Это для нас сейчас Керженцев подлец и доносчик. Для современников же он был важным начальником, которому подчинялись. Сигнал получен, театру нужно реагировать. Несколько дней в ГосТиМе проводились собрания, вырабатывалась тактика поведения. Большинство сотрудников склонялись к тому, что бесполезно лезть на рожон — нужно признать статью правильной, критику справедливой, виноваты, исправимся. Может, тогда отцепятся со своими директивными указаниями.

Чёткой линии поведения выработано не было, каждый выкручивался, как мог. Одни с пеной у рта защищали Мастера, например, всегда игравший положительных героев Николай Боголюбов, другие крыли его почём зря.

Желающих выступить было больше восьмидесяти человек. Собрание растянулось на три дня (17, 23 и 27 декабря). Всё было на тех темпераментных обсуждениях: и сводились личные счёты, и проявлялись элементы двурушничества, и сквозили элементы подхалимажа перед непосредственным вышестоящим начальством и раболепия перед Сталиным.

Мартинсон посетил собрание на второй день.

Судя по сохранившимся в архивах протоколам, Сергей Александрович на подобные сборища ходил раз в год по обещанию. А тут пришёл, к выступлению подготовился. Наверное, имеет смысл привести его полностью. Пересказ — это сродни редактированию, в любом случае вкрадутся искажения. Лучше прочитать подлинник. Кстати, некоторые из выступавших потом вносили в протокол поправки. Отчасти это оправданно, потому что говорили без бумажек, импровизировали, поэтому встречаются оговорки, неудачные выражения, подводит грамматика. Иные же, опасаясь последствий, хотели изменить смысл сказанного, смягчить острые места. Сергей Александрович ничего менять не стал. Вот что он сказал:

«Мейерхольд и театр. Коллектив и одиночка. Одиночка против коллектива.

Политическая форма деятельности нашего театра и политическая форма деятельности Мейерхольда — художника, режиссёра и руководителя, которая была за последнее время на страницах печати, оценка правильная и своевременная.

Каким же образом случилось то, что мы все пришли к этому? Благодаря системе Мейерхольда. Мейерхольд подмял под себя коллектив, он подавил волю коллектива. Мы допустили произвести над собой такую операцию. Мейерхольда не интересует коллектив, Мейерхольда не интересует ансамбль. Мейерхольда не интересует двигатель театра — актёр. Актёр в театре Мейерхольда исполняет роль марионетки, для него предназначены специальные мизансцены, которые предлагает режиссёр.

Отсюда отсутствие образа. Мы не работаем над образом. Вся система Мейерхольда построена на отрицании системы внутреннего оправдания. Вот почему и нет настоящей художественной правды, вот почему и нет подлинного реализма, вот почему остаётся формализм.

Формализм не сцепляется, формализм не вяжется с советской действительностью. Поэтому здесь нет пьес, изображающих советского героя. Нельзя изобразить советского героя приёмами формализма.

Отсюда умышленный отход от советской тематики.

При этой системе кадры у нас не воспитываются. Неизвестно, как по такой системе сыграть, предположим, роль царя Фёдора или роль Анны Карениной. Артисты неудовлетворённые уходят. Станиславский в своей книге, очень самокритической, очень метко говорит по поводу того, как составлялся Художественный театр. Он говорит, что мы не нанимали актёров, а мы их коллекционировали, выращивали.

Здесь происходит как раз противоположное. Театр стал ненужным.

Я сегодня прочёл газету: «…напрасно он утешается сам и пытается утешить других тем, что воспитанный в этой насквозь прогнившей атмосфере коллектив будто бы полностью здоров и крепок. Коллектив, годами терпевший подобное положение в театре, никак не может быть признан здоровым».

И вот у нас, говоря о самокритике, до моего выступления почти никто не говорил о себе. Я говорю потому, что в печати неоднократно по поводу меня тоже были упрёки в формализме. И когда в прошлый раз выступал, я говорил о формализме. Я говорил о том, каким способом надо было бы нам излечиваться коллективно от формализма. И вот почему я сейчас должен говорить и о себе.

Я пришёл сюда тоже три месяца тому назад, чтобы сбросить с себя вот этот дёготь, чтобы вымыться вместе с вами, вместе со всем коллективом. И тем не менее я не видел в выступлениях наших товарищей самокритики по отношению к себе. Только обвинения Мейерхольда. (Аплодисменты.)

Разве та критика, о которой говорил сегодня Кудлай, не повлияла отрицательно на Мейерхольда, как художника, в своё время, давно, когда хвалили. Разве эта критика не сыграла также медвежьей услуги в отношении, скажем, меня?

Почему же остальные товарищи, выступавшие здесь, не говорят о том, что по существу если прийти в зрительный зал и посмотреть на сцену, то человек 20 с каждого спектакля можно сюда привести и они тоже скажут о формализме, скажут о том, что они тоже должны излечиваться от этого. Давайте же, товарищи, будем иметь мужество сознаваться в том, что мы тоже должны каяться.

(ГОЛОСА — Правильно.)

Неужели вы думаете, что наша индустрия, что наша промышленность, что наше коллективное хозяйство строились на одиночках? Разве так смотрит партия и правительство? Разве одиночка, хотя и будучи очень талантливой, должна работать оторванно и не связанно с коллективом? Нет, не так.

Товарищи, сейчас при таком положении часть наших товарищей ещё не сознаёт своих ошибок. Я уже сказал о том впечатлении, какое произвела на меня пресса и указания партийных органов в статьях, которые появились в последнее время. Такой театр, как сказал товарищ Сталин относительно выбираемых депутатов 11 декабря, действительно на данном отрезке времени «ни богу свечка, ни чёрту кочерга». (Аплодисменты.)»^{159}.

По сути дела, проходило ведомственное производственное совещание, можно сказать, собрание трудового коллектива. Тут дозволено и спорить до хрипоты, и вволю поругаться. То обстоятельство, что беспартийный Мартинсон ссылается на указания «руководящей и направляющей», апеллирует к Сталину, не должно удивлять — это не более чем формула речи. Тем более что выступления стенографируются. Но всё равно происходящее здесь дело семейное, посторонних не касается. Многие выступающие следом за Мартинсоном солидаризировались с ним. Это не означает, будто все сдрейфили. Просто решили, что среди своих можно высказываться начистоту. Попадались ещё такие наивные люди.

Однако, что говорили сотрудники театра, руководителей страны интересовало меньше всего. 8 января 1938 года в «Правде» было напечатано постановление ЦК ВКП(б) о ликвидации Государственного театра имени Мейерхольда.

Отдохнув месяц после сдачи «Музыкальной истории», режиссёр Александр Ивановский приступил к съёмкам музыкальной кинокомедии «Антон Иванович сердится».

Как писал Пушкин, бывают странные сближения. Существуют они и в кино. Названия некоторых фильмов сразу вызывают ассоциации с другими. Тогда получается «мы с Тамарой ходим парой» — «Весёлые ребята» и «Волга-Волга», «Смелые люди» и «Застава в горах», «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году»… Когда вспоминаешь «Музыкальную историю», на память сразу приходит «Антон Иванович сердится».

Если копнуть поглубже, в кино сближения не такие уж и странные. Чаще всего они объясняются либо схожей тематикой, либо одной и той же съёмочной группой, либо совпадающим временем выхода на экраны.

У «Музыкальной истории» и «Антона Ивановича…» совпадают многие факторы. Сценарии обоих фильмов написали Георгий Мунблит и Евгений Петров. За короткое время они не могли изменить свою творческую манеру. Оба фильма один за другим снял режиссёр Александр Ивановский. И главное: очень схожая — музыкальная — тематика. В «Истории» речь идёт о самодеятельности, о том, как самородок проходит путь «от артиста из народа до народного артиста». (Это уже Михаил Вольпин и Михаил Исаковский в «Кубанских казаках».) В «Антоне Ивановиче» конфликт интересов профессиональных музыкантов — между сторонниками классической и современной музыки, считай, между консерваторами и реформаторами.