есть второй подтекст, который вы примерно подставляете под всю вещь. В чём его конкретные черты, отличающие его от несколько чаплинизированного человека? Можно ли перекидывать от него мост к героям безвременья ближайших лет? В чём конкретные исторические социальные черты молодого человека 1840-х годов?

Гарин несколько путано отвечает: