Среди откликов на пьесу появился один не совсем обычный: Александр Архангельский написал пародию под названием «Туда и обратно». Сатирический отзыв тоже может дать представление о восприятии «Списка благодеяний».

«ПРОЛОГ

Актриса Офелия Горшкова уезжает за границу. Офелия одета по-дорожному. Явно взволнована. На полу — фибровые чемоданы. В одном из них — маленьком — свиток злодеяний.

Офелия. Я уезжаю. За границу. В Париж.

О Логриган Коти!

О бальные платья Пакена!

О Елисейские Поля! Где можно дышать полной грудью!

О воздух Европы!

О милый Чаплин! Я — актриса!

Я покажу тебе свиток злодеяний Советской власти!

О, я хочу кичиться славой!

О, я хочу иметь право быть выше всех!

О, я мечтаю!

О бальном сапфировом платье!

О тебе — о Париж!

ЭПИЛОГ

Париж. Ночь. Набережная. Офелия Горшкова в бальном сапфировом платье. Тень Чарли Чаплина.

Офелия. Я уезжаю. Домой. В Москву.

О мой дорогой Советский Союз!

О мои дорогие пролетарии!

О, я хочу к вам!

Мне страшно! Я задыхаюсь! Я актриса!

О, кто надел на меня эти сапфировые мелкобуржуазные тряпки?

О, я хочу умереть на баррикадах! Как Рудин!

(Падает, как подстреленная.)

О, я умираю!

О, какое счастье!

О, накройте меня чем-нибудь красным!»^{149}

Из актёров критики чаще всего упоминали исполнителей главных ролей: Зинаиду Райх, игравшую Елену, и Мартинсона — Татарова. Признавали, что выбор обоих сделан со снайперской точностью.

Необходимо признать, что в труппе ГосТиМа тоже не было единодушия в оценке пьесы Олеши. Многие встретили её в штыки. Игорь Ильинский отказался от роли Татарова. Эраст Гарин не хотел играть Кизеветгера. Он был возмущён, писал жене: «Говорят, дают играть какого-то сумасшедшего белогвардейца». Потом ему предложили роль Татарова, от которой он всеми правдами и неправдами постарался избавиться. (Правда, потом жалел.) В конце концов в этой роли закрепился Сергей Александрович. Хотя тоже не без проблем — ведь он предпочитал роли небольшие, привык к такому существованию на сцене.

За эту нездоровую тягу к маленьким ролям его частенько поругивали. На одном из заседаний ГосТиМа Зинаида Райх (жёнам главных режиссёров многое дозволяется) ополчилась на артиста:

— Мартинсон — актёр большого плана, и мне просто непонятно, что он отказывается от этой роли. Я бы назло дала эту роль Мартинсону. С моей точки зрения, у Мартинсона есть крупный недостаток: он не владеет текстом в передаче, и тут у него совершенно явные провалы. Я помню, что когда мы в Берлине работали над «Командармом», то я у Мартинсона не видела желания проделать хотя бы какую-нибудь работюшку, ну хотя бы на одном монологе. Надо признаться, что у него не было ни одного просвета. Даровитость Мартинсона в том и заключается, что он провалил роль так, как не мог бы её провалить самый посредственный актёр.

После её взволнованного выступления Мейерхольд постарался снизить накал эмоций и, кивнув Мартинсону, пошутил:

— Слово предоставляется подсудимому.

— Зинаида Николаевна неправильно говорит, — запротестовал артист. — Она говорит, что я желаю работать только над маленькими ролями. У меня как раз имеется сильное желание играть большие роли. Когда Юрий Карлович читал пьесу, мне её не удалось услышать. Когда же Юрий Карлович прочёл первый вариант и дошёл до половины, меня эта роль очень заинтриговала.

Я действительно говорил об умной роли. Но это роль холодная. И то, что она в значительной степени отдаёт резонёрством, — правда.

Далее Сергей Александрович признался в большом грехе — он учился по Станиславскому и кое-что из его системы взял на вооружение. Сказал, что для него чем тяжелее продвигается работа, тем лучше.

Сейчас, глядя на ситуацию из дали лет, только удивляешься: как можно предлагать другим роль врага, когда в труппе есть Мартинсон! Он же в таком амплуа незаменим! Когда требуется играть отрицательных персонажей, Сергей Александрович палочка-выручалочка, беспроигрышный билет. Скажем, когда в шестом эпизоде после истерики Кизеветтера Татаров спокойно отходит в сторону, закуривает и говорит одно слово: «Эпилептик», можно представить, с какой убийственной интонацией произносил это Мартинсон.

Роль Татарова стала его большой удачей. Приведём без комментариев несколько отрывков из рецензий, касающихся игры Сергея Александровича в «Списке благодеяний».

«Совершенно неожиданные и свежие краски нашёл Мартинсон для образа белогвардейца Татарова. Его Татаров ничего общего не имеет со стандартизированными белогвардейцами советских спектаклей» («Комсомольская правда», 16 июня 1931 года).

«Белый литератор Татаров, например, предстал по меньшей мере героем Гофмана. Ясно: режиссура хотела показать врага умного, сильного, подлого, способного в своей классовой враждебности на какое угодно преступление. Политически это правильное намерение. Но длиннополый костюм Татарова, его хищный жест, его подчёркнутые интонации, его резкая в медлительности походка и эти причудливые (от его фигуры) тени, и его «вездесущесть» — всё это заслоняет классовое и сообщает образу (в этом плане великолепно сделанному Мартинсоном) не свойственную ему, старающуюся кого-то запугать фантасмагоричность» («Советское искусство», 8 июня 1931 года).

«Что показывает спектакль? Неисчерпанные творческие силы большого режиссёра, огромный рост его актёрского коллектива (прекрасная игра 3. Райх и Мартинсона заслуживает специального анализа)» («Пролетарка», Харьков, 4 августа 1931 года).

Во время гастролей ГосТиМа в Ташкенте газета «Узбекистанская правда» 4 марта 1932 года писала:

«Сергей Мартинсон исполняет в «Списке» две роли. В роли Татарова он даёт яркий образ классового врага, зоркого, цепкого, упорного в логике класса, раздавленного, но всё ещё пытающегося подняться и бороться. Иной, чем у Олеши, и образ Улялюм — образ сентиментального ребёнка, сделанного золотой куклой на потребу пресыщенной буржуазии».

Вторую роль в «Списке благодеяний» он играл редко, хотя подготовил сразу, до премьеры. Это было сделано в русле придуманной Мейерхольдом новой системы работы, суть которой заключалась в том, чтобы на одну роль назначать сразу несколько исполнителей.

Роль кабаретного артиста близка Сергею Александровичу больше чем кому-либо. «Улялюм бежит к столу, берёт шапку и палочку. Вбегает на лестницу. Посылает воздушный поцелуй. Бежит за кулисы. Поёт. Кончилась песенка». Ему самому столько раз доводилось выступать на сценах варьете! Да и сейчас в случае чего там могут на него рассчитывать…

Сергей Александрович дважды увольнялся из ГосТиМа, потом возвращался. Вдобавок одна попытка увольнения сорвалась. «Список благодеяний» уже шёл, когда после лёгкого конфликта с помощником Мастера, случившегося 29 октября 1932 года, Сергей Александрович в сердцах написал заявление об уходе. Вечером с группой актёров он уехал в Ленинград и на следующий день прислал оттуда покаянное письмо:

«Глубокоуважаемый Всеволод Эмильевич!

Мне больно за ту неприятность, которую я причинил Вам своим заявлением. Ещё вчера я решил написать Вам второе письмо, в котором хотел просить Вас считать случай с заявлением не имевший места.

Я не вижу и не мыслю своего актёрского существования вне Театра Вашего имени. Это для меня ясно — вот уже семь лет.

Но я хочу быть настоящим актёром блестящего Театра, вот почему моё равновесие и было нарушено на репетиции (далее написано латинскими буквами да ещё сокращённо название пьесы, которое не удалось разобрать никакими силами. — А, X.) два дня назад, когда в процессе читки одной роли, в середине этой роли, вдруг мне было предложено прочесть роль американца, хотя я и просил этого не делать.

Наше письменное с Вами соглашение, подписанное в день отъезда из Москвы, было уже в Ленинграде нарушено, т. е. мне пришлось играть иностранца в «Поел, решит.». Кроме того длительное отсутствие тов. Чикул, которого я заменял в роли Улялюма, опять-таки вторая роль в спектакле, в котором я уже играю. Я считаю правильным то, что я исполняю роль Улялюма. Но очень трудно играть в одном спектакле и Татарова, и Улялюма, да ещё несколько дней подряд. Всё это и служило поводом к моей неуравновешенности и моему поступку. Ведь мне, Мартинсону, уйти из Вашего Театра некуда, т. к. я признаю только Театр Мейерхольда.