«Это музыка, умышленно сделанная «шиворот-навыворот», — так, чтобы ничего не напоминало классическую оперную музыку, ничего не было общего с симфоническими звучаниями, с простой, общедоступной музыкальной речью. Это музыка, которая построена по тому же принципу отрицания оперы, по какому левацкое искусство вообще отрицает в театре простоту, реализм, понятность образа, естественное звучание слова. Это — перенесение в оперу, в музыку наиболее отрицательных черт «мейерхольдовщины» в умноженном виде. Это левацкий сумбур вместо естественной, человеческой музыки. Способность хорошей музыки захватывать массы приносится в жертву мелкобуржуазным формалистическим потугам, претензиям создать оригинальность приёмами дешёвых оригинальничаний. Это игра в заумные вещи, которая может кончиться очень плохо».

Всё в таком роде. Отныне авангардная культура стала синонимом понятий «натурализм» и «формализм». Все узнали, культура должна соответствовать идеалам партийности. Единственный правильный метод в искусстве — это социалистический реализм. На месте сумбура требуется навести порядок.

От строгих установок поёживалась интеллигенция. Следует вести себя осторожнее. Нужно свежим взглядом пересмотреть и «Женитьбу». А то неровён час…

20 марта 1936 года газета «Гудок» прямиком рубанула, что это «плохой фильм». Допустил слабину журнал «Искусство кино», поместив четырёхстраничную статью С. Гинзбурга «Гоголь, отражённый в луже»^{85}. Там автор бил наотмашь:

«В финале фильма Гарина и Локшиной есть почти символический кадр: персонажи комедии отправляются в погоню за Подколёсиным, останавливаются около громадной лужи, преграждающей им путь, и их искажённое изображение в подёрнутой рябью воде возникает перед глазами зрителей.

Именно так, отражённой в луже формалистических ухищрений возникает перед зрителем гоголевская комедия.

Попытка «реабилитировать» гоголевскую комедию, обессмысленную рядом формалистических постановок на театре, оказалась попыткой с негодными средствами. Постановку «Женитьбы» в кино постигла неудача потому, что режиссёры фильма не захотели или не могли учесть причины провала старых театральных постановок. Впрочем, в недостатках фильма нельзя винить одного только Гарина, впервые начавшего работать в кинематографии и не сумевшего ещё преодолеть влияния своего театрального учителя В. Э. Мейерхольда».

Всё это было очень досадно. Ведь сил на картину потрачено немерено. Даже был снят рекламный ролик, который получился удачным благодаря тому, что иронические стихи для него написал поэт Николай Олейников. Стихотворный текст, шутливо рассказывающий о содержании фильма, заканчивался словами:

Современные зрители не в состоянии дать этому фильму собственную оценку. После короткого проката обвинённая в формализме картина была запрещена, по всей вероятности, плёнка смыта. Во всяком случае, даже авторы, сколько потом ни пытались, не могли её разыскать ни в каких киноархивах ни на родине, ни за рубежом.

Впоследствии Эраст Павлович рассказывал: «Последний раз нам, режиссёрам, удалось посмотреть её (картину) в августе 1941 года, то есть сразу после начала войны. Тогда экземпляр её ещё находился в фильмотеке ВГИКа. Просмотр был прерван начавшейся бомбёжкой, а нас попросили перейти в бомбоубежище. Всё же картину мы досмотрели. И она произвела на нас впечатление не устаревшей».

В практике Эраста Павловича был случай, когда он вызвал жаркие споры исполнением роли, не выходя на сцену, — это Оконный из «Командарма 2». «Женитьба» может похвастаться аналогичным достижением: заставить критиков и историков искусства спорить и писать о фильме, которого практически никто не видел, это дорогого стоит.

Тандем Локшиной и Гарина много сил отдал своей «Женитьбе» — в кавычках. Если же поговорить о таковой без кавычек, то следует признать, что здесь Эраст Павлович сделал отклонение от генеральной семейной линии — не разводясь с Локшиной, завёл новую семью с молодой красавицей Любовью Фейгельман.

Так начинается стихотворение Ярослава Смелякова «Любка», сразу ставшее после первой публикации в 1934 году очень популярным. Главная героиня была не вымышленной лирической героиней, а вполне конкретным лицом.

В 1935 году Мейерхольд готовил новую редакцию «Ревизора». Когда спектакль только репетировался, режиссёр пригласил в качестве редактора 21-летнюю Любовь Фейгельман, которую случайно заприметил в Политехническом музее на вечере, посвящённом памяти Маяковского. На нём произошёл лёгкий конфликт: председательствующий хотел запретить ей читать «пессимистическую заумь» — поэму классика «Про это». Однако строптивица возразила: «Этот зал не ваш. Маяковского». И прочитала, вызвав шквал аплодисментов.

Всеволод Эмильевич пригласил девушку вести мастерскую современного слова в театральном училище и в НИЛе, научно-исследовательской лаборатории ГосТиМа. Помимо этого, Любовь должна была собирать материалы для монографии о «Ревизоре». То есть наблюдать за репетициями спектакля и вести подробную запись проходов, жестов, интонаций и мимики артистов, в первую очередь Гарина в роли Хлестакова. Актёр и редактор познакомились, между ними сразу установились гармоничные отношения. Под её взором он находился, словно под микроскопом.

Начиналось всё с лёгкого флирта, обмена улыбками, шутками, как это сплошь да рядом происходит между сотрудниками. Тем более что они не просто сотрудники, а находятся в постоянном контакте, в театре много времени проводят вместе, вопросы, обсуждения.

Им было комфортно друг с другом, и постепенно возникло взаимное желание не ограничивать общение театральным помещением, выйти за его пределы. Совместные походы в театры, прогулки до рассвета. Незаметно дело зашло слишком далеко, и тут уже Гарину стало не до шуток.

По сути дела, в семейной жизни Эраст Павлович был подкаблучником. Обладательница твёрдого характера Хеся Александровна держала его в кулачке, не давала особенно разгуляться. Возможно, помимо прочего, к Фейгельман его тянуло подспудное желание самоутвердиться, продемонстрировать мужскую силу.

Время шло, и положение становилось невыносимым, уже нужно было выбирать. Уйти от жены — значит обидеть заботливого, бескорыстного, годами помогавшего ему во всех начинаниях человека. Другими словами — предать, а на предательство Гарин в принципе не способен.

С другой стороны — полностью доверившуюся ему Любу тоже жалко. Она надеялась создать семью. Вдобавок ко всему, выяснилось, ждёт ребёнка. Это обстоятельство могло склонить чашу весов в сторону Фейгельман. Дальше тянуть было невозможно, Эрасту Павловичу нужно было принять трудное решение: уйти из семьи или остаться. Он выбрал последнее, поскольку знал, что Локшина не переживёт разрыва с ним. А чтобы расставание с бывшей возлюбленной было окончательным, Гарин вместе с Хесей переехал в Ленинград, где поступил на работу в Театр комедии.