Поднять руку… Я не могу поднять руку… Она слишком тяжела… Невозможно… Позвать на помощь?.. У меня больше нет голоса…
Мне больно? Я не чувствую страданий… мне больше нечем страдать…
Как странно! Как должно быть тяжело и утомительно для Гайгера избивать человека, который не может упасть…
По окончании боя Батлинг остался стоять в том углу, где застал его гонг, возвещавший конец пятнадцатого раунда. Он был без сознания, был нокаутирован стоя. От нечеловеческого напряжения и полученных ударов Батлинг потерял рассудок»{33}. В общем, горе от ума.
В гаринском архиве сохранились лишь обрывки этого сценария, обильно перечёркнутого поправками и сокращениями артиста. Там же сделаны разработки постановщика. Например, монолог Батлинга перемежается счётом секундантов:
«— Ты же не собираешься ждать до конца раунда. (Взрыв аплодисментов.) Раз. (Готово.) Два. (Гайгер лежит на полу.) Три. (Какой удар, господа, вы видели.) Четыре. (Вы хотите подняться?) Пять. (Гайгер подымается.) Шесть. (Пожалуй, на этот раз.) Семь. (Вы выскочите из переделки.) Восемь. (Но ведь он сильно хватился черепом о помост.)».
По мнению специалистов, Гарину удалось создать в эфире удачное многозвучие, по сути, он открыл новое направление в радиотеатре. Постановщик придумал много оригинальных приёмов. В частности, здесь впервые был использован ревербератор. Это такое электромеханическое устройство, добавляющее звуковому сигналу эффект эха. Таким образом можно создавать эффект толпы. В «15 раундах» с помощью ревербератора имитировался шум огромного зрительного зала, переполненного истошно орущими болельщиками.
В общем и целом Эраст Павлович был доволен своими экзерсисами на радио. Ему доставляло удовольствие манипулировать звуком, придавать ему нужное направление, менять его характер. Он чувствовал, радиоспектакли — это перспективное направление искусства, когда-нибудь оно тесно сольётся с изобразительным. Ведь кино уже стало звуковым. В немом сниматься Гарина несколько раз приглашали, да он отказывался — без звука всё было как-то пресно. Но вдруг когда-нибудь и он будет сниматься. Чем чёрт не шутит!
Глава восьмая
«ПРОПАЛ И МОЙ ВЕЛОСИПЕД»
В каждой семье имеются свои укоренившиеся привычки. Если они у многих совпадают, тогда можно говорить про обычаи, характерные для определённого социума. Скажем, обычай обмениваться праздничными поздравительными открытками. Век назад он был в ходу. Или письма. К радости филателистов разных поколений, почтовые послания захлёстывали страну.
Гарин охотно писал родным и друзьям, благо, многие его послания сохранились. Было бы преувеличением сказать, что грамотой он владел в совершенстве. Корректором бы работать не смог. Поэтому знаки препинания расставлены публикатором. Тем более что в посланиях Гарина интересны не запятые, а та непосредственность, искренность, с которыми Эраст Павлович обращался к своим адресатам.
Интенсивная переписка велась с сестрой Татьяной. Сохранилась масса детских писем. У Гарина тогда почерк был совершенно другой, нежели в зрелом возрасте — мелкий, неразборчивый, будучи гимназистом, сочинял примитивные послания. С годами — серьёзнее. И уж совсем взрослые — после революции.
«14.11.1917 [из Рязани в Москву]
Дорогая Таня!
Ты дура, потому что не хочешь приехать в Рязань. А в Рязани открылась школа драм. Искусств. В Песочне дом разгромили начисто, осталось только пианино да несколько мягких кресел. Папа переводится в Рязань. Все твои книги пропали. Пропал и мой велосипед»{34}.
Таня тогда была с матерью в Москве, лечилась. Гимназист пишет о спектаклях, которые видел в городском театре или клубах, о фильмах (в Рязани три кинотеатра), концертах, интересуется, куда сестра ходила в Москве. Сообщает о книжных новинках. Послал ей вырезку из «внепартийной» газеты «Рязанская жизнь» от 25 декабря 1917 года с рождественским репертуаром. Сообщает, какие пять спектаклей запланировал посмотреть (на самом деле посмотрел больше). Но и бытовых проблем не чурается:
«31.12.1917
…Таня, говорят, у вас в Москве выпивкой торгуют. Когда поедешь, привези мне бутылочку портвейнца»{35}.
Время посещать зрелища у гимназиста Герасимова есть — из-за недостатка топлива занятия в гимназии порой отменяются. Признаётся: «Я опять шалопайничаю»{36}.
«12.4.1922 [из Москвы]
…В Гвырме начались зачёты. Сдал только по вещественным] элем[ентам] спектакля по классу Поповой.
Адрес мой: Патриаршие пруды, Ермолаевский пер., д. 8, кв. 1.
Или Новинский, 32, кв. 45»{37}.
«28. 5. 1924 [из Ленинграда]
Дорогая Татьяна!
Пишу тебе из пивной, ибо другого времени не найду. Сейчас начнётся «Земля дыбом» — придёт тётка Анюта. Она смотрела «Лес» и ей понравилось. «Рогоносец» не понравился. Она сама нашла меня, ибо имя-то моё на афише почти на первом месте (ведь по алфавиту!)…
Холод здесь дьявольский. Я даже собрался покупать пальто. Но денег не дают, всё уходит на монтировку «Треста Д. Е.». «Лес» пользуется бешеным успехом. «Земля дыбом» прошла в первый раз очень успешно, сцена с петухом прерывалась аплодисментами.
Со вчерашнего дня начались ночные репетиции «Треста Д. Е.». Предполагают, что пойдёт он с июля. Вообще наши спектакли начали пользоваться успехом. Билеты на «Трест» уже спрашивают»{38}.
«14. 6. 1924 [из Ленинграда в Москву]
Первый раз «Земля дыбом» вызвала необыкновенный восторг. После 1-го акта вызывали 4 раза… Обо мне отдельно ничего не пишут — поэтому посылать родителям журналы, где хвалят Ильинского, не хочу»{39}.
«3.5.1928 [из Свердловска]
Пока ничего не делаем. Идёт «Рычи, Китай» 5 раз, потом «Лес» 2 раза, а уже потом пойдёт «Ревизор». Наши администраторы говорят, что два месяца целиком пробудем здесь»{40}.
С завидной регулярностью всегда писал родителям в Рязань, на улицу Революции, дом 13, квартира 1. (Потом дом 26, видимо, нумерацию изменили.) Марии Михайловне и Павлу Эрастовичу Герасимовым.
«24.6.26 [из Киева]
…Пишу с вокзала в Киеве, едем на два дня в Винницу, а потом в Одессу»{41}.
«6.8.27 [из Гамбурга]
После ленинградских гастролей хочу приехать в Рязань»{42}.
«15.8.27 [из Гамбурга]
…Очень хорош город, но дождь»{43}.
Когда наезжал к родителям в Рязань, оттуда писал знакомым, в частности регулярно Александру Вильямовичу Февральскому. Александр Вильямович — историограф ГосТиМа, составитель и комментатор двухтомника Мейерхольда, очевидец многих событий, происходящих в театре. Благодаря ему мы многое знаем и о Гарине.
28 августа 1929 года Гарин писал из Рязани Александру Вильямовичу, как всегда, не без иронии:
«…в доме же, где я живу, одна убийственная неприятность — принципиально нет уборной. А мне как человеку культурному, видавшему виды европейской цивилизации, приходится ходить к чёрту на рога — в луга. Каково это, а?
Адрес мой таков: Рязань, улица, конечно, Революции, дом № 26, кв. I»{44}.
«Туалетная» тема продолжилась в следующем письме. Через три дня Гарин сообщает Февральскому:
