На белой подушечке лежал золотой перстень, обвитый переломанным в нескольких местах пером. Перо я узнал, поэтому надел на грязные руки рукавицы и, все равно, стараясь не касаться яркого пера, извлек скрученный свиток. Раскрыв подсказку, прочел строки на шан’ниэрдском языке:

«Почти память чужого неродного брата, и пусть он напомнит о моем родном».

Костер освещал лагерь, рыжими всполохами танцевал на волосах и лице Ани. Горел в ее темных глазах. Она сидела на мне, сжимала кинжал в руке и сурово хмурилась. Я лежал на спине и улыбался. Какую игру она затеяла? Я всегда с трудом понимал эту девушку и почти никогда не мог предсказать ее поведение наверняка.

– Что ты делаешь? – спросил негромко.

Она быстро облизала обветренные губы, будто избавлялась от сухости, а затем поднесла острие кинжала к моему горлу и потребовала:

– Скажи, что любишь меня.

– Зачем?

Острие надавило сильнее.

– Признайся. – Голос Ани прозвучал с шипением, угрожающе. – Ты говорил: когда будешь убежден в этом, обязательно скажешь.

Я смотрел в ее глаза и пытался понять, чего она хочет от меня. Что изменят мои слова? Они не разрушат того, что есть, не изменят нашу суть и мое предназначение. Так для чего все это?

Она надавила кинжалом сильнее, и я хватанул ртом воздуха, вытянул шею, напрягся. Аня опасно играет, ходит по грани. Я гулко сглотнул – острие впилось в кожу. Аня усмехнулась. Играет, всего лишь играет. Мое дыхание стало глубже, тяжесть собралась в паху, возбуждение ударило в голову. Захотелось быстро отвести тонкую руку, отбросить кинжал, а затем подмять под себя наглую девочку. Мою девочку.

– Не признаешься – я перережу тебе глотку. – Широкая улыбка украсила ее лицо.

Я тоже улыбнулся. Этот блеф одновременно приятно будоражил и злил, а требования и пустые угрозы… Она всего лишь девушка. Хрупкая человечка.

– Аня, я Вольный. Я…

Она дернула рукой, резанула глубоко. Сердце ухнуло.

Я подскочил, открыл глаза. Осматриваясь, ощупал невредимую шею. Сердце колотилось, мешало успокоиться.

В предрассветное время над разбитым лагерем стояла тишина. В костре тлели угольки того же цвета, каким медленно озарялось небо. Все спали, кроме Вольного. Он сидел напротив и с любопытством в желтых глазах следил за мной. Встретившись с его взглядом, я едва не скривился. Опустил голову и натолкнулся взором на безмятежную девочку, невольно потревожившую мой сон. Ее ноги были некрепко связаны веревкой, перстень, найденный в тайнике, лежал у изголовья. Аня, сложив руки ладонь к ладони под щекой, спала. Глядя на нее, я все еще вспоминал сон, и злость продолжала бушевать.

Аня не играла… И я боюсь ее? Боюсь.

Я осторожно сел, стараясь не тревожить ее, потер лицо, отвел волосы назад и медленно выдохнул. Дурной сон скоро исчезнет из памяти, и страх отступит. Но в душе росло и другое волнение, вызванное вовсе не снами… Я поднялся, потер плечи; холод быстро проникал под тонкую рубашку, заставлял ежиться, подталкивал снова лечь под нагретое покрывало и прижаться к теплой девочке. Не стоит, лучше побыть немного одному.

С холма неподалеку открывался вид на долину, раскинувшуюся перед Краем мира. Где‑то дальше бушевала Кровавая вода. Она всегда бурлит и шумит, отгоняет от Края и выталкивает. Возможно, предостерегает от чудовищ, а, возможно, наоборот старается не вытолкнуть, а подхватить все подряд и утащить к ним. Я присел на прохладную землю и уставился вдаль. Снова потер шею, захотел взглянуть на Аню, но запретил себе. Лучше подумать о другом, отвлечься иными мыслями. Например, о подсказке.

«Почти память чужого неродного брата, и пусть он напомнит о моем родном».

Аня, даже не взглянув на фрагмент карты, сразу назвала верное имя – Гар’хорт. Неудивительно, ведь только о его названном брате, всемирно известном, она и слышала. Фрагмент карты включал в себя весь юго‑запад: от Края мира до самого Васгора. Аня оказалась права. Должна быть права. Шан’ниэрдка указала на место, где спрятан ее ключ и подсказка ее брата. Она указала на пещеру, где все еще живет названный брат Гар’хорта, или то, что от него осталось.

– Думаешь о ней? – тихий голос за спиной не испугал, но вызвал раздражение.

Вольный присел рядом со мной. Облокотившись на колени, сцепил руки в замок и оглянулся на горы позади, а затем, изогнув бровь, спросил:

– Ты намеренно отвернулся от рассвета? – и протянул тише: – Асфирель… Что ты увидел во сне?

Не желая говорить с ним, я строго напомнил:

– Твоя смена еще не закончилась.

Он фыркнул, ударил по земле хвостом и произнес:

– Звери давно отдохнули, лиертахон почувствует жизнь рядом и сообщит об опасности. Избегаешь ответа, Вольный?

– А я должен отвечать? – я нахмурился, склонив голову к груди и повернув ее к нему.

– Злишься, – он ухмыльнулся, глядя мне в глаза. – Это понятно. На сколько тебя еще хватит? Будешь терпеть до самого конца? Ты мастер хитрости и обмана – я с этим твоим качеством познакомился давно и оценил на собственной шкуре в полной мере. Но себя обманывать неприятно, правда? Трудно.

– Что ты хочешь?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он замолчал, словно язык проглотил. Приподнял подбородок, собираясь что‑то сказать, но опустил голову; волосы закрыли серое лицо. До слуха донесся приглушенный голос:

– Я не могу пересилить природу, не могу требовать от Елрех того, что причинит ей беспокойство. Она что‑то утаивает, и Асфи об этом знает. Они обе что‑то затевают, и ты единственный…

– Не единственный, – отрезал, понимая, к чему он клонит. Сердце вновь забилось быстрее, во рту пересохло. Я не хочу говорить об этом. – Попроси помощи у ушастой подруги, а меня не волнуют девичьи секреты.

– Тебе страшно. – Он поднял голову, с пониманием взглянул на меня. И…с жалостью? Я сжал кулаки, отвернулся, а он продолжил говорить: – Страшно, что правда разрушит иллюзии. А ведь я понимаю тебя, как никто другой. Если бы я не был Вольным, то давно сошел бы с ума. Но я Вольный, и это делает меня сильнее, разумнее. Свободнее. Тебе тоже дана эта сила, и дана она неспроста. Мы ответственны за благополучие Фадрагоса. Бывших Вольных не бывает… Я думаю, мы должны отдать жизни, чтобы переродиться. И чтобы нам было, где переродиться, мы должны спасти Фадрагос. Все просто. Просто фадрагосцы любят все усложнять и придавать обычным явлениям незаслуженную значимость. Мы спасаем мир не только для других, но и для себя. И привилегии, сила, подарены нам, чтобы мы могли пройти путь до конца. Вот и вся наша ценность.

Я растерялся. В таком случае, смерть теряет смысл, как дар. Вольные превращаются в примитивное орудие, а затем все равно теряют волю. Утрачивают ее вместе с памятью и живут обычной жизнью безвольных. Вот только будет ли она настолько же ценной для нас, как была бы в этой жизни?

Смерть теряет смысл, как награда… Я и сам неоднократно приходил к таким мыслям.

– Аня не любит меня – это и есть ее секрет и обман. Она пыталась объясниться, – хрипло произнес я. Поднес кулак к губам и прочистил горло, а затем продолжил: – Говорила, что ей было страшно, и она привыкла…

– Ты не веришь ей, – перебил Ромиар. – «Пыталась объясниться» – не веришь. Я не верю Елрех, а ты не веришь Асфи. – Шумно вздохнул, а после оперся рукой на землю и, склонившись ко мне, полушепотом выплюнул: – Мы Вольные! Что ты, что я! Мы были сильными, а потом… Я не смог сопротивляться глупой врожденной слабости! Но ты мог. Что с тобой случилось?! Я помню, какие ужасающие слухи ходили о тебе, когда еще мы не были знакомы. Помню, как о тебе говорили лишь в полтона, чтобы не привлечь внимания даже самых безобидных духов. Думаешь, наемники духов боялись?! Итъял или Охарс? Плевать им было на них! Они боялись, что ты все узнаешь. Они боялись тебя! Парня, убившего стольких наставников. Вольного, безжалостно убивающего даже других Вольных. Покровительство какого духа должно быть, чтобы позволить себе подобное? Они боялись молодого человека, удерживающего васовергов на коротком поводке и нашедшего общий язык с принципиальными виксартами. И в кого ты превратился из‑за девки?!