На экранном пути Игоря Владимировича случалось больше ошибок, чем на театральном, хотя бы по той простой причине, что тогда советское кино делало ещё первые шаги. Поэтому, чтобы рассмешить зрителей, приходилось выполнять огромную черновую работу — постоянно что-то придумывать, изучать зарубежный опыт.

На что способен Игорь Владимирович, читатели смогли узнать в конце года, который завершился приятным для артиста событием — вышла книжечка, посвящённая его творчеству.

Наверное, это всё-таки сказано слишком громко: книжечка. Скорее всё же брошюрка. Форматом с почтовый конверт, тонкая, всего 16 страничек да ещё с иллюстрациями, для текста места мало, не разгуляешься… Однако в жизни молодого актёра это, безусловно, событие.

Написал о нём Вадим Габриэлевич Шершеневич, известный поэт и переводчик, освоивший разные течения литературного авангарда. Примыкал к символистам, футуристам, был одним из теоретиков и основателей имажинизма. Он друг Сергея Есенина, Анатолия Мариенгофа, Николая Эрдмана…

В этой брошюре Шершеневич противопоставлял творчество артистов в театре и в кино, отдавая свои симпатии последнему. В отличие от него сам Ильинский считал, что артисту полезно быть «служителем двух муз», это развивает и обогащает его талант. Природа актёра всегда одинакова. Главное — накопленный опыт, его творческий потенциал.

Характерной чертой исследования Вадима Габриэлевича является то, что он не приводит примеров конкретных театральных ролей Ильинского, а рассматривает его путь в целом. Да, почти всегда триумф, овации и бурные рукоплескания, посвящённые ему статьи взыскательных критиков. Играл в лучших театрах страны и тем не менее бросил всё накопленное и покинул сцену, которой предпочёл экран.

Шершеневич утверждает, что артист поступил правильно, поскольку с развитием кино театр постепенно отомрёт, исчезнет. Он спорит с невидимыми оппонентами, считающими, что театр и кино — искусство, они могут мирно сосуществовать, творческую жизнь можно параллельно вести в обеих сферах. Мол, Ильинский не ушёл, а просто выбрал другое место в искусстве.

«Неверно, — задиристо утверждает Шершеневич, — потому что между театром и кино столько же общего, сколько между прозой и поэзией, сколько между водой и пламенем.

И то и другое — зрелище, и то и другое — пропаганда, — и больше ничего общего».

Далее Вадим Габриэлевич окончательно отлучил замечательного комика от подмостков. Он пишет: «Если бы Ильинский вздумал уйти обратно из кино на сцену, ему пришлось бы заново поступить в театральную школу. Потому что, к чести Игоря Ильинского, он в кино хорошо забыл всё то, чем он гордился на театре».

В заключение Шершеневич с пафосом восклицает: «Ильинский — актёр театра — умер. Да здравствует Ильинский — актёр кино!»

И не знал того Вадим Габриэлевич, что, когда книжка вышла, у его кумира в кафе на Тверской состоялось деловое свидание с Мейерхольдом и Зинаидой Райх.

Результатом той встречи в кафе, состоявшейся по инициативе стороны ГосТиМа, стала договорённость о возвращении Игоря Владимировича в труппу Театра Мейерхольда. Таким образом, в течение краткого времени выводы теоретика имажинизма артист положил на обе лопатки — продолжая сниматься в кино, вернулся в театр.

Строго говоря, за эти два года Ильинский не совсем уж порвал со сценой: играл в паре спектаклей Ленинградского академического театра драмы (бывшего Александрийского). В ирландской комедии Джона Синга «Герой» (оригинальное название «Удалой молодец — гордость Запада») исполнил роль молодого парня по имени Кристи. Тот сказал односельчанам, что убил своего отца за издевательства и побои. Все его чествуют как храбреца, мол, настоящий мужчина, не дал спуска самодуру. Но оказалось, что Кристи лишь оглоушил отца, и в итоге хвастунишка низвергнут с пьедестала. Ещё Игорь Владимирович сыграл Гулячкина в эрдмановском «Мандате». Правда, в отличие от мейер-хольдовской, постановка ленинградцев большого резонанса не вызвала.

Зато на виду оказывались все спектакли ГосТиМа, в которых участвовал Игорь Владимирович. Их за время «второго пришествия» артиста было шесть, самая удачная из ролей, без сомнения, Присыпкин в «Клопе».

Уже после первой читки автором новой пьесы труппе, случившейся в декабре 1928 года, все были покорены оригинальной, очень остроумной комедией. Маяковский только что вернулся из Франции, был воодушевлён любовью к «русской парижанке» Татьяне Яковлевой, ему самому пьеса нравилась, он был в ударе, читал труппе превосходно.

Игорь Владимирович на той читке отсутствовал, и Мейерхольд посоветовал ему обязательно послушать пьесу в исполнении Маяковского. Мол, обязательно поможет понять характер махрового мещанина.

Благо, Владимир Владимирович часто выступал с публичными чтениями «Клопа». Ильинский охотно слушал своего любимца. Вдобавок Маяковский в данном случае не просто автор. Он так внимательно следил за постановкой, вникал во все детали, делал изменения и уточнения, работал с артистами, что Мейерхольд включил его в режиссёрскую группу. В программке он значится как «ассистент режиссёра».

К работе над «Клопом» театр привлёк отборные силы. Достаточно сказать, что музыку написал Дмитрий Шостакович, художниками-оформителями были Кукрыниксы и Александр Родченко.

«Герой» Ильинского, вокруг которого разворачиваются все события, некто Присыпкин: «бывший рабочий, бывший партиец, ныне жених», решил устроить себе изящную жизнь. Когда бывшие друзья над ним смеются, у него готов ответ: «Не ваше собачье дело, уважаемый товарищ! За што я боролся? Я за хорошую жизнь боролся. Вон она у меня под руками: и жена, и дом, и настоящее обхождение. Я свой долг, на случай надобности, всегда исполнить сумею. Кто воевал, имеет право у тихой речки отдохнуть. Во! Может, я весь свой класс своим благоустройством возвышаю. Во!»

Со стремлением ко всему изящному у него произошёл «сдвиг по фазе». Детей ещё нет, а он уже решил назвать их «аристократически-кинематографически» Дороти и Лилиан. Себя Присыпкин тоже переименовал, отныне он Пьер Скрипкин. И, конечно, жениться ему следует на изысканной маникюрше Эльзевире Ренесанс, а не на простой работнице Зое. Той он рубит напрямик:

Затем добавляет в прозе: «Гражданка! Наша любовь ликвидирована. Не мешайте свободному гражданскому чувству, а то я милицию позову».

Окружившим его прихлебателям объясняет: «Я желаю жениться в организованном порядке и в присутствии почётных гостей и особенно в присутствии особы секретаря завкома, уважаемого товарища Лассальченко… Во!»

Желанная свадьба состоялась. Гости перепились, устроили пожар. В результате Пьер Скрипкин замурован в глыбе льда. (Тут есть логическая накладка: как он мог замёрзнуть там, где бушевал сильнейший пожар?!)

Так или иначе, через 50 лет незадачливого жениха разморозили. Он, правда, недоволен, ворчит: «Я вас не просил меня воскрешать. Заморозьте меня обратно!» Но не тут-то было. Это редкий представитель живого существа полувековой давности. Вместе со Скрипкиным в новую эпоху попал живой клоп, тоже ценная находка для учёных. Директор зоосада объясняет: «Их двое — разных размеров, но одинаковых по существу: это знаменитые «клопус нормалис» и… и «обывателиус вульгарис». Оба водятся в затхлых матрацах времени».

Отныне посетители зоосада могут увидеть и ларец с клопом, и чудом сохранившегося мещанина. «На кровати Присыпкин с гитарой. Сверху клетки свешивается жёлтая абажурная лампа. Над головой Присыпкина сияющий венчик — веер открыток. Бутылки стоят и валяются на полу. Клетка окружена плевательными урнами. На стенах клетки — надписи, с боков фильтры и озонаторы. Надписи: 1. «Осторожно — плюётся!» 2. «Без доклада не входить!» 3. «Берегите уши — оно выражается!».