Я старалась дышать размеренно, стоять с ровной спиной, но, кажется, готова была упасть на колени перед всеми и просто во всем сознаться. Рассказать всем, какая я дрянь. А дальше… Пусть закидают камнями. Пусть переломают кости. Или сбросят с утеса. Задушат, утопят…

Пусть… Пусть хоть что‑то сделают, чтобы все закончилось. Надоело. Как же все надоело…

Но я с равнодушным выражением лица подошла к любовницам, встала рядом и еще раз лениво посмотрела на убранство берега озера. На скошенную траву, которая и до щиколоток не дотягивалась. Словно газон. На вереницу телег с множеством маленьких зачарованных коробочек, в которых спали куколки сит’тари. Там уже должны быть бабочки, но еще сонные. Они будут вялыми, пока коробку не откроют, пока чары удерживают их в полудреме. Перевела взгляд на постамент с двумя золотыми футлярами, в которых лежат ис’сиары. Ждут, когда мы с Волтуаром преподнесем их друг другу. А еще тут была гора белоснежных лепестков роз… Прямо на траве. Прямо там, где мы с Волтуаром впервые занялись любовью. Вокруг места вкопали шесть золотых столбиков, и от каждого тянулась гирлянда из красных роз.

Горько усмехнулась, прекрасно разделяя ненависть Тоджа к этим цветам. Еще бы табличку повесили с надписью, почему это место так важно, что его празднично огородили…

Правители пришли последними, остановились у озера, и тогда верховный гильдии духовенства, приподнимая подол рясы, прошел к куче коробочек. Первыми поочередно к нему подходили любовницы старшего правителя, Когуруна. Верховный проговорил слова обряда – шан’ниэрдка ответила, а после повернулась лицом к толпе и сняла крышку. Бабочка вырвалась моментально, и я на какое‑то время отвлеклась от проблем. Размером с ладонь, ярко‑желтая и с тремя нитями хвоста, с которых срывалась золотая пыльца. Красивая. Она порхала над поляной, ловя предзакатный солнечный свет крыльями, улетая к озеру, а девушка уже уступила очередь другой любовнице. Постепенно она дошла и до меня.

– …и пусть Сальир возрадуется твоему дару и милосердию, – закончил длинную речь верховный, протягивая мне коробочку.

– И пусть Сальир будет милосерден в ответ, – произнесла я, касаясь бархатной бумаги.

Повернулась к толпе и осторожно стянула крышку. Бабочка вырвалась, пьяно закружилась вокруг меня, и я слабо улыбнулась, наблюдая за ней. А потом наткнулась взглядом на Вольного, и едва удержала улыбку. Почему он смотрит так, будто я обидела его? Пристально, хмуро, беззастенчиво. Так, что сердце снова бьется с силой, неровно и быстро. Зачем вообще смотрит на меня, когда обнимает Айвин и прижимается щекой к ее волосам? И почему мне так больно, что хочется прямо сейчас броситься к ним и оттолкнуть от нее Вольного? Запретить ему прикасаться к ней… К Этирс. К кому угодно, кроме меня.

Кто еще кем играет, Кейел? Что же ты делаешь со мной?

Я собиралась вернуться к толпе, но Волтуар направлялся ко мне. Сейчас? Дыхание перехватило от страха. Он взял меня за руку и повел к постаменту. Волтуар знал, что я еще не готова согласиться, но все равно выглядел счастливым. Не отпустил мою руку, даже когда остановились. Верховный проследовал за нами, а затем заговорил:

– В этот великий праздник, когда Сальир милосерден, небесный Волтуар готов сообщить радостную весть! Его сердце согрето любовью человеческой девушки…

Верховный замолчал, чтобы Волтуар тут же продолжил громким голосом, казалось подхваченным какими‑то невидимыми духами, которые разносили его к каждому, кто находился тут:

– …девушки нежной, славной, красивой. Асфирель стала для меня единственной не сразу. Наверное, в тот поздний вечер, когда я нашел ее спящей под своим кабинетом. Или позже, когда…

Я смотрела на бледного растерянного Кейела, и понимала: он не знал. Ему не сообщили о решении Волтуара. Пошатнулся Вольный, или мне показалось? Он склонил голову, отступив от Айвин и комкая рубашку на груди. Смотрел под ноги, немного по сторонам, будто хотел уйти, но уговаривал себя остаться.

Толпа заопладировала, а я давила из себя улыбку, уговаривая потерпеть еще немного. Совсем чуть‑чуть.

– Она не захотела обычной ночи. Именно тут моя любовница приняла…

Внутри меня все оборвалось, но улыбка все еще оставалась. Кейел вскинул голову и теперь уставился мутным взглядом на кучу белых лепестков. Он любит меня? Или играет со мной прямо сейчас, чтобы отомстить за все? Как поверить ему? А если и поверить… Я не могу стать изгоем даже ради него. Не могу подставить Волтуара. Я разрушу не только свою жизнь, я сломаю ее многим. Но как же хотелось заткнуть Волтуара и броситься к Кейелу, успокоить его. Сердце разрывалось на части.

Я ненавижу… кого?

Себя.

– Асфирель, – позвал Волтуар, а я шмыгнула носом. – Пора обменяться.

Правитель улыбался, вытирая мои слезы. Наверное, принимая их за слезы счастья. Неужели любовь сделала его таким наивным? Но вся толпа радостно кричала, тоже думая, что я плачу от счастья.

Я не соображала. Не понимала, как вообще произнесла слова ритуала. Смотрела на красивый филигранный браслет и боялась прикоснуться к нему, но заставила себя. Смотрела на Волтуара, и помнила, что на кону еще и его судьба. Я с улыбкой несла какой‑то бред о наших будущих, но уже любимых детях, о неспокойном солнце и мирном небе над головой. А затем разрыдалась, когда увидела, что Вольный проталкивается через толпу. Спешит уйти.

Пусть уходит и не возвращается…

Мне не в первой смотреть ему вслед.

Волтуар прижал меня к себе, гладил по голове, а толпа ликовала. Она восхищалась моей нежной натурой, добротой и сердечностью. До конца обряда я стояла в обнимку с Волтуаром, а потом он отвел меня в комнату.

– У тебя будет время, чтобы поесть и переодеться к балу, – произнес он и поцеловал в щеку. – Ты была слишком убедительной, Асфирель. Можно было и не плакать.

«Можно было и не плакать»…

Почему эта фраза так въелась в мысли? А может, мне просто нужно отвлечься, развеять воспоминание о том, как Кейел уходил. Где он сейчас? Увижу ли его снова?

Противно заныло сердце, а воздух в горле стал плотным, сдавил так, что не продохнуть.

– Почтенная, вам нужно поесть, – мягко уговаривала Дариэль. – На балу будут угощения, но они не насытят.

– Я не хочу, – улыбнулась эльфийке.

Дариэль вздохнула тяжело, бойко откинула черную косу за спину, но перечить не стала.

– Тогда я приглашу подмастерье цирюльника.

Я кивнула ей и проследила, как она вышла, шурша светлой юбкой. Сразу же встала и направилась к этажерке с зельями. Ухватила флакон зелья желания и привычно вылила его с балкона. Взгляд скользнул по опустевшему берегу озера, натолкнулся на огражденную белую кучу лепестков, и меня передернуло. Вернулась обратно и поставила пустой флакон на полку. Зелье для лучшей внимательности отодвинула дальше, а вместо него щедро плеснула себе успокоительного в сок. Сильнее валерьяны, но не настолько, как хотелось бы. Руки тряслись, а зубы мелко стучали, ударяясь об стакан.

Скоро станет полегче. Закончится праздник, сразу улягусь спать, а завтра отправлюсь к Елрех и скажу ей, что не хочу больше ходить по грани. Нужно как‑то выбираться из дворца, пока не оказалось так, что я обязана буду надеть ис’сиару, несмотря на свои желания. И без помощи северян справимся. Поймем связь между Аклен’Ил и Энраилл, и обязательно отыщем сокровищницу.

Дариэль вернулась, сообщая, что нужно переодеться к приходу парня. Я с радостью стащила с себя бледно‑желтое платье, а потом с печалью взглянула в сторону ванной. Залезть бы в горячую воду, окунуться с головой, смыть всю грязь, а потом просто закрыть глаза и расслабиться в одиночестве. Никуда не хотелось больше идти.

Вечернее платье на ощупь оказалось холодным, скользящим, но при этом совсем не выглядело таким. Издали, наверное, напомнит нежный бархат. Как только я посмотрела на себя в зеркало, мне сразу же захотелось переодеться. Даже наши мини‑платья не были такими вызывающими, откровенными.