На берега Днепра Сергей Александрович поехал в компании с режиссёром-лаборантом Павлом Цетнеровичем. Павел Владиславович вводил артиста в курс дела, знакомил с подробностями хорошо апробированного спектакля.
За пять дней до объявленного «Ревизора» с новым участником из Харькова приехала труппа ГосТиМа во главе с Мейерхольдом, и все собрались на просмотр подготовленных за это время эпизодов. Коллеги более чем одобрительно отнеслись к находкам артиста. Когда шла сцена вранья, Мейерхольд аплодировал ему пять раз.
Много оригинальных находок было в исполнении Сергея Александровича. Например, об одной он рассказывал театральному критику Александру Маркину: «Там у нас и вист свой составился, — с важностью произносил Хлестаков и загибал растопыренные пальцы: — министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник…» На большой палец посланника не хватало, и палец оставался торчать. Хлестаков глядел на него в недоумении, пожимал плечами и снова начинал: «… министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник…» Большой палец по-прежнему торчал. Тогда Хлестаков, как бы решив трудную задачку, с решимостью загибал его и торжественно объявлял: «…и я!» Эти министры и посланники были для него как бы реальнее его собственной персоны»{154}.
Свои впечатления от игры Сергея Александровича в «Ревизоре» удачно сформулировал театральный критик Яков Варшавский: «Мартинсон играл человека ничтожнейшего, пустышку невесомую — он умел, как никто, делать своих персонажей как бы парящими над сценой. Он был почти нематериален; голова вот-вот отделится от корпуса, руки жили своей жизнью, речь рассыпалась на междометия, внезапные выкрики, шепоток, скороговорки… Хлестаков растворялся, исчезал, завивался в пустоту»{155}.
Успех был несомненный. Когда в следующем году ГосТиМ поехал на гастроли в Германию и Францию, Хлестакова играл Мартинсон. Он был восторженно принят публикой.
На этом его «гоголиана» не закончилась. В середине 1930-х годов на горизонте замаячил ещё один звёздный час Мартинсона — к столетию со дня первой постановки «Ревизора» в Александрийском театре, что произошло 19 апреля 1836 года, на студии «Украинфильм» захотели экранизировать гоголевскую комедию. Сергей Александрович был приглашён на роль Хлестакова.
Всё началось в августе 1934 года, когда киевская киностудия «Украинфильм» заключила с писателем Михаилом Булгаковым договор на сценарий экранизации «Ревизора». Киевляне очень рассчитывали на сотрудничество со своим именитым земляком, обхаживали его, как могли, дважды Михаил Афанасьевич с женой приезжал за счёт киностудии в Киев. Заказанную работу автор должен был представить к 25 февраля следующего года. Срок достаточный, и Михаил Афанасьевич за это время сделал не один, а четыре варианта сценария. Что-то хотел переделать сам, какие-то замечания делала студия, большие исправления вносил и фанатичный поклонник Гоголя режиссёр Михаил Каростин. (Его фамилию пишут двояко, иногда, в частности жена Булгакова в дневниках, — через «о»: Коростин.)
Булгаков отказался от рабского пересказа содержания пьесы, её механического переноса на экран. Ему было важно разобраться в специфических чертах художественного мира Гоголя, логике его творчества. Он делал попытки передать суть гоголевской фантасмагории. Иногда это получалось удачно, иной раз чисто формально, прямолинейно. Скажем, при реплике Хлестакова: «С хорошенькими актрисами знаком» на коленях у него сидела балерина. В другом эпизоде он стоит перед зеркалом и видит себя в фельдмаршальском мундире. Когда Иван Александрович говорил: «С Пушкиным на дружеской ноге», на экране появлялся совершенно пьяный Пушкин с бокалом вина в руке, чокался с Хлестаковым.
Мельком упомянутые в каноническом тексте слова развёртывались в полнокровные сцены. Вот проголодавшийся Хлестаков охотится на кур, вот он управляет департаментом…
Многие сценарные находки убирались руководством студии, приходилось делать поправки. У студийного начальства было желание максимально придерживаться оригинала.
Михаил Каростин проявил такую небывалую активность в работе над сценарием, что сам Булгаков посчитал, что его имя следует включить в титры. Договор дважды перезаключали, и в конце концов Каростину причиталось 75 процентов гонорара.
Наконец сценарий принят, и труппа взялась за дело. Осипа играл Иван Штраух, двоюродный брат будущего исполнителя роли Ленина в фильмах Сергея Юткевича; Городничего — Геннадий Мичурин из ГосТиМа, Анну Андреевну — популярная украинская актриса Наталья Ужвий, Добчинского — не менее популярный Гнат Юра.
Съёмки проходили весело, с частыми импровизациями, многое придумывалось на ходу, обсуждалось, доводилось до кондиции. Сохранился дневник художника-постановщика Алексея Бобровникова, в котором тот писал: «Прекрасен был Сергей Мартинсон, не повторявший того, что он делал у Мейерхольда. Каростин и Мартинсон всё время придумывали новые решения. Помню репетицию сцены появления городничего у Хлестакова в гостинице. Оба испуганы встречей. В комнате, у поломанной лестницы, две колонны. Вокруг одной от страха должен был трижды обвиться Мартинсон. Обвиться спиралью, как требовал режиссёр. Несмотря на всю свою великолепную пластику, актёр не смог выполнить задание Каростина. Мы все подсказывали и даже показывали, как это нужно сделать, что вызывало общий смех»{156}.
Можно представить, как сыграл бы Сергей Александрович и другие эпизоды сценария, до которых у съёмочной группы не дошли руки.
«И насколько в гостиной городничего, в связи с приездом ревизора, атмосфера была напряжённой, настолько в трактире местной гостиницы чувствовалось благорастворение.
Старенькая попорченная шарманка играла тихую, приятную мелодию, под звуки которой Петры Ивановичи завтракали, иногда перемежая рыбные блюда приятельскими поцелуями, которые между ними были в совершенном обычае.
Музыка неожиданно прервалась, и в трактире появился молодой человек недурной наружности, в цилиндре, одетый от лучшего петербургского портного и с тростью в руке.
Молодой человек, мучимый какой-то страстью, ходил по трактиру, лицо его менялось каждую секунду.
Он с мутными глазами налетел на Петров Ивановичей, вскинул на нос позолоченную лорнетку, заглянул им в тарелки, где лежала рыба, проглотил слюну и вышел из трактира»{157}.
Или:
«А Иван Александрович Хлестаков, тот, о котором рассказывали Петры Ивановичи, шёл по улице уездного города, терзаемый голодом.
До его слуха долетел уже знакомый нам голос торговки:
— А вот горячие пирожки…
Хлестаков как зачарованный шёл на призыв бабы, и даже тросточка застыла в каком-то напряжённом положении.
Иван Александрович нерешительно задержался возле торговки и с видом знатного путешественника обозревал окрестности. Трость Хлестакова, его гордость, являла собой дополнение к неотразимому виду «петербургского льва». Короткая блестящая палочка, отнюдь не предназначенная для опоры, в руках Хлестакова превращалась в волшебный жезл.
Иван Александрович стоял у самого ведра, спиной к торговке, и через плечо заглядывал.
Тросточка за спиной Хлестакова пришла в виртуозное вращение. Баба глазела на быстро мелькающий конец трости, и вдруг глаза её наполнились чрезвычайным удивлением.
Волшебная трость Ивана Александровича, откинув край промасленного одеяла, быстро исчезла в ведре и сейчас же показалась обратно, унизанная двумя дымящимися пирожками.
Глаза торговки выпучились, как будто хотели выстрелить. Раздался бабий визг.
Иван Александрович почувствовал, как его что-то рвануло назад, но он сделал последнее усилие и, вырвав трость, помчался по улице, а в спину ему неслось:
